Золотая Ладья

Глава 8. В Урочище Трояна

Драконы шли вдоль речных берегов, а распевный голос Бови Скальда, доносившийся с «Волка Бури», словно стелился по водной глади. Хирдманны налегали на весла, вестовые неусыпно взирали вдаль, отслеживая каждый поворот Великой Реки, то дробившейся узкими протоками, то вновь составляющей единое полотно, завораживающее своей необъятной ширью.

Трюмы были загружены провизией, в порту Смоляной Вежи даже успели подновить облупившуюся краску на корме «Руки Победы». Теперь команда Хегни Острия Секиры увеличилась еще на одного человека, что совсем не радовало бывалого рубаку. И если Рогдая он принял со сдержанной снисходительностью, то Кандиха невзлюбил сразу. Однако с Олавом старина Хегни предпочитал не спорить. Только лишь отослал варна с глаз долой, заставив заниматься заведомо бессмысленным делом — сидеть под «старухой», как назывался скрепляющий шпангоуты чурбан, в который была встроена мачта, и следить за натяжением поддерживающих ее вант.

Когда в полдень встали на привал, рядом с лагерем обнаружилось небольшое озеро. Внимание воинов привлекли зычные голоса. Было слышно и мужчин, и женщин. Тянуло дымом кострища.

— Что это? — услышал Энунд вопрос ярла, обращенный к Торопу.

— Праздник сегодня большой, — припомнил боярин. — Летнее Сварожье. По всей земле нашей волхвы на капищах уряд вершат, да требы подносят Небесному Ковалю, а народ простой гуляет.

— Это ваш главный бог? — осведомился Олав.

— Главный для всех родов словенских — Род-Отец. Сварог, его воплощение в Яви, возжигатель Небесного Огня.

— Что за Небесный Огонь? — не приминул ввязаться в разговор не в меру любопытный Бови Скальд, стягивая с плеч мокрую от пота рубаху.

— Сила, родящая жизнь на земле, — пояснил Тороп. — В зримом виде ее в солнечном свете углядеть можно. А в незримом — в воздухе, что через чело всякого человека дух и ярь божские в плоть его вливает.

— И чем славен ваш бог? — прищурил глаза Бови Скальд, готовый вступиться за своих богов. — Наш Один — и мудрец, и воин, и поэт.

— Сварог-Отец кует мир, устанавливая его законы, — ответил Тороп серьезно. — Он — отец всех светлых богов-Сварожичей, податель хлеба, Хозяин Двенадцати Небесных Чертогов и владыка судеб. Но Сварог также — великий воин. Когда тьма подступает к рубежам явленного мира, он облачается в багряную броню и берет в руки тяжелый меч. Вся наша жизнь связана с Небесным Отцом и от него исходит, все мы несем в себе его светоносную кровь. Так говорят наши волхвы. Когда же мы умираем — небесный огонь Сварожич поднимает наши души в Златой Ирий, где мы получаем отдохновение от земных трудов, чтобы затем вновь вернуться в Явь, обретя новую плоть.

— Откуда ты все это знаешь? — удивился Олав.

— У нас в Полоцке-новогороде волхвы живут рядом с княжьим теремом. Часто их речи слушать приходится. Боркун и Радолюб из них особенно речисты.

— Ты бы показал нам, как твои сородичи своих богов чествуют, — попросил Бови. — Хотелось бы взглянуть и на святилища ваши, и на то, какие блоты вы приносите.

— Изволь, — согласился Тороп. — Празднуют в Угодьях Волосынь, это всего полверсты отсюда. Но более дюжины людей с собой не возьму, да и оружие придется здесь оставить.

— Как же вы без оружия в святилище обходитесь? — удивился Олав. — А чем жертвы приносить?

Тороп рассмеялся.

— У нас, ярл, богов по-другому чествуют. Хлебом, зерном и медом. Наши боги не требуют крови — ни звериной, ни, тем паче, человеческой. Ведь то, что носит в себе росток жизни — Сварожий Огонь — насильно обрывать негоже, даже во славу Небесного Отца.

Сказанное боярином смутило всех слышавших его хирдманнов. Только и зашептались о странностях гардских нравов. У многих появились ухмылки на лицах. Однако к святилищу вызвались идти и сам Олав Медвежья Лапа, и Даг Угрюмый, и Бови Скальд, и Гудред Ледяной Тролль, и даже Торольв Огненный Бык. Отправились также Энунд с Агнаром, Тойво, Кандих, и Витко с двумя своими дружинниками. Ладожане, как и поморы, насколько знал Энунд, поклонялись своему богу Родомыслу, но с кривичами их связывало гораздо больше родства, чем с потомками Одина.

Следуя за Торопом, хирдманны прошли через осиновый перелесок и оказались на луговине, тесно заполненной народом. Здесь начинался палисад, опоясывавший все святилище, из заостренных, доходящих до груди кольев. Языки пламени лизали небо, гарды, которых собралось не менее двух сотен, воздымая руки ввысь, выкрикивали хвалу богам.

— От земли до неба распери крыла во сто крат зола! — возглашали жрецы под мерный стук барабана. — Распери крыла — на стезе добра! Опали перо — во сто крат добро! Сварги свет сияет — коло вех земных венчает…

Энунд рассмотрел на небольшом насыпном холме, окруженном каменным кругом, два высоких деревянных изваяния. Одно явно было мужским — суровое бородатое лицо в удлиненном головном уборе с ободом, похожем не то на шлем, не то на шапку, и женское — продолговатый овал с тонкими бровями, обрамленный покрывалом, стянутым на лбу венцом. Перед холмом полыхал огонь, в который гарды подбрасывали поленья.

Жрецов Энунд насчитал пять. Все они, облаченные в длинные белые одежды с алыми поясами, поочередно сменяли друг друга, заводя речь раскатистым голосом и вращая в воздухе навершиями длинных резных посохов, которые иногда с силой опускали на землю.

— Что это за женское божество? — вопросил Бови у Торопа, понизив голос и указывая глазами на изваяние.

— Лада. Она супруга Сварога и мать всех светлых богов, — сказал боярин.

— Как наша Фригг, — пробормотал Гудред.

— Сварог и Лада неразлучны. Потому в день Небесного Отца ее тоже восхваляют и приносят ей требы.

Волки Одина, оставшиеся снаружи от палисада, наблюдали, как женщины в узорчатых платьях обносят народ караваями, завернутыми в матерчатые полотенца. Гарды, произнося славления богам и предкам, прикладывали к караваям обе ладони.

— Это требный хлеб, он будет сожжен на священном огне, — негромко разъяснил Тороп. — Касаясь его руками, мои сородичи желают блага всем своим предкам, с которыми их скоро свяжет огонь. Огонь на капище — мост между мирами. Он соединяет сердца людей с пращурами и родными богами.

После того, как караваи были отправлены в пламя, гарды начали подходить к большому чану с зерном и набирать его в ладони. Они огибали кострище по кругу, бросали в него зерна и вновь воздымали руки к небесам.

— Зерном поминают павших соплеменников, покинувших Явь, — проговорил Тороп.

— Гой, Свароже, премогутный боже! — восклицали жрецы. — Славу тебе речем по искону отчему, тако же пращуры наши рекли. На зеленом на лужку, под небом ясным, под солнцем красным. За лесами дремучими, за холмами могучими, где ветры-кони играют, где колославы соколами над землей порхают. Коло водим хоровод под Сваргой Синей, хлебом и чарою Батюшку радуем. Свят Свароже! До славящих тебя снизойди, трисветлый лик свой яви. Чтобы ярью потьму превозмочь, чтобы истый удел для рода выковать. Гой еси во славе боже силе праве!

Потом женщины, помогавшие жрецам, появились вновь с большими резными чашами в руках. Сначала они плеснули несколько капель в огонь, а потом принялись обносить народ. Собравшиеся гарды с поклоном прикладывались к чашам устами, делали большой глоток и выкрикивали хвалу богам и предкам.

— Это родовые братины, — заметил Тороп. — Питие суряное сердца людей богам отворяет.

— Смотрите, сородичи! — один из жрецов воздел длань к небу. — Отец Сварог смотрит на нас!

Весь народ оживился, запрокивывая головы вверх.

— Развергнулись Хляби Небесья, — продолжал жрец с необычайным воодушевлением, — озаренные Огнем Сварожьей Кузни. Белый Знич, блистая, как тысяча солнц, растопил облака, явив нам исток предвечной Прави!

Энунд невольно вскинул глаза к небесному пологу. В толще густых облаков и правда зародилось очень сильное сияние. Оно словно раздвигало тяжелые, плотные створки, высвобождая нестерпимый свет. Молодой хирдманн не отводил взора. Разростающееся сияние стало похоже на кровлю огромного золотого чертога. Слепящие блики будто выстраивали причудливые контуры сводов Асгарда. А на фоне лучащихся светом исполинских строений угадывались тонкие очертания фигуры Отца Богов.

Энунду показалось, что он видит и пышные сады неведомых деревьев, и серебристые ручьи, и крылатых дев в длинных одеяниях, кружащих над спелыми лугами. Он видел семицветную радугу, вздымающуюся крутым мостом, видел золотую ладью, бороздящую необъятное море небес…

Из забвения Раздвоенную Секиру вывел крепкий толчок Агнара.

— Пойдем, — сказал кузнец. — Обряд гардов закончился.

В самом деле, люди внутри палисада святилища начали расходиться. Кланяясь резным изваяниям богов и своим жрецам, они покидали луг в одиночку или целыми семьями.

— Пора и нам, — Олав вопросительно посмотрел на Торопа.

— Полагаю, ярл, ты видел достаточно, — улыбнулся боярин. — Будем возвращаться. После обеда нам нужно продолжить путь.

Олав кивнул, и воины развернулись к перелеску. Они сделали несколько шагов, как вдруг их остановил звучный, полный внутренней силы голос.

— Обожди-ка, боярин, — это к Торопу обратился один из гардских жрецов-служителей. — Потолковать надобно.

— Чего тебе, старый? — Тороп не сумел скрыть легкой растерянности.

— Да так, — отвечал жрец. — Али забыл меня? А я тебя помню. Не раз с князем видал. И в Кремне, и в Полоцке.

— Не забыл я тебя, Пачемир, — проговорил боярин. — Ты у нас в гриднице бывал, советы давал Сбыславу.

— Советы к разуму хороши, а к пустой голове мудрость не приложишь.

— Дерзишь, старый, — Тороп угрожающе нахмурил брови.

— Ты на меня зубами не скрипи, — осадил его жрец. — Норов свой крутой будешь перед своими холопами показывать.

— Прости, Пачемир, — боярин опустил глаза. — Чего ты от меня хочешь?

— Пошли пройдемся. И гостей своих с собой возьми. Здесь недалече.

Тороп нерешительно обвел глазами хирдманнов. Старому волхву отказать нельзя, нужно уважить. Волхвы все знают, все видят. Никто не ведает, сколько уже живет Пачемир на белом свете. И при Боривите на княжий двор являлся, и еще при отце его князе Дукоре. На вид телом жидок, но не дряхл. Уж Торопу известно, сколько силы в членах старых волхвов ходит — супротив нее ни один зрелый гридень, похваляющийся удалью, не сдюжит. Только сила эта другая, больше на огонь похожая. Недаром не трогают волхвов ни хищные звери, ни лесные лиходеи.

По извилистой тропе между длинным косогором с еще молодыми тополями и болотистым кочкарником Пачемир привел своих гостей под темнеющие своды ивняков. Шагая среди высокой травы и пахучих папоротников, Тороп размышлял, что же на уме у старца. Пачемир не обманул. Скоро он остановился, указав взглядом на строения, проступившие за пышными ветвями. Боярин еще удивился, что в подлеске все ивы были одинаковыми — росли тремя стволами из одного корня.

— Это Лес Триглава, — ответил на его невысказанный вопрос волхв. — А перед нами — Трояново Урочище.

Тороп ощутил еще большее удивление. Он никогда не слышал, чтобы поблизости от капища Сварога и Лады в Угодьях Волосынь было и другое святилище.

— Это место для посвященных, — пояснил Пачемир. — Здесь мы наблюдаем за ходом небесных светил. Посторонним сей чертог переступать не дозволено, но сегодня случай особый.

Тороп и хирдманны, слышавшие эти слова, замерли в ожидании. Они уже заметили, что святилище представляет собой круг из высоких вертикальных бревен, испещренных знаками рун. Каждое из бревен отстояло от других на расстоянии трех-четырех шагов и было увенчано лосиными рогами или клыками вепрей. В середине вздымалось оплетенное ивняком округлое сооружение с конусоверхой кровлей, покрытой вереском.

— Троян воплощает суть Тремирья, — проговорил старый волхв. — Это силы Прави Сварога-Батюшки, Яви Перуна-Ратая и Нави Велеса-Чаровника, соединенные на заре времен, чтобы повергнуть Змея Пучины Разрушения. Через триединство лад вершиться на Свете Белом. Свароже — вышний Искон небес, незримый, но постигаемый сердцем. Перуне — живородящее движение всех существ, узнающих себя в потоке созидания. Велесе — порядок изменений, дарующий животокам гибкость и нескончаемость обличий. Из этих трех начал, что по-иному Дидом-Дубом-Снопом зовутся, и плетется бытие наше всеродное.

Хирдманны Олава засопели от натуги. Доходить пониманием до столь сложных вещей им было трудно. Объяснения гардского жреца сильно смахивали на темные речи готи из Скона, которые некоторым из них доводилось слышать во время больших обрядов в Свеаланде.

Между тем, Пачемир поклонился святилищу и вступил в проход столбища, в который вела тропа. Неожиданно для Волков Одина тишину разорвали хриплые птичьи крики и постуки крыльев. Десятки черных воронов возникли словно из ниоткуда, заполнив все верхушки столбов урочища. Тороп и хирдманны вздрогнули. У них появилось необъяснимое волнение. Приблизившись к сокровенному месту, все они, как один, ощутили присутствие невидимых, но явных сил. Воздух в святилище был густым, он будто ходил волнами, закручивал спирали и обдавал лица людей то холодом, то жаром. От этого даже начинали топорщиться плащи хирдманнов, надуваясь, словно ветрила.

— Прислушайтесь к шепоту древней тайны, — промолвил старый жрец. — Боги окружают вас со всех сторон. Им не нужны слова, чтобы речительствовать. Они отворяют в ваших сердцах позабытые знаки, отверзают в ваших глазах угасшие образы. Так спадают покровы с зарода первозданной правды.

Волки Одина, оказавшись за древоколием, обнаружили кольцо из двенадцати валунов, выложенных вокруг главного строения, и три ясеня.

— Сизые камни Трояна оживят вашу память, — продолжал Пачемир. — Дерви Трояна, съединяя Мать Сыру Землю с Лучистой Сваргой, позовут к Истоку Времен, который наполнен неувядающим знанием. Каждый сумеет зачерпнуть из того истока свою криницу.

— Растолкуй нам, жрец, для чего ты нас сюда привел, — не выдержал Олав Медвежья Лапа, помрачнев лицом. Ярл не любил неопределенности.

— Изволь, воин, — согласился Пачемир.

Он смерил предводителя хирдманнов долгим взглядом, в котором проступило осуждение.

— Вы пришли в наш край не гостями и не странниками. Вы пришли с железом, дабы отворить кровь родов словенских, идущих от колен Даждьбоговых.

Тороп хотел было что-то возразить, но потупился под взором волхва.

— Вы несете с собой огонь разрушенья всюду, куда бы не ступила ваша нога. Вы влечете ветер раздора, выжигающий почву нив и души людей. Однако же вам невдомек, что вы сами — только оружие в чужих руках. Меж тем, небоземь округ вас, оскверненная гулом войны, суть отчизна ваша. Сыны, что стонут от гнева ваших мечей, не вороги, но единородцы.

— Похоже, жрец, ты совсем спятил на старости лет, — сказал ярл. — Какие мы тебе единородцы?

— Неведение — худшее из всех зол, — отвечал Пачемир. — Оно закрывает духовзор человека, не дозволяя видеть настоящее. Не далее как седьмицу тому назад вы разгромили общину, что поклонялась тем же богам, что и вы!

Урмане смутились.

— Ты говоришь о людях Тура? — уточнил ярл.

— Да. Я расскажу вам, откуда и как они появились. Общины наши веками сидели на этой земле, не ведая горя, покуда не пришел с закатной стороны Моренин пасынок, чаровник, которого прозывали Ртищ. Позже он объявил себя Туровидом. Сородичи прогнали его из веси за черную ворошбу, и он и нашел приют в Турьем Гульбище, поставив хижину у ручья Турье Копыто. Первое время отсельник сидел там тише воды — ниже травы, а местные о нем даже не слышали. Но вот однажды Ртищ натолкнулся на лугу на умирающего тура. Зверей этих в давние времена на нашей земле водилось немерянно, да с годами охотники их всех перебили, только шкуры и остались в избах. Ртищ застал последнего — большого старого вожака, который медленно издыхал от стрелы. Дух этого зверя чаровник сумел вобрать в свою плоть, а с ним — всю его мощь и звериную суть.

Волки Одина с изумлением внимали этому рассказу.

— Вот тогда, — продолжал Пачемир, — селяне из весей, окружавших Гульбище, залились горючими слезами, ибо Ртищ, ставший Туровидом, причинил им премного лиходейства. Люд, что в лес отправлялся — назад воротитья не мог. Расправлялся чаровник и с охотниками, и с бортниками, и с рыбарями. Всех, кого встречал — рвал на части. Сила в нем появилась необычайная, но сила темная, необузданная и звериная. То дух вожака стада туров, живший в теле человека, принуждал мстить людям за то, что те истребили его род.

— Откуда же взялись другие? — спросил Олав. — Те, что в турьих шкурах? Ты и это знаешь?

Пачемир горько улыбнулся.

— Скоро потянулись к Туровиду разные отщепенцы: все больше народ гнилой — от суда единоплеменников бежавший. Стали селиться в лесах Турьего Гульбища. Туровид их всех быстро подмял под себя, принудив себя почитать, как великого бога. Так и сложилась община людей-туров, которая за несколько лет разрослась без всякой меры, наводя страх на всю округу, да еще и отпрысков своих наплодив. По слову лютознатца туроглавые отбирали добро у путников, а селян резали, как скот на капище, построенном в его честь. Требы приносили Туровиду кровавые, и длилось это до той самой поры, покуда вы с ним не покончили. За это от всех родов наших вам поклон. Однако не ведали вы и не помышляли, сражаясь с Туровидом, что и ваша община некогда появилась на свет схожим образом.

— О чем ты говоришь? — насупился ярл.

Волхв помолчал всего мгновение.

— О временах, когда вожди и зачинатели вашего племени впервые пришли в ваш суровый морской край. Все они происходят из рода Юных, что владычествовал когда-то на бескрайних просторах между двух морей. Свеи такие же отпрыски его, как словене, кривичи, радимичи или волгаре с лужичанами. Однако вокруг этих вождей и их немногочисленных воинов быстро сплотились отщепенцы, что не смогли ужиться на родине в своих племенах и общинах. Они нашли для себя прибежище на севере, среди голых скал, и начали создавать воинские отряды тех, кто поклоняется…

— Богу Туру! — неожиданно вскричал Кандих, стоявший за спиной урман.

— Закрой рот! — глаза Олава метнули молнию.

— Именно так, — прикрыл веки Пачемир, не обратив внимания на резкий возглас ярла. — Только с течением времени образ этот исказился в душах людских, побуждая служить необузданной воинской силе и во имя ее приносить постоянные жертвы в виде умервщленных врагов…

Пачемир немного помолчал, давая возможность урманам осмыслить услышанное.

— Ты хочешь сказать, старик, — вопросил Бови Скальд, — что у нас с тобой общий корень, а земли, на которых сейчас живут наши собратья, прежде принадлежали роду Унных?

— Да, — подтвердил волхв.

— Ты говоришь про Юнглингов? — вдруг словно осенило ярла.

— Так их назвали в ваших краях, переиначив древнее имя Унных или Юных, пришедших с восхода. Тех, кто возводит свой род к Единому предку всех живущих…

— Наши великие вожди также ведут свой род от Унных, — заметил Кандих, но быстро осекся под гневным взглядом ярла.

— Некогда Юные создали обширную державу, вобрав в себя множество разных народов, — продолжал свой рассказ невозмутимый Пачемир. — Немало нынешних князей относят себя к ним. Кто-то заслуженно, кто-то, чтобы придать весу собственному имени. Но отрок прав. В эпоху расцвета державы, стяг Юных объединял общины Даждьбоговых внуков, роды потомков Асов, племена степняков с Приречья, с Дикого Поля и с Железных Гор, а также всех «залесных людей»: берендеев, весинов, водян. Юные совершали успешные походы и против надменных ромеев, и против правителей персиян, укрепляя свои рубежи. В пору великого князя Влиды сила Юных казалась неодолимой, а владения — безмерны…

— Если этот Влида был столь могуч, то почему я ничего не слышал о нем? — с сомнением в голосе воспросил Олав Медвежья Лапа.

— Ты знаешь его под именем Атли-Завоевателя[86], - ответил волхв. — Ромейские сказители всегда были хитроумны. Дрожа перед ним, они сделали все, чтобы очернить его образ; а может, и сами ошиблись. Они знали два имени этого человека. При рождении он получил имя Влида, а после того, как возглавил Унных — взял себе прозвище Атли или От-Тила — Пришедший с Великой реки Тиль. Так оно звучит на нашем языке и так его запомнили соседи. Вначале Ромеи знали Влиду, потом услышали От-Тилу, а имя Влида очень скоро исчезло из всех договоров и иных письмен, дав повод невежественым людям думать, будто Влида погиб. Ну, а как мог погибнуть старший брат? Вот и сочинили историю о двух кровных братьях: старшем Влиде и младшем Атли, в которой младший, побуждаемый жаждой власти, убил старшего.

— О нем говорится в преданиях о Вельсунгах, — неожиданно нарушил свое молчание Даг Угрюмый, подняв глаза на Бови Скальда. — Атли-конунг одолел дружину братьев Гуннара и Хогни.

— Отважен и грозен был князь Влида, — вещал Пачемир почти распевно. — Большинство ворогов не выдерживали даже взгляда этого человека. Своим мечом он сбил спесь и с западных, и с восточных ромеев, заставив просить милости и пощады. Стольный же град свой поставил меж реками Даной и Тисой. Толковали, что клинок великого князя особый, недаром прозывался он Огненным Мечом и на заре времен принадлежал праотцу Ярию. Один вещий кудесник преподнес его Влиде на берегу Белой Заводи в Великой Степи. С этим оружием князь был неудержим в сече, постремляясь на супротивников своих, аки Перун Сварожич. Все, видавшие его на бранном поле, приходили в трепет, поражаясь сходству с Небесным Ратаем. Черного скакуна Влиды звали Молния, стяг, под коим бились его дружины, украшал Крес Перунов…

Внимавшие речи жреца воины неожиданно увидели перед собой обширную равнину, густо усеянную мертвыми телами. Здесь были целые горы покореженного оружия: помятые шлемы с цветастыми гребнями и перьями, расколотые щиты, брошеные знамена, много нарядных плащей, теперь втоптанных в грязь. Коршуны уже радостно били крыльями, предвкушая свой пир, тогда как в стане победителей, разгоряченных битвой, начинался пир человеческий. Звучали торжествующие возгласы, катились монотонные напевы, заглушавшие стоны раненых. И только один человек — невысокий, коренастый, с глубокими темными глазами, безмолвно стоял над остывающими врагами, задумчиво уперев руки в бока. Густые черные волосы его непокрытой головы были замараны кровью. Они прилипли к вискам и щекам, лежали на наплечниках простого кожаного панциря.

— Однако великий князь был не только могуч, но и справедлив, — вернул хирдманнов к настоящему голос Пачемира. — Даже ромеи и гречины стремились попасть к нему на службу, восхищаясь его благородством. За щитом Влиды они ощущали себя надежнее, нежели в пыльных городах своих продажных правителей. Немало смелых и мудрых мужей ромейского роду-племени состояли при князе. Скоро племенной союз Влиды расширился. С разных концов света продолжали приходить к нему вожди и богатыри, дабы принести присягу непобедимому воителю, хранящему в сердце божественное пламя. Вражеские грады сами открывали пред ним свои врата, гридни ромеев, страшась силы Влиды, переходили на его сторону. Только чудо спасло в те дни стольный Царьград гречинов от гнева великого князя…

Много громких побед одержал еще Влида, сплотив меж собой племена севера и юга, восхода и заката. Оружие его сурово карало западные роды отпрысков Водана, отступившихся от своих обычаев и продавших веру отцов за ромейское злато. Далеко продвинулись его ратники, не знавшие страха, правители бесчисленных стран спешили выказать ему свою покорность. Казалось, весь белый свет скоро склонит главу пред великим князем, а стяги его взовьются на самом краю земли. Однако в разгар приготовлений к новым походам, Влида неожиданно почил в своем шатре. Дух могучего воина воспарил в Ирий. Перун-Батюшка призвал к себе своего доблестного сына…

Пачемир умолк, оглядывая людей Олава. Было ясно, что рассказ его произвел на них сильное впечатление.

— После смерти великого князя огромная держава Юных распалась на множество частей, поделенная меж сыновьями, — подвел итог волхв. — Под Красным Щитом Даждьбога уже не было вождя и богатыря, равного Влиде. Появились новые предводители, от которых пошли новые роды и племена. Больше других преуспели на обломках владений Влиды волгаре и варны, коих у нас прозывают оварянами или обринами. Оба этих народа сберегли ратную удаль Унных, многие их обычаи и нравы. Они сумели воздвигнуть свои грады и заложить основу крепких родовых союзов. Другие рассеялись на мелкие общины или были поглощены волной степняков с восхода. От былого единства не осталось и следа. Лишь изредка потомки Юных собирались вместе, дабы обуздать зарвавшихся ромеев и гречинов, но чаще — предавались убийственным распрям, проливая братскую кровь.

Пачемир теперь не отводил взора от лица Олава.

— Истомившись от междоусобных ссор и бесплодных ратаний, несколько родов Унных ушли на север, осев по берегам моря, что прозывается ныне Варяжским. Это и есть ваши праотцы, в жилах коих течет и кровь степных наездников ясов, и кровь лесных ратичей, почитающих Громового Воина.

— Насколько я понял тебя, жрец, ты уверен, что мы — единородцы по нашим давним предкам? — уточнил ярл.

— Подлинно так, — молвил волхв. — Мы — одного корня, одного истока, одного духа, восходящего к премогутным богам и славным вождям. Не забывай об этом, когда в следующий раз надумаешь пролить словенскую кровь. Много уже сделал ты шагов по жизненной стезе, да еще не нашел звезду своего пути средь маяты мира, не сведал песнь пращуров, звучащую в твоем сердце. Мудрый умеет останавливаться и замолкать, позволяя вещать богам. Научись этому, воин, и тогда избежишь сетей морока, а серп Мары, занесенный над твоей главой до срока, минет тебя, дозволив снискать лучший удел. Ступай! Теперь глаза твои раскрыты, чело ясно. Ты получил знание, а что с ним делать — решай сам. На все воля Рода-Отца!

Пачемир глазами сделал знак хирдманнам покинуть урочище. Волки Одина выходили за черту столбища, погруженные в раздумья. Тороп шел последним, не поднимая взора. Лицо боярина стало темным, как туча. Провожая гостей святилища, на тропу бесшумно спустилась вся стая воронов. Ощущая спиной их цепкие взгляды, воины поеживались, ускоряя шаг, чтобы поскорее вернуться к своему стану.