Перед началом Первой мировой войны, в 1914 году, Российская империя обладала самым большим в мире золотым запасом — 1311 тонн. Последовавшие за этим мировая, а затем и Гражданская войны привели к тому, что большая часть золота оказалась за пределами страны.
По официальным данным, в 1918–1922 гг. в Советской России было извлечено из недр 15,4 тонны золота, а «дополнительно получено от населения» 15,7 тонн. Реальный объем «полученного от населения» — изъятого и «добровольно» сданного — был намного больше. По ориентировочным подсчетам, только через границы прибалтийских государств в 1920—1922 гг. было вывезено не менее 500 т золота
Как только он это сделал, Ямазов остановился, развернулся, и скинув с плеча ружье, дослал патрон в патронник.
Я не сразу понял в чем дело… Ямазов выстрелил в воздух. Он смотрел куда-то назад, нам за спины.
Я обернулся и увидел, как метрах трехстах мелькнул силуэт тундрового волка.
Он смотрел на племянника налитыми гневом глазами.
— Ты тайком выбрасывал еду из рюкзаков во время остановок?
— Я только свою, — чуть не рыдая, ответил юноша.
Ямазов перешел на свой родной язык. Было видно, что он отчитывает парня, который был в подобном походе впервые.
— Иди и собери все обратно!
Муса кивнул и собрался бежать, но Султыг его остановил.
— Где твое ружье? Ты его вместе с мужским достоинством потерял?
Стоящий неподалеку Степан выступил вперед и снял одну из двух винтовок висящих у него на плече.
— Вот она. Мне был не сложно нести, — он протянул оружие юноше. Тот быстрым движением перехватил, проверил наличие патронов и побежал.
Было видно, что парень хорошо разбирается в оружии и держит его в руках далеко не первый год.
— Зачем, ты его расхолаживаешь, Степан? — спокойно спросил Ямазов, — неужели ты не понимаешь, что я взял его с собой, чтобы в этом походе сделать из него мужчину. Возраст пришел, восемнадцать ему уже.
— Я не знаю, зачем вы взяли, делать мужчину или учить уму разуму — это ваше дело. Но видно, что парню тяжело. Сломается он. Что будем делать? Двоих спасать. Ведь, может быть, где-то человек до сих пор нашу помощь ждет.
— Не сломается. Меня в пятнадцать лет отец заставил бычка на плечах десять километров в горное селение пешком нести. Я не сломался и он не сломается. Мужчинами становятся не те, кто под юбку лазить умеет, а те, кто может на своих плечах мир носить.
— Ну, Султыг Ямазович, — подключился Гунько, — вы и вправду, полегче бы, с парнем? А? Мы так до места никогда не дойдем.
Вместо ответа Ямазов сказал, что у парня несколько лет назад пропал отец. Погиб скорее всего. И Мусу по большей части женщины воспитывали. Сейчас он забрал его к себе.
— Ай-яй-яй, какая трагичная история. Безотцовщина в наше-то время. Жаль мальчишку.
Хорошо, что Гунько не предложил разделить вес груза Ямазова на всех. Это было бы верхом лизоблюдства.
Мы с парнями из горноспасательного успели уже тихо проговорить и самостоятельно решили облегчить Мусе рюкзак.
В походе в самом начале такая помощь крайне затруднительна. Все идут заполненные под завязку запасами и снарягой.
Через некоторое время Муса вернулся. Складывалось впечатление, что еще никогда в жизни он не чувствовал себя так плохо. Обессиленный и обескураженный он сел прямо на землю прямо рядом со своим рюкзаком.
Руки не слушались и пальцы никак не могли развязать узлы на горловине.
Ямазов демонстративно отвернулся, чтобы не видеть «этого позора».
Я присел на одно колено и помог юноше.
— Слушай, Муса. Не нервничай. Ты просто больше не выбрасывай продукты. Хорошо — волк был. Так и медведь может прийти по следу. Нас много мы его выстрелами отгоним, но тут могут другие люди ходить. Давай, что там у тебе есть тяжелого, переложить к нам?
— Оставьте! — потребовал Ямазов, — я сам возьму.
Ямазов развернулся и снова отругал на своем языке Мусу. Мне показалось, что он просто не хочет, чтобы мы увидели содержимое их рюкзаков.
— Уверены? — спросил Степан.
Но Ямазов не ответил и смерил племянника испепеляющим взглядом и поднял один из рюкзаков себе на плечи.
Но племянник встал сдернул одну из лямок и попытался отобрать рюкзак у дядьки обратно. И из-за внезапности ему это почти удалось.
Теперь лицо Ямазова полностью изменилось. Он улыбался, потому что посчитал это проявлением мужества. Он не позволил забрать поклажу и легонько похлопал парня по плечу.
Я был уверен, что где-то в глубине души, каждый выходящий впервые в поход с тяжелой поклажей, сталкивается с предательской мыслью о том, что лучше всё бросить и вернуться в городской уют.
Соблазн настолько велик, что далеко не каждый взрослый мужчина в состоянии с ним справиться. Те кто не справляется покидают Зону навсегда и больше никогда сюда не возвращаются. Север не для слабаков. Это правда.
В сознании вспыхнула еще одна вспышка воспоминания.
У меня такое было в одной из первых экспедиций. Я шел один на небольшом перегоне между приисками и нес пробы, вместе со своей поклажей. Тогда я безумно устал и был обезвожен.
Щеки и глаза у меня ввалились, тело, а особенно ноги были налиты свинцовой тяжестью. Я больше себя чувствовал не человеком, а вьючным животным.
Последний километр, который нужно было преодолеть с грузом, не был еще пройден, а уж моя дикая злость сменилась слезами. Это были слезы бессилия и отвращения к самому себе.
Мне казалось, что никогда еще ни один человек не чувствовал себя до такой степени побежденным.
Когда последний километр был уже на исходе, я, собрав остаток сил, кое-как дотащился до места стоянки и упал вперед ничком с рюкзаком на спине.
Это не убило меня, но я очень долго не мог встать, при том, что я примерно полчаса пролежал неподвижно, не в силах пошевелиться, не в силах расстегнуть ремни и снять с себя тяжелый рюкзак.
А такие случаи не часто, но бывали. Старожилы рассказывали, что некоторые гибли от крайнего истощения прямо в экспедициях
Старатели в это время ушли на реку и в лагере никого не было.
Единственное, что заставило меня вылезти из под рюкзака это мысль о том, что если другие могут выживать в этих местах, работать и приносить пользу стране и другим людям значит и я могу.
Я подбадривал себя мыслью о том, что у меня не все так плохо, в войну у людей было хуже. И это реально помогало.
Именно эта мысль не дала мне все бросить и уехать.
А хуже всего было то, что я отправился в поход в новых неразношенных сапогах.
Пятки и пальцы были покрылись мозолями. После этой экспедиции я больше никогда не совершал эту ошибку.
В дальнейшем я тщательно следил а тем, чтобы ноги и все тело у меня всегда были в порядке.
Привык я и к ссадинам на плечах и на груди, которые натирались ремнями рюкзака.
Сразу после этого тяжелого дня у меня наступили и радостные времена.
На следующее утро я нашел свой первый в своей жизни золотой самородок. Он был небольшой, но я ему радовался как ребенок, всю мою боль сняло, как рукой.
С него началась моя карьера геолога-«любимчика». Я уже говорил, что по местному преданию золото любит «своих».
Но никто не может сказать, как долго продлиться эта «любовь».
Старатели подшучивали надо мной и предлагали прикладывать найденный самородок к больным местам: ногам, натертым плечам.
Я не очень-то верил во всю эту ерунду, но их приводило в неописуемый восторг то, что я шел у них на поводу, и все же пару раз приложил к мозолям самородок плоской стороной.
Они убеждали в том, что заживление так пройдет быстрее, а я делал вид что верю. Хотя, может это правда, потому что через пару дней я был уже в полном порядке.
Я вернулся из воспоминаний в реальность, подумав о том, что эти воспоминания и вообще события сегодняшнего дня надо обязательно записать.
Муса и Султыг Ямазовы шли впереди. Самых медленных всегда нужно ставить вперед. Тогда группа не растягивается, ведь слабый последний может сильно отстать от первого.
К тому же, те кто идет медленно в самом начале группы стараются, понимая, что идущие сзади напирают.
— Сейчас обойдем склон Аргаста, — впереди виднелась низкая конусообразная как вьетнамская шапка гора, — и сделаем привал.
Сам Аргаст, напоминал больше холм чем гору и считался у местных священным.
Выглядел он примерно так же, как я себе представлял по рассказам.
Говорили, что в тридцатые годы, сюда приходили геологи и нашли на склонах реку с богатыми золотоносными берегами, но потом бесследно исчезли.
Местные старейшины неоднократно просили не вести на горе поиски золота, и в конце концов ее внесли в карты, как местность бедную полезными ископаемыми.
Через два часа мы продвинулись километра на три. Гунько остановил группу и осмотрелся. Было решено сделать привал и обедом.
Все проголодались, так как только завтракали с утра.
Выбрав подходящее место для стоянки я со спасателями занялся поиском топлива.
Гунько просто присел отдохнуть. Ямазовы же шокировали других участников группы.
Они достали из рюкзаков небольшие коврики. Султыг достал компас, определил Восток. Сделал непонятный жест рукой, после чего Муса разложил коврики на землею. Оба, запахнув куртки, стали на них коленями.
Старший сел справа от племянника и, закрыв глаза, поднял руки ладонями кверху. Муса сделал то же.
Потом они оба поклонились коснувшись лбами земли, затем прочтя молитву, погладили себе руками лица, будто умывались. Закончили ритуал, соединив их в конце подбородка.
— Это че? — тихо спросил меня Андрей, один из спасателей, подтолкнув легонько плечом. Мы с ним собирали сухие ветки чуть поодаль.
— Молитву читают, — так же тихо ответил я.
— А ведь Бога нет, они разве не знают?
— Тебе жалко, что ли? Каждый волен оставаться в плену своих предрассудков. Пусть.
— Я бабке своей, пока она была жива, тоже лекции про атеизм читал, когда пионером был. А она знаешь, как на меня смотрела?
— Нет, как?
— Качала головой мол, слушает и соглашается, а сама смотрит таким жалостливым взглядом таким, будто я больной какой-то, при смерти. До сих пор забыть не могу. Умерла с улыбкой на лице.
— Это ты к чему рассказываешь Андрюх, ты же в комсомоле был? Партийный?
— В комсомоле был, но я принципиально беспартийный — взносы платить неохота. А рассказываю, потому что бабка умерла с улыбкой, будто было ей куда в лучшее место переезжать. А вот всех жмуров, которых видел и которые были атеистами у всех рожи после пьянки перекошенные какие-то. Не замечал?
— Я не вглядывался особо. Не думал об этом.
— А вот думаю, может они знают чего-то такого чего мы не знаем? Как моя бабка?
Он посмотрел на небо, будто надеялся там увидеть ответы на интересующие его вопросы.
— Андрюх, ты только при Гунько такие разговоры не заводи, еще не хватало, чтобы он на тебя кляузу за пропаганду религии на работу накатал. Он может.
— О чем это вы тут шушукаетесь, — услышал я громкий голос руководителя отряда, — Бурцев ты ничего про месторождения не вспомнил? Ничего тебе здесь не напоминает?
Он стоял за спиной и пытался подслушать наш разговор.
— Нет Николай Прокофьевич, не напоминает.
— А про Гибаряна, не вспомнил ничего?
— А про Гибаряна, я вам сказал, что мы к притоку Такин-Жам с другой стороны двигались. С противоположной. Мы на этом маршруте минимум трое суток потеряем. Нерационально ресурсы расходуем
— Ну, то не тебе решать, как нам ресурсы расходовать. Твое дело вспоминать.
Я почувствовал на себе два колючих черных взгляда. Муса и Султыг внимательно слушали Гунько и смотрели на меня.
Создав импровизированный очааг, мы стали разогревать еду. Люди порядком устали и проголодались.
За обедом Ямазовы отказались от тушенки и черного хлеба. Они достали еще один коврик и разложили на нем свою еду, которую захватили с собой.
Вроде как импровизированный столик, на котором были блины в масле, сыр, чуре́к — тонко раскатанный хлеб, вяленое мясо и мед.
Ямазов пригласили всех угоститься. Все вежливо отказались, тогда он отломил небольшой кусок чурека, макнул его в мед и протянул мне.
Видимо, это означало особое расположение ко мне. Я не стал упираться, принял, поблагодарил, очень медленно прожевал.
— Да ты не бойся — не отравлю, — Султыг заулыбался.
— Тогда и вы мое угощение попробуйте. Оно — кошерно. В смысле я думаю, что вам можно.
При слове «кошерно» Султыг поморщился, но понял, что я не желаю его оскорбить, а просто не знаю как правильно выразиться.
— Кто нибудь еще хочет? — он протянул плошку с медом и чуреком. Но все еще раз поблагодарили и не стали есть.
Я добрался до своего рюкзака.
Алена в последний момент сунула мне в дорогу банку с консервированными персиками, которую ей принес кто-то из пациентов.
Я вскрыл ее ножом и протянул Ямазову — старшему. Тот, сидя по-турецки, взял банку в руку. Он видел такие персики впервые. Заглянул внутрь, понюхал.
Указал на рюкзак племяннику, который извлек из него складной перочинный нож с вилкой и передал дядьке.
Гаглай деликатно запустил вилку в банку, чем немало меня удивил. В походах едят или ложкой или руками, реже с ножа.
Он извлек не самую большую оранжевую, мясистую, сочную половинку персика, осмотрел ее.
А потом с шумом отправил ее себе в рот, стараясь сделать так, что бы ни капли сока не пролилось ему на одежду или землю.
Он жевал и качал головой в знак того, что ему понравилось, но банку вернул.
Я протянул банку его племяннику, но тот заулыбался, скромно опустил глаза и отрицательно замотал головой.
— Не, я такое не ем.
— Попробуй, чё ты?
— Не-не.
Странное поведение. От того утреннего агрессивного волчонка не осталось и следа.
Я знал, что ему очень хотелось попробовать, но он стеснялся своего старшего и поэтому отказался пробовать персики в его присутствии.
— Ладно, как знаешь, — я не стал настаивать, — мужики: консервированные персики, налетай, — и передал банку Володе.
Начало похода, трапеза и поведение гаглаев озадачили меня. Мы вроде как преломили хлеб вместе со всеми, взаимная враждебность куда-то исчезла. Я даже понимал, почему Султыг Ямазов, так жестко обращался с племянником.
Но тем не менее я не собирался расслабляться, а знал зачем они здесь. Надо держать ухо востро.
Мне нельзя упускать из виду карту Гунько, особенно когда мы приблизимся к району поиска.
Он как раз ее достал, чтобы отметить координаты стоянки и занести данные в журнал.
Ямазов вопросительно посмотрел на Гунько.
— По графику? Успеваем?
— Да все путем, — ответил Николай Прокофьевич, что-то напевая себе под нос.
Я без всякой задней мысли подошел сзади и заглянул ему через плечо в разложенную карту с пометками. Сравнив увиденное на бумаге с ориентирами на земле, я опешил.
— Э, погодите! А почему мы сошли с маршрута?