Золото. Назад в СССР 1

Глава 17

Долгое время самым крупным из золотых самородков считался

«Желанный Незнакомец» Его вес равнялся 72 кг, его размеры

составляли — 31×63,5 см. Обнаружено «сокровище» было

Джоном Дисоном и Ричардом Уотсом в Австралии,

5 февраля 1869 года.Самородку присвоили имя

«Welcome Stranger». Примечательно, что золотой

«камень» располагался на глубине пяти

сантиметров от поверхности земли.

Самородок нужно было безопасно перевезти, чтобы никто об этом не

узнал. Они дождались заката, и под покровом ночи выкопали

золото и отнесли его в дом Дисона, где поместили в огонь,

чтобы обжечь лишний грунт и разбить черный кварц,

покрывавший золото.

Утром Дисон и Оутс отвезли на телеге самородок прямо в банк.

Они хотели поскорее избавиться от него до того момента, как о

нем станет известно другим. Времена были лихими

и их могли запросто ограбить.

После долгого торга Банк заплатил 9563 фунтов стерлингов за самородок,

который, по словам Джона Талли, президента Общества истории и

искусств Голдфилдса в Данолли, был эквивалентен средней

заработной плате работника за 42 года. В 2024 году такой

самородок стоил бы примерно 550 миллионов рублей.

Я поискал глазами затвор на земле и тут же увидел, что из перевернутого рюкзака Мусы выглядывают белые листы бумаги, похожие на те, что были вырваны из геологического дневника Гибаряна.

Султыг быстро подобрал рюкзак запихав листы внутрь. Кроме меня этого никто не заметил.

— Э, что там у тебя з листы.

— Не твое дело!

— Это листы из нашего дневника, ну-ка покажи!

— Пошел ты! — он яростно сверкал глазами и затягивал горловину. Желания драться со мной он не испытывал. Но это не означало, что все кончено.

Я тяжело дышал. Несмотря на его превосходстве в весе в нашей первой схватке никто из нас не одержал верх. Это была боевая ничья.

Гунько встал между нами и выставил ладони в стороны, словно разводил нас.

— Ну-ка успокоились! — он придал грозную интонацию, — остыли!

После драки кулаками не машут, Гунько. Раньше надо было характер проявлять.

— Нам надо спокойно сесть и во всем разобраться. Я не потерплю распрей и драк в отряде! С тобой, Бурцев, я еще отдельно поговорю!

— У него листы из дневника Гибряна.

Я не видел такого Гунько раньше. Сейчас он был собран и сфокусирован, словно сбросил с себя маску скомороха.

Как правило он походил, на истерика или склочника не умеющего выстраивать отношения с людьми.

Если сталкивался с давлением со стороны сильного, то сразу уступал. Теперь же я видел человека проявляющего твердость характера.

— Какие листы? — спокойно спросил он, внимательно вглядываясь в мои глаза. Для него это было более чем неожиданной информацией.

Я кивнул в сторону Ямазова.

— У него спроси.

Тогда Гунько развернулся к Султыгцу и впервые обратился к нему на ты без вежливых расшаркиваний.

— Про какие листы говорит Илья?

— Это его не касается.

— Касается, это и его и меня касается. Я жду ответа.

— Нет никаких листов. Этот щенок все придумал, ты лучше спроси откуда у него затвор.

Гунько повернулся ко мне на секунду, я увидел ледяное спокойствие. Пожалуй я не ошибся, на меня смотрел не Гунько, а какой-то двойник Архангела Михаила.

— В рюкзаке у него, он только что запихал.

— Покажи рюкзак, — вновь обратился к Ямазову Николай Прокофьевич.

— Пошли вы! — Султыг взял в руки свое ружье, но направить в нашу сторону не решился. И правильно сделал.

— Даже не думай, — раздался чей-то мужской голос.

Я услышал, как за спиной наклацали предохранители и затворы

Трое спасателей были начеку, они выставили свои ружья.

— Так. Султыг, ты не хочешь показать рюкзак?

Тот покачал головой.

— Хорошо, убери ружье.

— Пусть они тоже уберут.

Гунько показал жестом, чтобы спасатели опустили оружие. Те подчинились.

— Ты же понимаешь, что тебе придется показать рюкзак.

— Сейчас мы это отложим, но ты или покажешь или нам придется…Короче давай по-хорошему.

— Я сказал, он все врет.

Я дернулся вперед в его направлении. Кто-то крепко ухватил меня за локоть и настойчиво потянул назад. Не резко, чтобы я не воспринимал это как агрессию.

— Ну что ты на него уставился, как на икону, — толкнул меня в бок Андрей, — всё, давай, остынь, Илюха. Потом разберемся с ним, когда вернемся в Поселок, давай назад.

Он сказал это так тихо, что я даже обернулся к нему, чтобы получше расслышать.

— До Поселка еще далеко, ты о нём ничего не знаешь, все еще впереди, — я прикидывал, сколько дней мы еще будем в походе, не отводя глаз Ямазова.

Он обнял меня двумя руками за плечи и оттянул назад на два шага.

— Нельзя быть таким задирой. Хоть и поделом ему. Я, вправду сначала ничего не понял. Охренел, когда ты ему влепил, у него аж голова в сторону отлетела.

— Я из семьи потомственных пахотных солдат — крестьян. У нас в роду все такие. Уж извини, что не стал перед Ямазовыми — королями тундры на колени становиться и в грехах каяться.

— Я тоже не графского рода, — признался Андрюха. — Мой прадед по матери держал мукомольню селе в Саратовской губернии, а по отцу можно сказать — городской. Но душа моя все равно крестьянская. Пошли подышим расскажу.

Тридцати четырех летний Андрюха по отцу, был родом из семьи потомственных сибиряков, прибывших в осваивать те земли вместе с казачьими войсками Ермака. Основавшие вместе с атаманом Тюмень, один из первых сибирских русских городов евразийского континента.

Его дед «выбился в люди» благодаря собственным титаническим усилиям, неуемной работоспособности и стремлению быть в гуще тех событий, что происходили рядом с ним на территории Сибири.

Овдовев в возрасте сорока лет, мужик сам продолжал воспитывать троих сыновей. Своих отпрысков дед не баловал, подталкивая лишь к тем решениям, что казались ему вполне разумными и логичными с высоты собственного житейского опыта.

Поэтому, когда старший сын — Федор, отец Андрея, поступил в военное училище, выбрав летную стезю, дед искренне обрадовался. Ведь сына ждала дисциплина,налаженная жизнь и безусловная любовь девушек.

В те годы девчонки очень любили шоферов, так называли водителей всех типов автомобилей, а еще больше любили пилотов. Пилот — сакральная профессия небожителей, почти богов, совершающих беспересадочные перелеты и подвиги, спасения полярников.

Летчики становились легендами — Чкалов, Бабушкин, Молоков, Водопьянов, Каманин, Ляпидевский. О них говорили и тайно вздыхали все свободные девичьи души.

В этом состояла велика романтика того времени. Федор отучился, полетал с годик, а потом нагрянула подлюка — война.

Пилоты совершали боевые вылеты один за другим, неся колоссальные потери. В одном из воздушн. ю ых боев Федор был сбит, получил ранение.

В госпитале в Саратове, встретил юную медсестру, которая родила ему в сорок третьем сына. Которого, впрочем, Федор так и не увидел, потому что был сбит во второй раз над Керченским проливом.

Ни самолета, ни пилота так и не нашли. Покоится, как и сотни его сослуживцев в море.

По матери же, он происходит из крепкой семьи староверов, которые ни при царях,ни при большевиках от своих религиозных предрассудков так и не избавились и по духу и по образу жизни остались крестьянами.

Андрюха,тоже был женат, сбежал в спасатели от бабского царства. Жена родила ему три дочери. Насчет «сбежал» мне не особо верилось, потому что характер у него был незлобливый, вечно улыбчивый, но со стержнем. Таких жены любят и стараются всячески поддерживать. Они, как правило, проживают счастливую полную жизнь.

В спасатели пошел потому что не взяли в милицию. Были грехи молодости, совершенные по глупости

— А я не жалею, там система жесткая, те из моих знакомых, кто в ментуру в Копейске пошел — либо спились, либо поувольнялись и начали все с нуля. Кто на заводе, а кто в жэк или на железку.

Мы стояли поодаль от всех и разглядывали пейзаж. Я был благодарен Андрюхе за то, что он отвлек меня разговором. Ко мне вернулась способность мыслить.

Султыг теперь понимал, что со мной шутки плохи. Я не стану краснеть и бледнеть от стыда или незнания как поступить с несправедливым обвинением.

Я был вынужден пренебречь разницей в возрасте, своим воспитанием и дружелюбием.

Можно сказать, что всему виной Сёма, точнее один из его рассказов.

На Кубани во время фашистской оккупации, немцы требовали от его прадеда выдать адреса и имена коммунистов.

Сам дед, старый казак, сдавать односельчан не собирался, хотя разные отношения были, в кем-то хорошие, а с кем-то не очень.

Но прадед не мог сдать своих по соображением совести.

Унтер-офицер, которому был поручен сбор информации пригрозил убить одного из внуков бегающих неподалеку.

Все иезуитство заключалось в том, что этот подонок предлагал деду самому выбрать, кого из детей убить первым.

Дед прекрасно понимал, что немец не шутит. Как тут сделать выбор? Между плохим и самым плохим? Сдать соседей или потерять ребенка или даже обоих. Праде выбрал третий вариант — атаковать унтер-офицера.

Оружия никакого ни в доме, ни при себе не было, тогда он буквально вгрызся зубами в плечо фрицу, хотя целился в глотку.

Немецкие солдаты его еле оттащили. Дед чудом остался жив. Сразу начался артиллерийский обстрел. Все бросились в рассыпную. Один унтер-офицер и пара солдат не могли отойти от шока и их разнесло в клочья снарядом.

Потом стало не до прадеда и сбора информации. Эта история научила меня тому, что порой в безвыходной «вилке», которую тебе ставит судьба можно найти третий путь. Как я,собственно, и поступил, затеяв драку.

Он спутал все карты Султыгу. У него был план, теперь ему придется либо придумать, что-то новое, чтобы меня нейтрализовать, либо…

Ко нам подошел Гунько серьезным видом. Он кивнул Андрею и тот удалился.

— Илья, ты это… — он почесал затылок, — я тебе верю. Думаю, что механизм «Ижа» тебе подбросили. Кто не знаю. Не серчай на меня.

Я посмотрел на него с недоверием.

— Знаю, у нас с тобой не все ладилось. Если, что не так — прости меня, — он смотрел в долину, — и еще. Ямазов показал мне бумаги. Это, действительно, не листы из дневника.

— А что же тогда?

— Единственное письмо от отца пацану. Он носит его всегда с собой. Утром, видимо, читал, второпях и положил в рюкзак сверху.

— Николай Прокофьевич. Я же видел…

— Ты видел издалека, вот смотри, тут не по-русски написано, хоть и кириллицей.

Он извлек из кармана листки и протянул мне. Я не стал брать в руки и пробежался глазами по написанному. Это действительно было письмо.

А обернулся к Ямазовым и поймал на себе их полные ненависти взгляды.

— Издалека правда похоже на разметку из блокнота Гибаряна. Но нет, — он убрал письмо и похлопал меня по плечу, — у нас нет доказательств, что механизм подбросили они. Согласен?

Я продолжал слушать. Сложно было сказать говорит ли Гунько искренне или играет роль. Сейчас он был убедителен и мне хотелось ему верить. Но как говорится — цыплят по осени считают. Посмотрим, что дальше.

— Вы уверены, что это единственные листы. которые находятся у них?

— Я не знаю, Илья.

— Но вопросов к ним, по этим двум беглым зэкам у вас нет.

— Я тебе на месте сказал: это дело милиции. Я в криминалистике не силен.

— Ну и кто по-вашему убил тех двоих?

— Понятия не имею. Верю, что не ты и не ребята. Мне Ямазовы тоже не нравятся. Я понимаю, что ты думаешь, что это я его привел. Но это не так.

— Вот как?

— Его назначили в поисковый отряд из Москвы. В последний момент перед нашим выездом.

Он назвал мне фамилию.

Маршрут прерывался рекой Восканкой. Нам надо было выбирать: либо искать брод выше по течению, либо форсировать ее на резиновой лодке.

Места отмеченные на картах, как броды могли оказаться подтопленными и непригодными для переходов. За последнее время русло реки постоянно менялось, потому нет никакой гарантии, что в указанных точка все по прежнему.

Было решено перебираться на единственной лодке в три захода захода, больше троих в лодке не разместить.

Со вчерашнего вечера после нашего инцидента Султыг не проронил ни слова в мой адрес. Он старался не смотреть в мою сторону. Я это чувствовал и относился к нему точно также.

Муса поначалу хмурился и старался показывать грозный вид, но тяготы похода быстро убрали с его лица, это наигранное и еще не отрепетированное как следует, выражение.

В месте выбранном для форсирования река имела сильное течение, но черная вода имела поверхность, гладкую как стекло. Дальше река вливалась в ущелье, в которое с грохотом стекались сразу четыре водопада.

Поверхность без волн, бурунов и водоворотов обеспечивалась глубиной, достаточно серьезной для этой местности.

Она вызывала волнение у обоих Ямазовых. Гаглаи, как и многие их соплеменники, не умели плавать.

Я чувствовал, что липкий страх, который сковывал парня, заставлял его суетиться, делать лишние движения.

Его нервозность передавалась Султыгу, и парадоксальным образом укрепляла уверенность Гунько. Николай Прокофьевич являл собой верх спокойствия, опыта и сфокусированности на цели.

Поинтересовавшись, кто умеет грести, он лихо раздавал распоряжения рассчитывал скорость течения и готовил всех к переправе.

Лодку накачали и проверили.

— Первыми пойдем мы: Я, Султыг, Андрей. Я на веслах, Андрей на корме, если устану — поменяемся. Султыг пассажиром. Вернем лодку на веревке. Вторыми пойдут Илья, Муса и Володя. Андрей вернется за Степаном.

— А че это я последний? — спросил Степан Гунько

— Хочешь поменяться? Могу тебе уступить место в первой лодке на веслах, — весело предложил Гунько

— Не, спасибо. Это я так. Я… тут побуду, — он сел на свой рюкзак, — останусь и понаблюдаю, как вы справитесь

— Ну то-то же. Султыг ты первый, давай в нос. И прям ложись на спину, руками держись за борта. Рюкзак в ноги, оружие на пузо.

Он развернул накачанную лодку так, чтобы Ямазов мог на нее пробраться.

— Андрюха рулевым был? — тот кивнул, — ну отлично, держи третье весло! Но будешь им пользоваться только по моей команде. Травите веревку помалу. Илья держи. Не давай ей глубоко провисать в воде. Зацепимся за корягу — считай трындец. Но и не натягивай, не создавай мне сопротивление.

Он передал мне моток страховочного линя.

— Понял.

— Кричать бесполезно, из-за грохота водопадов в ущелье ничего не услышишь. Следите за сигналами руками. Ну с ни пуха нам, ни пера.

Мы пожелали удачи.

Они загрузились на лодку и начали переправу.

Она заняла чуть больше времени, чем я представлял, потому что течении в середине реки оказалось более сильным чем у берегов и лодку стало сносить к ущелью.

Но Гунько, обладая не такой уж выдающейся комплекцией гребца, прекрасно справился с ситуацией.

Насколько мне было видно Андрей дважды предложил заменить Гунько на веслах, но тот отказался.

Мы дали им выгрузиться на противоположном берегу и вернули лодку.

Я форсировал подобные реки на лодках сидя на веслах неоднократно, потому чувствовал себя совершенно спокойно.

Я помог Мусе затащить его рюкзак в лодку, посадил на нос передал его ружье.

— Хочешь, я на весла? — спросил Володя, но я отказался

— Если что, подменишь?

Я сидел спиной к носу, Степан отолкну нас от берега и я быстро приноровился к лодке несмотря на дурацкие уключины, плохо фиксирующие весло.

— Ты направляй меня влево-вправо, если нас начнет сносить, — попросил я Володю.

Он показал мне «оленя» в знак согласия, соединив в кольцо большой и указательный пальцы левой руки.

Довольно быстро я вывел лодку на середину реки и почувствовал как сильное течение пытается ее развернуть носом обратно.

— Держи правее, подсказал мне Володя, я оглянулся через плечо, чтобы определить направление.

Муса лежал на носу с блаженным выражением лица. Он смотрел в него и наслаждался своими ощущениями. По лицу парня было видно, что он поборол свой страх.

Ему тоже захотелось посмотреть далеко ли осталось до противоположного берега.

Он попытался опереться локтем на борт лодки оглянуться, но очень неуклюже махнул ногами. Его винтовка моментально соскользнула в реку.

— Муса, Лежи! Хрен с ней! Не раскачивай, — крикнул парню, но было поздно, он вскочил на мягкое, колеблющееся дно резиновой лодки в попытке исправить ситуацию, но вывалился за борт.