Золото. Назад в СССР 1

Глава 22

26 октября (7 ноября по н. ст.) 1842 года на Царёво-Александровском прииске Златоустовского

горного округа мастеровым Миасского завода Никифором Сюткиным был найден

огромный золотой треугольник весом в 36,02221 кг. Этот самородок имел вид

неправильной усечённой пирамиды длиной около 25 см, а шириной 20 см

в широкой части и 10 — в узкой, поэтому в последующем был назван

«Большим треугольником». Проба самородка 900.

Сегодня уникальный золотой самородок хранится в Алмазном фонде Оружейной палаты в Москве,

а в Миасском музее экспонируется гипсовый слепок.«Большой треугольник» является самым

крупным за всю историю золотодобычи в России и самым крупным из сохранившихся

самородков в мире — более крупные самородки, найденные в Австралии, были

переплавлены и в первозданном виде не сохранились.

В Златоустовском архиве существует 'Книга на записку самородок 1842 года, в которой отмечены все

отысканные в 1842 году самородки. Тогда на Миасских золотых промыслах было найдено всего 1973

самородка, из них 64 весом свыше одного фунта. Один фунт золота соответствует 453,59 грамм.

В книге записаны имена мастеровых, вес найденных самородков, сумма премии серебром

и ассигнациями, есть и отметки о выплате премии. Сюткин получил за эту счастливую

находку 4390 рублей ассигнациями. В то время Дом в деревне мог стоить от

100 рублей, в уездном примерно городе от 500 до 5000 рублей.

По стеклом замерли стрелки и показывали «Время смерти и время рождения», как сказал Андрюха.

Быстрым шагом я вернулся обратно и застал странную картину. Спасатели и Гунько столпились вокруг лежащего на земле тела.

Витя лежал на склоне с головой повернутой вбок. Левая рука подогнулась под тело. Правая, со сжатым кулаком, была выброшена вперед.

Приехали. Остановите. Вите надо выйти.

Его глаза были открыты, а из под виска лежащего на земле растекалась лужа крови. Один и спасателей убрал руку с яремной вены.

— Всё. Пульс не прощупывается.

— Блин, как это произошло? — разасадовано спросил я

— Да, не понятно, — ответил Гунько никто толком ничего не успел понять. Шел, наверно, споткнулся, матюкнулся, со всего маха налетел головой о валун. И вот на тебе…

— Кто-нибудь видел, как это случилось? — я оглядел присутствующих

— В том-то и дело, что нет. Мы сами сначала не поняли, — Костя Гибарян на носилках сам был шокирован, — его зовут, а он не отвечает.

— А кто рядом был?

— Да все мы тут рядом были, собирались носилки с Костей поднимать. Думали, может ты видел?

Я отрицательно поводил головой. Какая-то странная смерть. Я допускаю, что человек может неудачно упасть.

Такие несчастные случаи происходят, но вот так чтобы все три зэка, знавшие что-то про «проводника» разом? Очень маловероятно.

Выходит Витя, что знал или предчувствовал. Мог ли Ямазов следовать за нами и воспользоваться моментом и убрать еще и третьего беглеца?

Обратно мы шли значительно медленнее. Скорость движения затрудняли носилки с Гибаряном. Мы постоянно менялись. Пока четверо тащили, один отдыхал, следуя рядом или чуть впереди.

Убийца или убийцы где-то рядом. Теперь я понимал, что никто из нас не застрахован от того, что произошло с беглыми зеками. Троих похоронили.

На кону жизни членов поисковой группы. Я пока еще не разговаривал с Гунько о его планах, скорее всего он всё же решит разделить отряд.

Четверых отправит с Гибаряном в Поселок. А сам пожелает продолжить поиски золота. Я пойду с Гибаряном. Имею полное моральное право на это.

Чувствую, что мне нужно быть с ним рядом. Воздух, сопутствующий поисковой операции прямо словно насыщен парами опасности, словно бензином — только чиркни спичкой все воспламенится и разлетиться вдребезки.

Теперь мы изменили маршрут. Нам было некуда торопиться поэтому группа направилась мимо Лысых Холмов к горной
 гряде, за которой по ручью Шертух можно было
 выйти к среднему течению Реки. А там и до нашей прежней стоянки рукой подать.

В верховьях Реки долго искали залежи меди, но так и не нашли.

Гунько держался молодцом, старался не уступать более молодым мужчинам в самом расцвете сил. Я смотрел на их плотные жилистые плечи, которое могли многое сказать об их силе и жестоких условиях, в которых работали спасатели и вдруг у меня мелькнула дурная мысль.

Я тут же отогнал ее от себя и чтобы отвлечься стал спрашивать Гибаряна о том, как он провел время в компании беглых зэков.

Улучшив момент, пройдоха Гунько решил перевести разговор на тему о наших находках.

— Константин Степанович, но вот если не вдаваться в подробности, чтобы не утомлять вас, вы сами-то помните о результатах разведки с Бурцевым? А?

Гибарян сразу вычислил «заход» и внимательно посмотрел мне в глаза.

— А что вас интересует Николай Прокофьевич?

— Ну вот Бурцев утверждает, что он потерял память, — сказал Гунько и тут же наткнулся на мой нахмуренный взгляд, — точнее не утверждает, а потерял. Врачи поставили диагноз амнезия. Прости, Илья, я не так выразился. Так вот он совсем не помнит ни маршурт, ни результаты доразведки и шурфовки.

— И что же вы хотите услышать от меня? — спокойно смотрел на него Костя

— Так получается, что шлихи, промытые в устьях рек, которые вы добыли, а также несколько шурфов, которые удалось пробить, показали не просто повсеместное распространение «знаков». А нечто промышленно-перспективное.

— Николай Прокофьевич, я должен вам сказать, что безмерно вам благодарен за моё спасение, и век буду вам обязан за организацию и направление в район спасательной группы, — Костя придерживал рукой свою армейскую панаму, с раскачивающимися в такт движению, полами, — но все, что касается рабочих взаимоотношений и отчетов и моей профессиональной деятельности и проделанной работы, я буду обсуждать со своим непосредственным руководителем Куницыным Владилен Викторовичем.

— Вот, что вы за люди? Ты хотя бы можешь сказать помнишь или нет?

Костя приложил руку к своему сердцу.

— Николай Прокофьевич, при всем моем глубочайшем уважении, вопрос закрыт. Точка. Не простите меня, наш отде вам не подчиняется.

Ребята спасатели посмеялись, Андрей поднял указательный палец свободной руки вверх и протяжно произнес:

— Конкуренция!

Гунько театрально сделал вид, что сплюнул.

— Тьфу. Вот вот она ваша молодая порода! Да какая конкуренция? С кем? Не знаю, что со страной будет. Мы уйдем, вы останетесь. Посмотрим как вы запоете, когда доживете до нашего возраста.

Те из нас, кто доживут, и не уйдут из профессии, не сопьются, не сгинют в пучине нищеты, не то, что петь — выть по волчьи, товарищ Гунько, будут не в состоянии.Долгое время.

Конечно, будут те, кто найдет себе хозяев и заживет припеваючи, продавая свое время, знания и души заграничным концессиям. Но их будут единицы.

Какое существование будут влачить те, кто составляют костяк советской золотодобывающей промышленности, вам товарищ Гунько, лучше не знать.

Но есть и хорошие новости: остануться те, кто не растеряет остатки самоуважения, твердость характера и романтического запала присущего профессии. Те, кто всегда помнить, что геолог это не просто инженер, а инженер с кодексом чести.

Я довольно выдохнул, вышагивая и разглядывая дальние сопки. Костя сделал все правильно, отказавшись от рассказа Гунько.

Меньше знаешь — лучше спишь. Несмотря на то, что Гунько изменился в последнее время, и градус недоверия снизился с ним все еще нужно держать ухо востро.

К нашему лагерю, разбитому с утра мы пришли ближе к восьми часам вечера.

Ямазовы разбили себе палатку, но не притронулись к вещам спасателей, ушедших на поиски.

— Мы не знали, когда вернетесь и будете ли разбивать лагерь, поэтому не стали ничего делать, — как бы объяснялся Султыг.

Он не говорил ничего агрессивного, но он произносил это с такой интонацией, что казалось что он пытается конфликтовать и возмущаться.

Мы быстро, в течении получаса поставили палатки. В моей должен был расположиться Гибарян.

Наконец-то будет возможность подробно поговорить о ситуации.

Все устали и проголодались. Нет ничего лучше ужина для уставшего, но выполнившего свой долг геолога.

Я нашел Гибаряна и это самое главное. Теперь можно расслабиться? Мы готовились к трапезе.

В небе висело красноватое солнце. Оно то появлялось, то исчезало в дымке. Еще несколько недель будут белые ночи.

Над долиной дважды пролетали птичьи стаи. Повсюду, куда ни глянь, встречались разнообразные представители пернатого царства.

Первая стая пуночек,в своих чёрно-белых нарядах, перелетая с камня на камень, метрах в трехстах, пели свои песни.

Вторая — стая белошейных гагар кружилась в небе неподалеку. Они летели к нам, но каждый раз резко с заунывными криками отворачивали в сторону.

Гибарян задумчиво провожал их взглядом.

— Прямо, как удача геолога. Близко, кажется, что вот-вот рукой дотянешься, а она разворачивается и улетает.

— Что там Гунько мелет про твою память? Что правда амнезия?

Я кивнул и тихо ответил:

— Настолько правда, что я забыл где взял три кило самородков и как они очутились у меня в рюкзаке.

Гибарян приложил указательный палец к губам.

Сзади со спины к нам подходили Степан с Володей, они уже установили свою палатку.

Гунько и Андрюха дежурили по кухне. Наметив невдалеке зеленый островок, Андрюха пошел туда.

— Смотри, за луком пошел, тут его полно.

Гибарян не ошибся: остров густо зарос диким луком. Андрюха набрал его целую охапку.

Гунько вскрывал банки тушенки, одну за другой вываливал их на две сковородки, стоящих над примусным огнем.

Андрюха нашинковал лук и добавил его в шворчащую ароматную массу. Потом все это присыпал сухим яичным порошком и мукой.

По местности разнесся божественный аромат готовящегося ужина. Я услышал, как заурчал желудок.

Только здесь, в таком обилии кислорода, в экспедиции это ощущаешь. Здесь у всего другой вкус и запах.

— Держи, спрячь — Гибарян улучшил момент и незаметно достал из-за пазухи сложенные листы, — не нравятся мне эти наши новые попутчики, кто это? Откуда они здесь?

Гибарян указал на сидящих в сторонке у своей палатки, Ямазовых. Те наблюдали за приготовлением ужина также как и остальные и не видевшие, что Костя мне что-то передал.

— Это то, что я думаю? Один листок с ключами пропал?

Тихо спросил я Гибаряна. Он вытаращил на меня глаза:

— Да. А откуда ты про этот утерянный листок знаешь? — почти шепотом спросил меня мой друг.

— Мне тебе много чего нужно рассказать.

Я юркнул в палатку и спрятал листы в потайном, водонепроницаемом клапане в рюкзаке.

Ямазовы по своему обыкновению отказались есть тушенку. Они не стали дожидаться окончания ужина и пошли спать

Нам же удалось устроить небольшой геологический пир. Гунько вытащил из кармана фляжку с залитым в неё коньяком «Ани».

— О-у-о-о-о! — хором в один голос восторгались спасатели

— Специально для этого случая держал.

— Константин! За твое здоровье, вернем домой, починим ногу будешь снова, как новенький, по тундре бегать — он приподнял флягу в сторону Гибаряна, отхлебнул, крякнул и передал ее по кругу.

— За тебя, Кость, будь здоров!

— За тебя!

— Будь здоров, не кашляй, Константин, цени жизнь!

Карманная фляга почти совершила круг. Очередь дошла до Кости:

— Мужики, спасибо вам за пожелания и за спасение, спасибо. Если честно, то в какой-то момент я уже распрощался с жизнью. Хреновое это ощущение — должен я вам сказать. Не то, чтобы жаль себя, нет. Тут другое, — он опустил голову и пару раз пощелкал пальцами, в попытке подобрать правильное определение, наконец поднял глаза, — жаль не себя, а своего непрожитого будущего, когда понимаешь, что умрешь, а остаешься еще должен.

Все уважительно продолжали слушать.

— Должен маме с отцом внуков, должен работе и коллегам еще десятки не пройденных экспедиции, стране должен не открытых полезных ископаемых. Вообщем получается, что вы меня сегодня от этого долга освободили. Спасибо, мужики!

Гибарян отхлебнул, сморщился, передал коньяк мне.

Я тоже приподнял напиток в руках в сторону Константина.

— Я присоединяюсь к сказанному, пусть нога твоя благополучно восстановится, главное здоровье. А остальное, как говориться, хорошему человеку само приложиться. Эх!

Я задержал флягу чуть более секунды, но не стал делать большой глоток. Показав, что пью, я просто смочил язык коньяком.

Чувствовал, что после отбоя может что-то произойти. Интуиция в таких случаях меня редко обманывала.

— Из цветного алкоголя, я, конечно, больше зубровку люблю. Коньяк, как-т не по мне.

— Клопами пахнет? улыбался Гунько

— Вовсе нет, Николай Прокофьевич, вы не подумайте, я не ворочу нос. У меня просто от конька будто изжога.

Тарелок не было, поэтому мы стали есть прямо с двух сковородок. Шесть человек, наворачивали тушенку, заботясь о том, кто рядом.

Это отдельное приятственное чувство, о котором никогда не говорят вслух, но каждый видит и ощущает, что тот кто рядом, заботясь о тебе, ближнем, не возьмет лишнего, не скрысит.

Закончив с трапезой, мы по-очереди зачищали дно сковородки галетой и наконец перешли к чаю. Сидя здесь в тундре перед костром я испытывал настоящий покой и остановку времени. Мне кажется, я стал понимать, что имел в виду Выкван. Когда просил не торопиться и дать событиях самим прийти в жизнь.

Я слушал разговоры спасателей про жизнь, смерть. Про силы природы и то, что мы несовершенны, пытаемся переделать природу под себя и отсюда происходит все человеческое зло и ошибки.

Гибарян тоже слушал с полуприкрытыми веками, пока не задремал. Он пару раз издал протяжный нарастающий храп.

Я посмотрел в его сторону — мой друг улыбался во сне.

Наверно ему было хорошо от того, что он вопреки всему снова очутился среди своих в безопасности.

Тогда мне с Володей пришлось его будить, поднимать и тащить, его прыгающего на одной ноге, в нашу палатку.

С большим трудом я помог ему забраться в спальный мешок. Раньше, до ужина, я планировал перед сном рассказать Гибаряну о всех последних событиях, расстановке сил, грозящих опасностях. Хотел поделиться и услышать его точку зрения и советы.

Но он был сильно измотан и, уложив его в палатке, я понял, что ему было не разговоров. Тогда попрощавшись с теми, кто остался снаружи и пожелав им спокойного сна, я сам устроился в палатке на ночлег.

Я и сам чувствовал огромную потребность во сне, потому что только сейчас понял насколько эмоционально насыщенными и тяжелыми оказались последние несколько суток.

Смерть в пещерах, стычка с Султыгом, падение в воду Мусы и его спасение, встреча с Гибаряном, смерть Вити.

Весь этот клубок предстояло распутать и составить последовательную картину происходящего.

Я подложил рюкзак под голову и решил, что хорошенько подумаю обо всем этом с утра, прежде чем рассказывать Косте Гибаряну.

Я сам не заметил, что провалился в глубокий и крепкий сон. Мне снова снилась обнаженная по пояс Тяня в яранге, она молча улыбалась и готовила обычный чай с медом. Во сне в ярангу зашел Выкван. Он заглянул мне в глаза, потрепал по голове и произнес:

— Вставай сынок, время пошло!

Я тут же открыл глаза. Вокруг царица тишина, лишь едва слышно рядом посапывал Гибарян.

Но все же, что-то было не так. Засосало под ложечкой. Я резким рывком сел. Я понял в чем дело: рюкзак был сдвинут к выходу.

А я оставлял его под головой. Горловина рюкзака была развязна. Я быстро запустил руку в потайной клапан. Он был пуст. Листы исчезли!

Я метнулся к выходу и через мгновение оказался снаружи палатки. Мой взгляд упал туда, где еще совсем недавно была разбита палатка Султыга и Мусы. Место пустовало. Ямазовы снялись и ушли совсем недавно.