Глава 4

Золото является одним из самых стойких и инертных металлов на Земле, оно не ржавеет и не тускнеет со временем, не подвергается воздействию большинства кислот.

К тому же, золото — самый ковкий из всех металлов на Земле. Он настолько пластичен, что одну унцию (31 грамм) можно вытянуть в нить, длинной в 80 км


Чья-то мужская рука откинула в сторону входную шкуру-занавес и в ярангу просунулась голова незнакомого мне мужчины.

Он смотрел мне в глаза и громко крикнул, тому с кем пришел:

— Здесь он! Товарищ Куницын!

За ним в ярангу заглянул взрослый мужчина лет пятидесяти.

— Бурцев, где тебя черти носят? Слава Богу жив! Где Захаров?

Так, приехали. Он спрашивает то, чего я совершенно не помню.

— Здравствуйте, — я встал навстречу входящим людям.

— Здравствуй, Таня, — поздоровались вошедшие в ярангу и встали у входа в нерешительности.

Таня наклонилась в ответ, встала с колен и жестом пригласила гостей к очагу.

— Что молчишь?

Тот который постарше, Куницын, подошел протянул руку для рукопожатия. Мы поздоровались, а после он обнял меня.

Вслед за ними в ярангу вошел Выкван.

— Да если честно, то не знаю, что сказать.

Вошедшие недовольно переглянулись.

— Как это не знаешь?

— Не требуйте с него много. Хворый он. У него болезнь отшибла память.

— Как же так? — удивился Куницын и посмотрел на меня, — как звать тебя помнишь?

Я назвал свои фамилию имя и отчество.

Оглянулся на старика.

— А говоришь — память потерял. А меня как зовут помнишь?

Я отрицательно покачал головой и рассказал, что имя свое прочел в блокноте.

— Вот молодежь пошла, ведь врет и не краснеет! — эмоционально сказал, почти выкрикнул тот, который первый заглянул в ярангу, он сидел и пил чай, скрестив ноги по-турецки.

— Да подожди ты, Николай Прокофьевич, не гони лошадей, — остановил того Куницын, — ну хоть что-нибудь из прошлого помнишь? Базу, учебу в университете, коллег?

Я грустно покачал головой из стороны в сторону.

— Да не бывает так, — второй гость не унимался, — Бурцев, ты вот меня помнишь? Фамилия моя Гунько. Помнишь, меня? А?

Он переводил взгляд со всех присутствующих на меня.

Пожав плечами, я снова отрицательно покачал головой. Старик и Таня смотрели на нас и не вмешивались в разговор. Гунько и Куницын были для них начальством, несмотря на высокое положение старика в иерархии племени.

— Нет, и вас не помню.

— Илья, меня слушай, — попросил самый главный, — ты вспомни, я твой непосредственный руководитель, Куницын Владилен Викторович. Ты ходил с Гибаряном на разведку в новый район. Позапрошлогодние пробы грунта говорили о том, что район может оказаться золотоносным. Вы нашли что-нибудь?

На этот раз я кивнул утвердительно. Подошел к своему рюкзаку и достал увесистые холщовые мешки.

Золото, а точнее его количество, произвело сильное впечатление на обоих. Я хотел объяснить, но мне не дали сказать.

— Про нас не помнишь, а про золото помнишь? — снова стал возмущаться Гунько, — тебе не кажется…

Куницын все время одергивал своего спутника.

— Да подожди, ты Николай, дай человеку высказаться. Что ты хотел сказать, Илья?

— Я не помню Гибаряна, знаю о нем из вашего рассказа и из рассказа Выквана, которому я сообщил о том, мой товарищ нуждается в помощи. Я был в бреду и знаю об этом с его слов. Сам я не помнил, как меня нашел Выкван, и что при этом я говорил. Что же касается самородков, то я обнаружил их только сегодня, когда стал разбирать свои вещи в рюкзаке.

— Где вы их намыли, Илья? — Куницын тревожно вглядывался в мои глаза.

— Я не помню, Владилен Викторович. Но постараюсь вспомнить.

— А записи? Записи остались? Дневник геологоразведки?

— Нет, у меня только блокнот, но там стихи, цитаты великих людей, какие-то заметки, но ничего конкретного про то, чем я занимался в последние месяцы.

— Покажи, — он встал и подошел ко мне.

Я спокойно вытащил блокнот из рюкзака и протянул ему.

Гунько смотрел на мои действия с подозрительностью, будто считал, что я готов скрыть от них какие-то важные улики преступления.

Мой руководитель поднес к свету блокнот, внимательно изучил записи, а после вернул мне.

— Да, действительно, тут ничего нет, — посмотрев в сторону, он немного подумав обратился ко мне, — вот что, Илья — я тебе верю. Но нам с тобой нужно что-то предпринять, чтобы к тебе вернулась память. Это очень важно. Я даже не знаю, как поступить. Показать бы тебя врачам. Срочно. В ближайшее время. Но обратно до поселка четверо суток пути. Понимаешь?

Я молча ждал пока он продолжит.

— И то не факт, что в Поселке помогут. Возможно, тебя не придется в Город на самолете отправлять. Сам ты не дойдешь. А нам нужно найти Гибаряна и то место, где вы эти самородки намыли. Время не терпит. Обстоятельства и время работают против нас. В Поселок четыре дня обратно, четыре обратно четыре. Больше недели потеряем. А этого мы себе позволить не можем. Гибарян не выдержит. Так что я разрываюсь на две части: брать тебя завтра с раннего утра с собой на поиски твоего коллеги и нашего товарища, или оставить тут выздоравливать у Выквана. Помоги мне определиться.

— Владилен Викторович, раз такое дело, то я пойду утром с вами. Я уже себя чувствую хорошо.

— Парень. Ты не спеши, вспомни, что я тебе про молодой и старый мозг говорил. В тундре нельзя спешить. Спешка у нас к гибели приводят, — набивая трубку обратился к нам всем Выкван, — начальник, я эту хворь знаю. Она так быстро не проходит. Это добрые духи у него память забрали, чтобы уберечь от плохих людей и сохранить его. Когда духи посчитают, что он исцелился, тогда и вернут память.

— Ну, неволить Илью я не могу. Мы с Николаем Прокофьевичем завтра пойдем искать Гибаряна. Пусть сам решает.

— Да, что он будет тут отсиживаться, у бабской юбки? — Таня, смотря в пол, повела головой в сторону Гунько, она густо покраснела — прости Таня, я не это хотел сказать.

Гунько замешкался.

— Вот, что. Он — здоровый лоб! Что ему с нами в поисках сделается? Товарищ Куницын, он же бросил товарища, а сам свалил с золотишком. Еще сбежит, чего доброго!

Я почувствовал, как у меня на затылке зашевелились волосы.

— Чтоооо? Кого я бросил? Что ты мелешь? От кого я сбегу, от тебя что ли, Гунько? — я повернулся и двинулся на него.

Ах, он тварь такая, будет обвинять меня в малодушии и воровстве? В грудь накатила волна гнева.

— Илья! остановись, — Владилен Викторович, выставил руку вперед и повернулся к Гунько, — Николай Прокофьевич, я с тобой не согласен. Зачем парня обвинять на пустом месте? Мы с тобой всех обстоятельств не знаем, да и сбежавшие зеки ходят где-то в округе.

— Какие сбежавшие зеки, Владилен Викторович? — я нахмурил брови.

Выкван раскуривающий трубку и молчавший до этого заговорил:

— Я когда на Сухое русло ходил, то следы видел.

— Какие следы, отец? — спросил Куницын

— Три человека шли в сторону косы. Один как будто на правой ноге прыгал.

— Три человека? — Куницын оглянулся на нас, — Гибарян и два зека? Это получается они от нас удалялась?

Выкван кивнул головой.

— Неужели ты по следам не пошел, Выкван?

— Теряются следы. Будто знали, что за ними пойдут. Опытный охотник следы заметал. Там большое поле с морошкой начинается, за ним болото. Быстро следов не найти, а мне к стаду в ярангу возвращаться надо было.

Повисло молчание, каждый осмысливал услышанное.

— Владилен Викторович, вы думайте, что хотите, а я с вами завтра пойду. Ни от кого я не сбегал, и товарища в беде не бросал.

— Откуда ты знаешь? Ты же ничего не помнишь? — съязвил Гунько.

* * *

Предрассветная мгла еще наполняла окружающую тундру когда, когда мы все проснулись стали собираться в путь при свете свечи. Лишнюю еду, золото и ненужный груз решено было оставить — путь был неблизкий, и нужно было идти совсем налегке, чтобы иметь возможность притащить раненого Гибаряна.

Я оставил пистолет, взял винтовку, нож и топор. Пока мы собирались и закусывали, уже рассвело.

Попрощавшись с хозяевами яранги, двинулись в путь и быстро пересекли котловину. Тундровые растения звонко хрустели под ногами. Туман начал спадать. Мне было приятно размять свои мышцы и суставы после болезни.

Я чувствовал себя хорошо, и не понимал почему старик настаивал на том, чтобы я остался.

Он давно жил в тундре один, был все еще очень силен, повидал многое и явно не боялся встречи с чужими.

Поэтому версию о том, что он хотел оставить меня для защиты его жилища я отбросил сразу.

Может быть местные действительно по-другому переносили лихорадку. Надо сказать, что они очень редко болели на протяжении всей жизни в самой тундре.

Но если хворь приключалась, то вероятность летального исхода многократно повышалась. Такая вот особенность организма.

Вероятно, что Выкван боялся за меня и мое здоровье, памятуя о своих ушедших соплеменниках, покинувших этот мир.

А может у него были свои, только ему известные, причины.

Вскоре я чувствовал небольшую мышечную слабость, немного звенело в ушах. Но повышенную температуру тела не ощущал уже вторые сутки.

Через час мы достигли начала ущелья Джуивета и углубились в него. Там еще было темно, и мы прошли несколько километров в пепельно-сером сумраке, прежде чем солнечные лучи достаточно осветили ущелье.

Вид ущелья был необычаен. Мы невольно говорили вполголоса, как будто боялись оскорбить какого-нибудь здешнего «хозяина». Ущелье имело в среднем не более четырех метров в ширину. Гладкие угольно-черные стены вздымались кверху или сходились совсем, образуя арки и тоннели, в которых царил густой мрак.

Огромные бревна, ободранные, измочаленные, были крепко забиты поперек ущелья на высоте четырех-пяти метров над нашими головами, показывая уровень весенней воды.

В стенах ущелья вода высверлила глубокие ниши и ямы — хоркуйки, в некоторых из них лежали круглые валуны диаметром с грузовое автомобильное колесо.

Тишина и теснота ущелья, черный цвет его стен — все это действовало несколько угнетающе. Я пытался вспомнить это место без особого успеха.

Наверно тут меня тащил Выкван.

Мы прошли уже около девяти километров вверх по ущелью, когда оно повернуло к югу и в какой-то просвет между нависшими сверху склонами проникли солнечные лучи.

Здесь обрывистая стена обвалилась, и породы из которых состояло ущелье, выступали в свежем разломе.

Это оказались слюдистые сланцы, из золотистой мелкой слюды. Словно куски серебряного и золотого шелка, они горели в лучах солнца на стенах ущелья, совершенно его преобразив.

Золотые и серебряные глыбы лежали повсюду на изумрудном грунте. Это было очень красиво и придавало местности какую-то сказочную атмосферу.

Ещё час быстрого хода — и мы, обливаясь потом в тяжелой одежде, взобрались на обрыв стометровой высоты, но не увидели ничего, кроме гранитного вала, загораживавшего нам дальнейший путь.

Вал был невысок, и мы легко одолели и эту последнюю преграду. С гребня вала раскинулась перед нами цель тяжелого пути — небольшое плато с выпуклой поверхностью, окруженное редкими конусовидными сопками.

Неровная поверхность плато была почти лишена снежного покрова. Короткое лето растопило лед и снег. Здесь маршрут раздваивался. Судя по карте можно было пойти вправо. Так было чуть короче. А можно и влево.

Кажется я узнал это место. Чуть поодаль после зарослей кедрового стланика — это такой северный кустарник, должна была появиться большая поляна.

Я не помню как выглядел Гибарян, но во вспыхнувшем воспоминании я был на этой поляне не один и видел несколько мамонтовых бивней, закругленных в полукольцо, громадных, похожих на бивни гигантов.

— Владилен Викторович, я помню это место. Я тут был. Видимо с Гибаряном. Там поодаль будут разбросаны бивни. Мы еще шутили налево пойдешь — коня потеряешь.

— Кладбище мамонтов?

— Нет не кладбище. Место без черепов, только бивни. Они частично вросли в землю, будто их кто-то из людей туда специально тащил и втыкал, а там дальше пещера с рисунками наскальными.

— Далеко?

— Минут двадцать вместе с посещение пещеры потеряем.

Он посмотрел на часы, ему явно хотелось увидеть это место.

— Раздолье для археологов, ну пойдем влево. Остановимся, товарищ Гунько внесите в журнал координаты.

Минут через двадцать мы добрались до места. На поляне, действительно располагались бивни.

Я насчитал четырнадцать штук. Самые большие кольца были до полутора метров в диаметре. Кость мамонта почернела и с задних концов рассыпалась на мелкие кусочки.

Гунько с интересом ходил между ними и приминал рядом траву.

— Зубов и других костей нет.

Я осмотрелся. И жестом пригласил Куницына на небольшой холм. Мы поднялись на вершину и увидели в центре плато и еще одну большую кучу слоновых бивней, которые лежали, наваленные, как дрова, занимая большую площадь.

— Вон там пещера, я вспомнил.

Недалеко от вершины холма между острыми камнями виднелись куча камней заваливших вход в пещеру.

— Странно, что местные, Выкван, не рассказывают нам про такие места.

Сказал Гунько, записав координаты места в журнал.

— Ничего странного, они всё еще верят в духов и считают эти места священными, надо знать культуру народов, с которыми мы тут живем, чувствовать пульс, так сказать, — ответил ему Куницын.

— Но Владилен Викторович, на дворе семьдесят седьмой год. СССР вовсю уже в космос летает, наука берет все новые и новые рубежи, человек — вершина эволюции. А тут какое-то суеверия и духи. Пора уже заканчивать с этим мракобесием.

Я не стал участвовать в их беседе, просто спросил:

— В пещеру пойдем? Там рисунки наскальные.

— Хотелось бы посмотреть, и сфотографировать для института археологии Академии наук СССР, Смирнов, возглавляющий археологию мой хороший приятель. Не откажите старику в удовольствие. Только на десять минут и обратно.

У Куницына горели глаза. Я повел их за собой.

Слева от нависающей над входом скалы, мы разыскали широкий заваленный вход и поползли внутрь. Сначала пришлось карабкаться под низкими сводами куда-то наверх, затем мы быстро скатились вниз и очутились в кромешной тьме.

На счастье, в моем рюкзаке во внешнем кармане лежали кусок свечи и спички, которые мне заботливо положила Таня.

Пещера была велика, с несколькими высокими ходами. На полу из пыльного грунта местами торчали кости животных.

Мы углубились в наиболее высокий ход и в ту же минуту я услышал восхищенный крик Куницына.

На гладких, отвесных стенах пещеры при свете свечи виднелись грубые, громадные изображения животных, сделанные или резкими штрихами, или превосходно сохранившимися красками — черной и красной.

Эти рисунки были сделаны очень точно и верно и с удивительной выразительностью. В колеблющемся свете свечи они казались живыми.

— Николай Прокофьевич, сделать бы фотографии. Хотя бы парочку, — попросил Куницын

— Так,темно же, не возьмет фотоаппарат.

— Давайте все же попробуем, они великолепны.

Он потрогал изображение мамонта

Гунько пожал плечами и полез в свой рюкзак.

Кто же были эти таинственные древние люди, рисовавшие животных?

Если они жили до начала ледникового периода, то, значит, они принадлежали к очень древней расе.

В то же время эта раса была уже сравнительно высокоразвитой, если судить по рисункам на стенах пещеры. а может быть мы с Гибаряном совершили научный прорыв?

Таких рисунков в СССР и вообще в мире пока никто не находил?

Будто прочтя мои мысли Куницын взял у меня свечу из рук подсветил изображения и сказал:

— Вы с Гибаряном может открытие совершили. Если это так, то вас обязательно упомянут в отчете. Я прослежу за этим.

Гунько тем временем достал фотоаппарат и сделал пару фотографий.

Он был мне крайне неприятен. Его недоверие ко мне раздражало до крайней степени. Но я решил во всем разобраться и доказать, что его обвинения ложны. А потом либо заставить публично извиниться, либо набить ему рожу.

— Владилен Викторович, там еще залы есть с изображениями есть. Хотите посмотреть?

— Нет, Илья, так мы тут застрянем на долго. Нам двигаться надо.

Мы вышли из пещеры и молча мы спустились вниз, пошли к точке маршрута, к началу ущелья, где мы смотрели карту. Я посмотрел на часы. Хоть мы и пробыли в самой пещере несколько минут, на крюк к ней мы потеряли около часа.

Двигаясь дальше я слушал, как Гунько с Куницыным обсуждают безграничные возможности для любой науки в нашем СССР.

Правда Владилен Викторович сетовал, что на Севере не особо приветствуют диссертации и всячески стараются избавиться от тех, кто приезжал сюда в надежде строить научную карьеру.

Здесь не нужны были неженки-интеллигенты. Тут нужны были крепкие образованные мужики-технари, составлявшие особую касту, готовые тащить на своем горбу всю тяжесть освоения этих суровых мест, без особой надежды на поощрение со стороны государства.

При этом Гунько поглядывал на меня особо недоброжелательно, будто я и есть олицетворение этой самой изнеженной интеллигенции.

Мы шли по местности и какие-то отблески воспоминаний мелькали в памяти все чаще.

Мне стало казаться, что я уже помню лицо Гибаряна. Двигаясь километр за километром мы приближались к Сухому Руслу.

Где-то в середине дня мы добрались до Вороньего болота и я осознал именно здесь я провалился в воду. Именно в этом месте я подхватил болотную лихорадку. Я вспомнил этот эпизод.

А дело было так — я пытался разведать могу ли срезать путь, поэтому снял рюкзак, взял шест и двинулся вперед. Это было большой ошибкой.

Шагов через пять шест неожиданно ушел вниз в яму и я попал в глубокую трясину. Застрял по плечи. Я знал, что суета в таких ситуациях только вредит.

Поняв, что каждое движение только ухудшает положение я схватился за корень карликовой березы и стал себя очень медленно вытягивать.

Часа через три я, действительно, вытянул себя по пояс из болота. Это стоило огромных сил. Я попробовал тащить себя дальше но корни оборвались и остались у меня в руках.

Болото потянуло вниз, я стал медленно погружаться в булькающую жижу.

Мне повезло, что рядом росло еще одно хилое деревце. Я ухватился за него. Его жизненных сил и прочности не хватило бы на то, чтобы мне выбраться.

Но корни оказались достаточно густыми, для того чтобы задержать мое погружение. Я схватился за них.

В таком положении я проторчал больше суток. За это время я совершенно окоченел, сорвал голос потому что в какой-то момент мне показалось, что я заметил движение.

В конце концов я совершенно обессилел. Я понимал, что надо собраться с силами и в последний раз попробовать вытащить себя. Помогала мысль о Гибаряне. Он ждет моей помощи.

Я мысленно настроил себя на победу. Но стоило мне пошевелиться, как дерево оторвалось вместе корнями. Меня стало засасывать в густой торф под ногами.

Последнего, кого я увидел перед тем как с головой погрузиться в болото был бегущий ко мне Выкван. На этом воспоминания обрывались.

— Кажется из этого болота меня вытянул Выкван, — показал я рукой Куницину, мы обходили его с другого края.

— Вспоминаешь понемногу, это хорошо. Что-нибудь еще вспомнил?

— Пока нет.

— Как себя чувствуешь? Идти дальше можешь?

— Могу и чувствую себя хорошо.

Гунько хмуро молчал всю оставшуюся дорогу. Наша взаимная неприязнь только росла.

Мы продолжали движение изредка перекидываясь фразами с Куницыным.

К Сухому руслу, наш отряд подошел, когда уже начало темнеть.

— Вот, вот место нашей стоянки, — я подскочил к кострищу и показал пальцем следы от кольев, на которых была натянута палатка Гибаряна, — Здесь стояла его палатка!

Куницын осмотрелся.

— Хорошо остановимся здесь на ночлег, а с утра обследуем территорию вокруг.

Мы скинули рюкзаки. Я достал компас и попробовал вспомнить, как была сориентирована палатка по сторонам света.

Вдруг, метрах в двадцати я увидел брезент, выбивающийся из природных красок своей фактурой и цветом.

— Владилен Викторович, смотрите, — я указал на кусок материи рукой и направился к нему.

Загрузка...