Золото. Назад в СССР 1

Глава 5

Слова «золото» или «золотой» упоминается в Библии 419 раз. Больше всего оно упоминается в книге Исход (88 раз)

в связи со строительством скинии.

Скиния –(походный храм, шатер, палатка в Ветхом Завете)

Вдруг, метрах в двадцати я увидел брезент, выбивающийся из природных красок своей фактурой и цветом.

— Владилен Викторович, смотрите, — я указал рукой на кусок зеленой брезентовой материи и, сняв со спины груз на мягкую траву под ногами, направился к нему.

Это был рюкзак Гибаряна. Куницын и я подошли к нему.

— Так. Интересное кино. Почему он брошен? Ты можешь посмотреть, что внутри?

Присев на корточки рядом, я отложил своё ружье и распахнул горловину. Внутри оказались одежда, тетрадь в которой велся журнал геологоразведки, кружка с ложкой, другие личные вещи Гибаряна.

Было понятно, что кто-то отобрал запасы еды, оружие и боеприпасы, геологический инструмент. А остальное бросил за ненадобностью.

— Ну-ка подай мне, пожалуйста, записи, Илья — протянул к тетради руку Куницын.

Я выполнил его просьбу. Куницын посветил себе фонариком и начал изучать тетрадь

— Ну что тут у нас? — подошел к нам Гунько. Он посмотрел на меня с ненавистью, потом перевел взгляд на рюкзак, — есть что-нибудь полезное в записях?

— Вот, как назло, те страницы, на которых можно было бы определить где именно нашли золотоносную жилу — вырваны с корнем.

Он приоткрыл и показал отсутствующие листы. Гунько повернулся ко мне и высокомерно спросил:

— Ты приложил к этому руку? Зря мы его в яранге не обыскали.

Он начал меня доставать. Я вскочил на ноги и сильно толкнул его ладонями в грудь.

— Слышишь, ты, урод! Ты что следователем заделался?

Он не ожидал такой реакции от меня и отступил.

— Гунько! Прекрати нести чушь! Илья прав. Я ему и Выквану верю. Я уверен, что он не бросил товарища, а отправился за помощью.

— Еще раз посмотришь косо в мою сторону или огульно обвинишь меня в том, чего я не делал, то знай — я тебе рожу разобью. Какого хрена ты меня гадом считаешь. Тебя же с нам не было, Гунько. Что ты из себя строишь? Ты же сам не уверен в своих обвинениях.

Гунько немного растерялся от того, что Куницын поддержал меня, а не его. Он повел плечами, отступил и теперь посмотрел с недоверием на своего начальника.

Параноик хренов. Вообще на Севере, в Зоне, таких не любят, они не в состоянии тут находится долго. Судьба таких либо перемалывает, либо выплевывает.

— Прекратите ссору. Это приказ. Оставьте свои претензии при себе. Давайте, разбивать лагерь. Илья позже, в палатке попробуем вместе разобраться в записях, вдруг что-нибудь вспомнишь?

— Выкван сказал, что видел следы? Утром можем пойти по ним, если они сохранились. Что он говорил про троих?

— Да из Красносолья двое заключенных сбежали, Выкван считает, что они могли захватить Гибаряна, пока ты за помощью ходил. Ты ничего не помнишь, может видели людей?

— Людей точно не помню. Я и вас не особо помнил, когда вы пришли, Владилен Викторович, а разобраться попробуем, — ответил я достал молоток и стал забивать колья для установки палатки.

Место для стоянки геологи и разведчики выбирали по простому принципу — лагерь разбивался там, где находили следы прежнего пребывания местных пастухов-оленеводов.

Они в ненадежных, опасных местах лагерь разбивать не станут.

Конечно все мы знали, что выбирая место для новой стоянки, местные выбирают не там, где удобнее человеку.

А то место, где будет сытнее оленям. И это не «жертвование своими интересами», а дальновидность и здравый смысл. Олень — это и еда, и тепло, и крыша над головой.

Олень без человека выживет, а человек без оленя — нет. Поэтому заботясь об оленях, кочевник обеспечивает себе надежное будущее.

Сколько бы ни изучали природу этого сурового и красивого края, пастухи всегда опережали нас в знании.

Простые правила выживания в тундре, впитанные с молоком матери, позволяли им знать об этом суровом пространстве несоизмеримо больше, чем нам, пришлым.

Они вбирали места стоянки интуитивно. И не всегда могли объяснить причину выбора.

Но эти места всегда были вдали от троп диких хищников, наименее проветриваемые ледяными ветрами, и богатые растительной пищей и удаленные от колоний гнуса, который порой был более опасен для человека, чем хищник.

Через полчаса мы натянули палатку, разожгли огонь из валежника, плотно поужинали и пытались разобраться в записях журнала.

Очень скоро мы пришли к выводу, что хроника и маршруты движения нашего с Гибаряном двухнедельного выхода отсутствует.

Вырваны три листа, по которым, собственно, можно было узнать маршрут и координаты, где мы наши и намыли такую крупную партию золота.

— Как думаешь, в рюкзаке у Гибаряна могли быть еще крупные самородки? — спросил меня Куницын, отхлебывая горячий чай из эмалированной кружки после

— Не знаю, Владилен Викторович, вполне допускаю. Но не могу ничего сказать точно.

— Мне почему-то кажется, что, как опытный геолог, Гибарян не стал бы вырывать листы, а забрал бы всю тетрадь, — рассуждал Куницын

— Ну вы же знаете Владилен Викторович, что в критической ситуации в походе или в разведке, каждые сто грамм имеют значение.

Если предположить, что версия про двух зеков, захвативших Гибаряна правдива, то им кроме еды и оружия, нужно было тащить еще и его на своем горбу. Он был совсем не транспортабельным.

Готовясь ко сну, я вспомнил наш последний с ним разговор.

Его переломанная нога болела все сильнее. Она была в ужасном состоянии. Распухла и посинела выше лодыжки. Он совсем не мог обуваться.

Мы поняли, что не сможем идти дальше в таком темпе. Я пробовал соорудить, что-то типа носилок из лап карликового кедра.

Но мы отказались от этой затеи, потому что двигались по триста метров в сутки. «Проще» было таскать Гибаряна на себе.

При этом он был крупным высоким мужчиной, весом за сто килограмм. Через трое суток пути, мы приняли единственное разумное решение, которое позволило бы добраться до медицины и спасти Гибаряна и его ногу — обратиться за помощью к оленеводам.

Именно поэтому я ушел, оставив его у палатки с запасами еды, теплой одежды и оружием.

— Утром пойдем на северо-запад по Косе. Это наиболее вероятный маршрут. Надеюсь, что как сегодня, ты увидишь пейзаж, приметы и тебе удасться что-то вспомнить. А сейчас давайте отбой.

— Я уже кое-что вспомнил.

Я рассказал, про то как выглядела его нога, как мы насколько суток пробирались обратно по маршруту, как ему становилось все хуже и почему мы решили разделиться.

— Резонно, Бурцев, я на твоем месте поступил бы точно также. Не переживай, — приободрил меня Куницын, в его словах отсутствовала фальшь, он говорил искренне, — только, лично мне не понятно, зачем ты в болото полез?

— На карте болото не было обозначено, мне показалось, что оно не глубокое и я быстро срежу километров пять по нему. Напрямик-то всего двести метров выходит.

— Карта с собой?

Я посмотрел на рюкзак, встал подошел и извлек карту из бокового отделения.

— Шестьдесят седьмой год, — он посмотрел на дату издания карты,— ну, конечно! Тут местность, переходящая из тундры в лесотундру. За одиннадцать лет вполне могло болото образоваться. Но больше так не делай. Неразумно это.

Гунько молчал и не участвовал в беседе.

Вид у него был беспомощный, словно у рыбы, выброшенной на берег. Он лежал на спине и смотрел в потолок палатки. Мне становилось понятно, что он затаился и при случае подложит нам обоим большую свинью.

Один из главных уроков Севера Гунько усвоил хорошо. Один в тундре не воин.

Жизнь среди суровой природы, бесстрастной и безразличной к человеческим слабостям, приучает к пониманию, что человек один в тундре — ничто.

Здесь он не царь Вселенной, а лишь ее часть. Не вершина эволюции и не венец творения, а зависимый от стихий элемент Природы.

В тундре индивидуализм не катит. Высокомерие и самонадеянность в девяносто девяти случаях приводит к смерти — Закон Тундры.

Поэтому Гунько прикусил язык и решил выжидать, пока мы вернемся из партии.

Мы встали утром чуть свет. Позавтракав и собрав лагерь мы отправились в путь. Мы шли по следам и ориентирам, на которые нам указал Выкван, отправившись на поиски Гибаряна.

По пути мне больше ничего не вспоминалось, как я ни старался. Видимо, мы пошли не тем тем маршрутом, по которому следовали во время разведки.

Мы дошли до того места, где по словам Выквана терялись следы.

Куницын посоветовавшись с Гунько решил продолжать поиски. Мне не очень нравилась эта идея, потому что мы теряли время и концентрацию на поисках Гибяряна.

Куницын не упускал возможности изучать породу и грунт, на предмет золотоносности.

Но на протяжении всего пути нам ни разу не попалось ничего интересного. Ни намека на золото.

Только бледные отблески наличия олова. Во время войны страна нуждалась в добыче олова и эти районы были обозначены, как стратегические резервы. Но до промышленной разработки олова не дошло. Потребность снизилась и хватало более близких и удобных, с транспортной точки зрения, месторождений.

Все геологи знают, там где много олова, золота не бывает.

Складывалось ощущение, что самородки в моем рюкзаке, найденные нами с Гибаряном, попали к нам в руки с другой планеты.

— Ума не приложу, где вы столько взяли. Ведь, в районе поиска должны быть хоть какие-то следы, хотя бы намек на сульфиды — соли сероводородной кислоты! — сетовал Куницын, — а тут ничего!

Его раздражал тот факт, что на вторые сутки пути стало совершенно ясно, что мы удалялись, как от возможного местонахождения Гибаряна, так и от золотоносных месторождений.

К вечеру было принято решение возвращаться и организовывать поисковые работы.

— Без собак, опытных поисковиков и вертолета нам его не найти. Теперь мне это совершенно ясно, — сказал у костра Куницын, — нужно возвращаться в Поселок.

Обратный путь в Поселок занял пять дней с заходом к Выквану. Татьяну я больше не увидел.

За ней приехали знакомые Выквана: строители из «СеверСтроя» на «Шишиге» — шестьдесят шестом «ГАЗоне».

Короткое лето подходило к концу и девушке нужно было попасть на производственную практику в своё учебное заведение.

Мы переночевали у старика в яранге. Гунько и Куницын ввели его в курс дела, пообещали вернуться с поисковиками. На рассвете, когда мы выходили, старик крепко пожал мне руку и сказал:

— Ты приходи ко мне в любое время. Пока я жив — всегда будешь желанным гостем.

— Спасибо, Выкван за теплые слова.

— Ты особый человек. Тебя Тундра любит. Иначе не дала бы тебе самородки найти. А дала она тебе потому что золото над тобой не властно. Ты как будто здесь, среди нас в тундре родился. Но будь осторожен, злые люди часто будут встречаться у тебя на пути. Золото, которые ты достанешь из земли будет их притягивать. Манить и они будут творить злые дела. Ты сильный чтобы с ними справиться.

Я поблагодарил старика за излечение, гостеприимство и подарил ему пачку патронов для винтовки. Они были единственной ценностью, которой я обладал и которая могла быть полезна старику в Тундре.

Конечно, в глубине души я догадывался, что по возвращению меня за них спросят, но как говориться: семь бед — один ответ.

Я понимал, что мне предстоят долгие разборки и объяснение. Хотя Куницын подбадривал и обещал меня поддержать, я знал, что спрос за пропажу Гибаряна будет прежде всего с меня.

Многие решат, что причина исчезновения моего напарника — золото. К которому, как я уже выяснил, я был абсолютно равнодушен. Оно не вызывало у меня никаких эмоций. Золото, что песок. Но мои внутренние ощущения по большому счету никого не интересовали.

Я ждал, что поселок будет захолустным селением с тремя кривыми бараками. Но моим ожидания не суждено было сбыться.

Если бы не название, часто произносимое Куницыным и Гунько я бы скорее назвал его городом.

Те же блочные «хрущевки», как в Новых Черемушках в Москве — даже лучше, потому что в столице они серые, куцые и голубая краска на столичных фасадах уже начала выцветать.

А здесь в поселке блочные дома были ярких расцветок. Белоснежные, лимонно-желтые, оранжевые.

Правда было их совсем немного — двадцать одна на поселок.

По улицам ездили автобусы, легковушки.

Грузовики: те же «МАЗы», «Колхиды», «Татры», «УАЗы» гудели друг другу, встречаясь на дорогах. А ветер гонял по городу смерчики из песчаной пыли и обрывков газет.

По улицам спешили пешеходы, на углах в газетных киосках торговали прессой и журналами. Правда приходили они с опозданием.

А жители поселка были одеты в те же пальто, плащи, туфли, что в Ленинграде.

И все же это был поселок. Его своеобразная система учреждений была устроена не очень логично. Например, «Больничка» — поликлиника и фельдшерский пункт располагался на втором этаже здания «Клуба».

При этом если людям нужна была серьезная медицинская помощь или госпитализация, то их возили в Город.

Они имели входы с разных сторон. Уже никто не помнил, кто разрешил это странное соседство.

Как бывает в таких случаях, скорее всего это было «временным» компромиссом, затянувшимся на годы.

То ли «Северстрой» затянул со строительством новой больницы, то ли изменились приоритетные планы по финансированию, но факт оставался фактом. Инфраструктура поселка, бурно развивающаяся в первые годы, могла бы быть спланирована эффективнее.

На въезде в поселок стояла стела в виде штыка, обращенного в небо с барельефом и изображением Ленина.

Под портретом Вождя Мирового Пролетариата крупная надпись красными буквами сообщала, что жители Поселка «Заветам Великого Ленина — верны».

Когда мы въехали в Поселок на «буханке» — «УАЗике», присланном специально за нами на геологическую базу, то я с удивлением обнаружил обилие советской символики и агитации на улицах.

Глядя в окно, я с интересом рассматривал причудливые тумбы с лозунгами «СЛАВА КПСС», «ЛЕНИН ЖИЛ, ЛЕНИН ЖИВ, ЛЕНИН БУДЕТ ЖИТЬ!» «ПАРТИЯ — УМ, ЧЕСТЬ И СОВЕСТЬ НАШЕЙ ЭПОХИ!»

Некоторые из лозунгов размещались на крышах домов и призывали выполнить «пятилетку» за три года.

Особо поразило меня мозаичное панно на торце пятиэтажки, на котором были изображены рабочий и колхозница со реющим знаменем в руках. На флаге было написано «ВПЕРЕД К ПОБЕДЕ КОММУНИЗМА!» Я подумал, что панно нужно считать шедевром, хотя бы по времени, затраченном на создание этой картины в камне.

Я не мог сказать, что обилие агитации как-то портило поселок или навевало тоску. Наоборот, можно было сказать, что надписи, рисунки и флаги делали город более нарядным и торжественным.

Человек, живущий здесь и видящий все это, вместе с очень суровыми природными условиями, красотой тундры, сопок, лесотундровыми пейзажами обретает особое понимание мира.

Во всем чувствовались настроение, дух Севера. Считается что любой, кто прожил здесь хотя бы год, ужился, не сбежал на Большую Землю заболевает Северной болезнью.

Это вирус, заставляющий считать это место лучшим в СССР, а Союз лучшей страной на Земле.

Буханка взвизгнула тормозами и остановилась у деревянного барачного двухэтажного общежития.

— Приехали, — сказал водитель в смешной каракулевой шапке и повернулся щербатым лицом к своим пассажирам.

Я открыл дверь и вышел первым.

Прямо передо мной на длинном бетонном прямоугольнике была надпись «НЫНЕШНЕЕ ПОКОЛЕНИЕ СОВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ БУДЕТ ЖИТЬ ПРИ КОММУНИЗМЕ!»

Перед этой бетонной плитой прогуливались мамаши с детьми в колясках.

В голове мелькнуло воспоминание об аварии и ощущение, будто я знаю, что коммунизма не будет. Я погасил чувство горечи в душе.

Какая-то ерунда. Каша в голове.

Я посмотрел в сторону мамочек, а потом быстро три раза присел, размяв ноги и спину.

От длинной дороги и прыжков по кочкам у меня затекла спина. В дороге приходилось крепко держаться руками в неудобном положении, чтобы не улететь со скамейки.

Общежитие находилось на пригорке и весь поселок отсюда был виден, как на ладони. Он продолжал жить своей полной жизнью. то контрастировало с тем, что я видел и чувствовал в Тундре.

Навигация в это лето началась почти на месяц раньше обычного. Силуэт атомного ледокола, приведшего караван, смешивался с силуэты судов на рейде. Те зыбко дрожали и расплывались, как разноцветные миражи

В порту разгружались корабли, завозившие оборудование, продукты, предметы первой необходимости. По небу пролетел арктический самолет, направляющийся в Город. Он летал каждый день.

— Илья, что встал? Оставляй вещи в своей комнате и поехали в поликлинику.

Я кивнул и взял рюкзак в руки. Но тут же остановился.

— Не знаешь куда идти? — догадался Куницын и не дожидаясь моего ответа тоже вышел из «буханки», — пошли.

Он по отечески похлопал меня по плечу. Мы вошли в общежитие и он проводил меня к комнате номер «девять» на первом этаже.

Дверь была не заперта. Мы вошли и Куницын указал на аккуратно застеленную кровать у окна.

— Вот твоё место.

Я положил рюкзак рядом на тумбочку бросил беглый взгляд на книги на полке и обернулся к моему спутнику.

— Владилен Викторович, ну что я поеду в поликлинику, что я скажу медработникам? Разрешите с вами к спасателям?

— Э, нет, дружище, так не пойдет. Тебе нужно память восстанавливать. А потом уже снова к работе приступать. Я похлопочу в управлении, чтобы тебе оформили на неделю больничный.

— Понял.

Мы снова уселись в «буханку» и двинулись в сторону «Больнички».

Глядя в окно я понимал, что память моя работает фрагментарно. Я прекрасно помнил «Клуб-Больничку» и находящееся напротив здание Геологического Управления.

Оно виднелось с любого конца Поселка. Оранжевое солнце круглые сутки отражалось в окнах второго этажа управления

Вечерами казалось, что охваченное пламенем управление плывет по крышам окружавших его бараков.

Неразговорчивый водитель «УАЗика» довез нас туда за каких-то пять минут. В Поселке всё рядом.

Мы стали выгружаться, я потянулся чтобы взять свое оружие, но Куницын не дал мне этого сделать.

— Я сдам, за тебя не переживай

— Но патроны…

— Я сказал не переживай. Отправляйся к медикам. Позвони с вахты, расскажи, как закончишь. Завтра после работы мы с ребятами навестим тебя в общежитии.

— Хорошо.

Я попрощался со всем, развернулся и обошел с торца здание клуба, чтобы найти вход в поликлинику.

Рядом со входом стояла стройная красивая голубоглазая девушка в белом халате накинутом на свитер и теплые штаны.