Слово «золото» восходит к праславянскому *zolto; родственны ему лит. geltonas «жёлтый», латыш. zeltais «золотой»,происходящих от праиндоевропейского корня *ǵʰel- «жёлтый, зелёный, яркий»
О самой аварии я могу сказать очень немного. Почти ничего. По ходу, сначала я стукнулся головой о стекло двери, разлетающееся на фрагменты.
Боковая подушка безопасности сработала позже. Она отбросила голову в противоположную сторону. К Катюхе.
Всё это я видел как бы сверху, словно в замедленном кино.
Осколки стекла, предметы в салоне, летели во все стороны, машина многократно кувыркалась через крышу, пока со всего маха не впечаталась в другие авто, припаркованные на противоположной стороне проезжей части.
Вот, на самом деле, и все.
Больше из прошлого ничего не помню, ни кто я, ни где я. Ни как сюда попал.
Память воспроизводит только то, что я увидел после того, как очнулся на оленьих шкурах в яранге.
Не смотря на то, что я осознавал, что очнулся голова все равно была ватная, как в тумане
Я четко помнил, как в отблесках огня заулыбался старик, когда он повернулся ко мне и увидел, что я пришел в себя и открыл глаза.
Я помнил, что его зовут Выкван. Его морщинистое лицо выдавало, вереницу прожитых лет в Зоне в суровых условиях, которые впрочем, представители его племени, никогда не считали суровыми.
Они в них жили с детства и для них они были естественными. Земля, где родился и состарился Выкван, которую мы называли Северо-Восточной зоной верхнего течения реки Мар и левых притоков реки Такин-жам, которую геологи просто называли Зоной.
Зона всегда лежала на самом краю географии. Время и изучаемая в школе история, здесь словно отсутствовали. Или застыли. Сюда не дошло влияние древних ни культур Востока, ни культуры молодой Европы.
Захватившие в свое время Восток буддийские и мусульманские верования обошли Зону стороной. Сюда также никогда не добирались миссионеры.
Когда сюда добралась цивилизация, то из-за холода и дикой скудной природы она стала считаться нищей и непригодной для жизни. Но несмотря на все это предки Выквана жили тут тысячелетиями.
Я вспомнил, как старик обращаясь ко мне, немного коверкая слова, с местным акцентом, пытался выспрашивать какие лекарства мне нужны.
Старик совал мне при этом таблетки и что-то говорил про фельдшера.
Я понял, что лекарств очень много, но Выкван не знал, какие мне подойдут, а какие нет.
— А мне-то откуда знать, отец? Прости — я немного удивился.
Я попробовал объяснить, что ничем и никогда не болел. Я замолк потому что я искренне пытался вспомнить, когда и чем я болел в последний раз, но ничего на ум так и не пришло.
Он долго ждал моего ответа. А потом убрал лекарства.
Я был накрыт серой оленьей шкурой, замещающей одеяло. Я заглянул под него и увидел на себе легкие брюки и рубаху из байковой ткани.
Они были мне несколько малы по размеру. Мое тело болело и ныло везде, словно меня хорошенько избили. Тогда я не придал значения, точнее не увидел ничего необычного в своем теле.
Есть ли какая-то связь между аварией и тем, где я сейчас нахожусь?
Я спрашивал Выквана, как я тут оказался. Но он раскуривая старинную тонкую трубку и пыхтя табаком, развел руками и сообщил, что нашел меня в яме в болоте, промокшим, по горло в воде и как он выразился, «уже не живым».
Говорить было трудно, каждое слово выговаривалось с усилием и я просто поблагодарил его за помощь и спасение и провалился в сон.
Когда я открыл глаза в следующий раз, то увидел, как в полог — маленький отсек, которой даже комнаткой в яранге не назовешь, впорхнула смуглая девушка, лет восемнадцати-двадцати.
Точнее определить сложно.
Ее внешность сразу поразила меня. Она скорее походила на очень красивую актрису японского кино, нежели на представительницу местного племени из рода Выквана.
Я посмотрел на загорелую, но идеально гладкую и блестящую от здоровья кожу.
Она двигалась очень быстро и одновременно с этим очень грациозно, словно пантера.
Девушка видела, что я очнулся, но совершенно не собиралась заговаривать со мной. Она положила мне в ноги длинные носки, скорее даже гетры из камуса — шкуры голени оленя.
Потом так же бесшумно, выскользнула из полога обратно в ярангу к огнищу. Она двигалась словно пушной зверек и вся ее девичья фигура гладкой и обтекаемой, точно у горностая.
Девушка была одета в черную рубаху керкер мехом внутрь. Рукава у кистей рубахи не сужались, а оставались свободными. Они, как и треугольный вырез на груди, были оторочены мехом волчьим мехом.
Я непроизвольно разглядывал ее приятные округлости сзади и не мог оторвать от нее глаз. Девушка невольно «будила во мне чувства»
Сидя на корточках у стенки яранги, она повесила на треногу чайник.
Я с удивлением для себя любовался ее волосами, заплетенными в две упругие косы, черными и блестящим, как утренняя вода в торфяных озерах.
С удивлением, потому что я покопался в памяти и понял, что никогда не обращал внимание на прически своих женщин.
Под ее рубашкой проступало голое тело, вполне европейских пропорций. Что, как я догадывался, было совсем не свойственно местным женщинам.
Пока она двигалась, я успел рассмотреть женственные контуры бедер и всего, что находилось выше. Заносчиво упругая, стоячая грудь будоражила воображение.
Девушка не замечала моих взглядов, она была в своей естественной среде обитания, чего не скажешь о старике.
Я поймал его внимательный взгляд на себе. Он смотрел без агрессии, скорее философски или оценивающе. Видимо размышлял, насколько я мог бы быть подходящим отцом его внукам или детям.
Старик был слишком стар для отца девушки, скорее она была его внучкой. Я словно угадал его мысли.
Он отставил длинный мундштук старой трубки и выпустил облако табачного дыма.
— Моя внучка. Тынатвал. Если не запомнил, то можешь называть ее Таней. Ты сам-то женат?
Девушка никак не отреагировала на слова Выквана, даже наклоном головы не повела, и продолжила заниматься своими хозяйственными делами.
Вместе с его вопросом в моей душе родилось ощущение какого-то незаконченного дела. Я тщетно пытался вспомнить.
— Не помню я отец. Идти мне надо.
— Куда ты пойдешь, такой хворый и больной? В Поселок?
— Не помню куда.
— Вот не помнишь, а идти хочешь. Ум твой молодой беспокоится. Опоздать боится, переживает. Он пока не старый, поэтому не знает, что время у тебя есть всегда, пока ты живешь. Время стоит. А человек идет.
Чудно он говорил, я попытался вспомнить куда мне нужно идти. Но в памяти всё пусто. Вот прям — белый лист или черная дыра. Остались неясные образы, туманные впечатления.
Да ёлы-палы! Как я сюда попал?
Вспомнилось деревянное здание барачного типа, с уже облезлой голубой краской на фасаде. Какие-то люди. Документы, карты. Улыбаются. Мешочек с золотым песком на весах в пустой комнате.
Женщина в жилом помещении, сидящая за столом с мужиком уркаганской наружности и выслушивающая его бредни. Слова «Поселок», из уст старика вызвало в памяти надпись: «общежитие ИТР»
Но кто знает, подлинные ли это воспоминания? Кто даст гарантию, что это все реально? А вдруг мой травмированный мозг попросту выдумал их.
— В контору надо идти, — пробормотал я.
— Ты сейчас даже десять шагов не пройдешь. Отлежись, наберись сил. Я оленя зарежу. Ешь, сколько захочешь, спи сколько захочешь. Тебе Таня поможет. Когда почувствуешь силу — иди. Сейчас тебе нельзя спешить. Пока будешь силу набирать — цель свою вспомнишь.
Я попытался приподняться, но у меня тут же закружилась голова. Действительно, не было сил.
— Охотник без цели, что камень лежащий у дороги или трава. Ты не спеши, в спешке цель не найти. Остановись, оглянись. Подумай откуда и куда идешь. А там цель увидишь. Таня тебе хороший отвар из трав готовит.
Я задумался над тем, что он мне сказал. Старик умолк и снова медленно затянулся трубкой, так будто огонек табака погружал его в одному ему известную бесконечность.
Выкван сидел в странной позе. С прямыми, плотно сомкнутыми ногами и прямой спиной. Его тело образовывало букву «г» или прямой угол.
По всей видимости ему было удобно в этом положении.
А и вправду, куда я спешу? Признаться, мне было плохо физически. Но на душе царил какой-то плотный, даже густой покой.
Так бывало только в детстве, когда у тебя нет никаких дел, кроме как разглядывать узор на ковре перед сном.
В такие минуты все вокруг накрывало безмятежностью и нет ни вчера, ни завтра.
Разглядывая внутреннее убранство яранги, огнище, обложенное булыжниками, грубую посуду, одежду, развешанную по стенам, мне подумалось, что иногда здорово не помнить ничего.
Когда память пуста — не за что переживать или стыдиться, сожалеть или помнить то, чем восторгался, чему радовался.
Приятное чувство посетило меня. Все это снова впереди. Вся жизнь с неизведанным хорошим и плохим ждет меня в будущем.
Странно, что они до сих пор хранят в яранге портрет Ленина. Он под наклоном висел на стене в рамочке. Может, я в прошлом?
Я снова уснул. Когда я проснулся, то увидел, что всё еще нахожусь в яранге. В огнище плясали языки пламени. А старика нигде не было видно.
— Проснулся? — девушка улыбнулась. Ее голос звучал нежно и его было приятно слушать. Она была младше меня, но обращалась ко мне на «ты».
Здесь так принято.
Я почему то помнил местные порядки. Эта земля была свободна от условностей и все обращались к друг другу на «ты». Даже в высокому областному начальству.
— Проснулся, — ответил я.
— Выкван сказал сделать тебе «хоти-джу» это такой отвар из трав, вот — я приготовила тебе.
Она проскользнула в полог, ловко опустилась на колени и поднесла мне плошку, держа ее в двух руках.
— Пей.
Я оперся на локоть и приподнялся. Держать напиток было неудобно, трудно. Но я не позволил себе пасовать перед девушкой и попробовал сесть.
В глазах потемнело. Таня сразу это почувствовала и стала поддерживать мою голову, положив ладонь под затылок.
Она с интересом разглядывала меня. В глазах у нее заиграли смешинки, и она засмеялась коротким, чистым девичьим смешком.
Поднеся плошку к моим губам, девушка посоветовала пить маленькими глотками.
На вкус отвар был такой горький, что я морщась, с трудом выпил лишь половину плошки.
Она снова засмеялась.
— Горько?
Я моргнул в знак согласия.
— Ничего, зато быстро силы наберешь.
— Спасибо, а долго я у вас нахожусь?
— Почти неделю.
— Неделю? Не может быть! — я очень удивился, — какое сегодня число?
Она пожала плечами, махнула рукой куда-то в сторону, забрала плошку и выскользнула из полога.
Я посмотрел на стену, в том направлении, куда она показала. На стене висел допотопный отрывной календарь. Приглядевшись я увидел дату «14 июля, Четверг».
Вообще-то, мое пребывание в яранге никак не вязалось с автокатастрофой.
Видимо, авария всё же была галлюцинацией, игрой моего воображения потому что я помнил, как осколки резали кожу на руках и на лице.
Таких ран было множество. А где Катя? Надеюсь, с ней все в порядке…
Сейчас же на руках не было никаких следов травм. Я вытащил руки из под шкур и принялся их рассматривать.
С руками было что-то странное. На них действительно не было ни царапинки, не было и старых шрамов.
Но я точно помнил, что у меня на руках было два шрама.
Один на правом указательном пальце от неосторожного обращения с «болгаркой». Спасибо провидению, что не оттяпал себе палец.
Второй шрам — на левом запястье, в детстве прорезал себе о кусок металлического оцинкованного листа, который принес отец.
Теперь же их не было. Да и выглядели они, как чужие руки.
Так стоп. Я попробовал вспомнить, где и когда я работал болгаркой, но больше ничего не удалось воскресить в памяти.
Тоже и с оцинкованным листом. Мне подумалось, что всё что я думал про шрамы — это ложные воспоминания. Если нет шрамов на коже — не было ни «болгарки», ни листа.
— А календарь верный?
Таня повела и пожала плечами, словно оскорбившись недоверием.
— Дедушка каждый день отрывает, хотя календарь ему и не нужен.
Ну да, многие старики по старой памяти заказывают отрывные календари. Это их связь с прошлым.
Человечество уже давно определяет дату в интернете при помощи смартфонов и компьютеров. Но Таня продолжила, чем снова удивила меня.
— Его календарь стадо определяет.
— Это как?
— Выкван смотрит, что делает олений вожак, как ест, что ест и так определяет месяц и день.
— Ага, здорово, понял. А ты его внучка. Верно? А где он сам?
— Он тушей оленя занимается.
— Ты с ним живешь?
— Нет. Я вообще Городе живу. Я каждый год к нему летом на каникулы приезжаю.
— Здорово. Учишься?
— В педагогическом на первом курсе.
— А ты?
— Я давно отучился.
— На геолога?
Я задумался. Я снова ничего не помнил. Но на автомате зачем-то сказал:
— На инженера-геолога.
— Тебе сейчас спать захочется, отвар начнет действие. Ты ложись, спи набирайся сил.
Она улыбнулась запахнула полог и через несколько минут действительно почувствовал, как сон сморил меня.
Когда я снова проснулся, то почувствовал себя значительно лучше.
Внутри полога царил полумрак, как в большом сундуке. Я лежал и слышал, как снаружи из яранги доносится громкое бульканье.
Пошевелив ногами и руками, почувствовал прилив сил. Теперь я мог попробовать сесть самостоятельно. Я потянул плечи и корпус вверх, у меня всё получилось.
Я отогнул покрывало свисающее сверху моего укрытия и высунул голову. Прямо передо мной сидела Таня.
Судя по всему она помешивала варящийся суп или бульон в котелке средних размером. Сидя на коленях, спиной ко мне девушка не заметила, как я очнулся.
Одной рукой она опиралась на бедро. Во второй держала длинную деревянную ложку.
Я замер. Меня заворожило это зрелище. Девушка была по пояс обнажена.
На ногах у нее были одеты легкие штаны, а спина, грудь и плечи были совершенно голыми, если не считать ожерелья из костяных бус на шее, и таких же браслетов на запястьях.
Я уставился на ее смуглое плечо, на котором играли отблески света, часть лица с длинными черными ресницами, насколько их можно было увидеть сзади.
С каким-то расслабленным изумлением я восхищенно рассматривал ее идеально гладкую кожу, тонкую шею, стройную спину, выступы позвонков, талию, изумительно расширяющуюся к бедрам и стопы, одетые в легкую обувь из оленей кожи.
Наконец, Таня почувствовала мой взгляд. Сначала она опустила взор вниз и назад, потом медленно повернулась.
Несколько мгновений мы смотрели в упор друг на друга. Её глаза были настолько глубокими, что глядя в них, я почувствовал будто мое сердце падает в пропасть.
Мне хотелось отвести взгляд, мне казалось, что я смущаю ее, но я не мог пошевелиться. По-моему, она чувствовала тоже самое.
Девушка разжала темно-бордовые, как бы запекшиеся губы, улыбнулась и, повернувшись ко мне спиной, подняла валявшуюся рядом рубашку.
Она встала и ловко накинула ее на себя через голову.
Теперь пришла моя очередь чувствовать взгляд старика на себе. Он сидел справа от полога и всё это время молча наблюдал за нами.
Мне стало жутко неудобно, я суетливо дернулся назад и исчез за покрывалом полога.
Черт. Вспомнил! Ну них это считается нормальным. Женщина среди своих, в окружении своей семьи может сидеть обнаженной по пояс по старому обычаю их племени.
Странно, что они считают меня своим.
— Выходи, если чувствуешь силы и голод. Мясо есть будешь. Тынатвал тебе по старинному кочевому рецепту готовит, внучку её прабабка научила. У нас в роду все этот рецепт знают.
Я немного замешкался, а потом выполз на четвереньках из полога, запутавшись ногами в шкуре.
Таня прыснула от смеха, прикрыла ладонью рот и посмотрела на деда.
Выкван сидел с каменным выражением лица, но в его взгляде не было ни осуждения, ни агрессии, ни насмешки.
Старик переводил глаза с Тани на меня и снова смотрел на внучку. В них читалась любовь и мудрость, равная знанию законов всей вселенной целиком.
В его глубоких морщинах на мясистом лице была пережита, изложена и зашифрована вся философия мира. Будто он знал судьбу каждого из людей наперед.
Его существование в непрерывном движении и труде в тундре высушила не только тело, но и суету в мыслях старика.
Я встал и отряхнулся. Мне самому было смешно от собственной неловкости. Не сдержавшись я тоже рассмеялся.
Посмеявшись с Таней, я направился в сторону выхода из яранги, раскачиваясь от слабости.
— Я сейчас приду, простите меня.
Я вышел из жилища старика и увидел залитую солнцем тундру. Невольно сощурившись от солнца, я вдохнул полную грудь свежего воздуха.
Все же, то что я провел несколько дней в пологе, дало о себе знать. Организм соскучился по ветерку и обилию кислорода.
Закончив дела, я осмотрелся. Меня снова посетило странное чувство — пейзаж был совершенно незнакомый. Будто я здесь никогда раньше не бывал.
Но ведь меня как-то занесло сюда. Ничего. Я вспомню, обязательно вспомню.
Я вернулся в ярангу.
Все внутреннее пространство яранги был заполнено паром и запахом ароматного бульона, мяса и каких-то тонких приправ.
В глаза бросился вчерашний календарь.
Я сделал пару шагов к нему и посмотрел на дату.
«15 июля Пятница».
На листочке были изображены космические корабли Союз-Аполлон. А дальше…
«1917–1977 Шестидесятый год Великой Октябрьской социалистической революции»
Сначала я не понял.
Думал, что не верно прочитал. Так бывает: читаешь одно, а написано другое. В таких случаях, мозг видит свое и выдает в сознание «автоматизмы» из-за стресса.
Когда спешим жить, работать, творить.
Я пригляделся, но надпись про революцию и год не исчезла.
— Вот это да, — я повернулся к старику и легонько постучал ногтем указательного пальца по дате в календаре, — у вас это сокровище тут сорок с гаком лет висит? Настоящий антиквариат.
Старик переглянулся с внучкой. Они явно не поняли смысла моих слов.
— Почему сорок лет? В прошлом году мне прислали в месяц ярысын прислали. По вашему в ноябре.
Старик невозмутимо смотрел перед собой.
Всё понятно, а у деда с внучкой нормальное чувство юмора. Решили разыграть, прикалываться надо мной.
— И какой же год был, когда календарь привезли.
Старик попробовал продемонстрировать на лице удивление. Он заговорил о себе в третьем лице.
— Известно какой — тысяча девятьсот семьдесят седьмой. Я председателем в оленеводческом хозяйстве был, Выкван грамотный, читать-писать умеет.
— Ты эта. Садись, ешь.
Я заулыбался и помахал указательным пальцем в воздухе.
— А-а-а-а, ну-да, ну-да. Семьдесят седьмой. Люблю людей с хорошим чувством юмора. Смешно, смешно
Старик недоуменно посмотрел на внучку и после паузы заговорил с ней на своем языке.
Ее мимика тоже выражала удивление. Она нахмурила брови, что-то ответила старику и отрицательно замотала головой.
Затем обратилась ко мне:
— Выкван не шутит. Сейчас семьдесят седьмой год.
— Ага, а что он тебе сказал до этого?
— Спросил, не клала ли я тебе в отвар дурман траву.
— А ты клала?
Она еще больше нахмурилась и не ответила. Я понял, что могу обидеть хозяев.
— Тань, прости.
Я посмотрел на старика, он снова сидел и пыхтел невозмутимо.
Выкван не осуждал и не одобрял, просто воспринимал вещи так, как они есть.
— Ты ешь, ешь. Это хороший олень.
Он указал рукой на дымящиеся от пара куски отварного мяса на большом блюде. Рядом лежал гарнир, который больше всего был похож на вареный мох.
Я сам был немного обескуражен их реакцией, поэтому ничего не больше спросил и принялся есть.
Я вгрызался в оленьи ребра, сдирал с них мясо зубами, проглатывал, активно жуя, тонкие длинные полоски.
По подбородку и рукам тек сок. Мои гостеприимные хозяева тоже начали есть.
Когда все насытились Выкван пошел к стаду, а Таня ушла за водой для чая.
Я сидел у тлеющего костра, слушал шум ветра поющего свою песню над тундрой и пытался понять, что со мной происходит.
Мысль, что сошел с ума отбросил сразу. Но признался себе, что я заметил странности еще до того, как разговор зашел про даты на отрывном календаре.
Причина — мое тело. Когда я был в отключке, почти без сознания, то проваливался в сон, то просыпался — мне было не до рук и ног в буквальном смысле слова.
Но когда я вышел до «ветра» я понял, что вижу не свои руки и ноги. Тоже самое с другими частями тела.
Я отнес это на болезнь и подумал, что моё общее недомогание может вызывать подобное искажение сознания.
Ну чьи же это руки, ноги и всё остальное, если не мои? Тем более я не помнил, как они выглядели раньше. Воспоминание о других руках — ошибка.
Это было просто навязчивое ощущение, которое я тут же успешно отогнал.
Шрамы? На руках не было шрамов. «Кон-фа-бу-ля-ция». так по-моему это называлось по-научному. Хотя я не силен в психоанализе и психиатрии.
Я еще раз посмотрел на руки. Шрамов нет, значит и никогда не было. Ну в самом-то деле, ну не ходил же я к пластическому хирургу, чтобы избавиться от шрамов. Бред.
Тело подчинялось. Я даже закрыл глаза и коснулся указательным пальцем левой руки кончика своего носа, на манер проверки на алкоголь из американских фильмов и блогов.
Всё получилось. Прекрасно. Я еще раз осмотрел себя. Руки-ноги целы. Вроде мои, а вроде чужие.
Зато я точно помнил, как выгляжу внешне. Ощупав свое лицо, пошарил глазами вокруг.
В яранге у старика, конечно же, отсутствовало зеркало. Северные народы не пользуются зеркалами из-за суеверий.
Они считают, что зеркало может украсть душу.
В каком-то смысле они правы, если речь идет о современном нарциссизме.
Или больном на голову человечестве, повсеместно фотографирующему себя на смартфоны в эти самые злополучные зеркала.
Меня осенило. Все просто нужно найти воду и посмотреть в свое отражение. Я вскочил и на выходе чуть не сбил Таню, возвращающуюся в ярангу с чайником в руках.
— Где здесь есть вода?
— Ты хочешь умыться, как у вас принято?
— Что-то типа этого.
Таня немного недовольно пожала плечами и указала рукой направление.
— Вон там образовался маленький пруд с питьевой водой. Только, умойся так, чтобы старик не видел.
Я не понял, почему, но кивнул в знак согласия. О причинах я узнал позже.
Я шел быстрым шагом. Через минуту я был у водоема, который скорее напоминал большую лужу, нежели пруд.
Я осмотрелся в поисках Выквана, но увидел только Таню, стоящую у яранги и издалека наблюдающую за мной.
Чтобы рассмотреть свое отражение, мне пришлось присесть на корточки на пологом берегу и упереться руками в грунт.
Я заглянул в зеркальную гладь поверхности воды и увидел…