Зверь в Ниене

РАССЛЕДУЕТ СТАРШИЙ ПИСЬМОВОДИТЕЛЬ

— Установление невиновности — тоже установление истины, — сказал бургомистр юстиции, когда они выходили по Корабельному мосту из Ниеншанца.

Впереди вприпрыжку ковылял Руп, напуганный до заикания, но целый. Королевский фогт дал ему марку серебром из казённых средств, полагающихся для возмещения душевного ущерба после допроса с пристрастием. И хотя до телесных страданий дело не дошло, горбун торопился поправить здоровье в «Медный эре».

— Он же признался! — засмеялся ленсман Штумпф.

— А потом не сумел описать место преступления, — отрезал бургомистр. — Нам не нужны ложные свидетельства. Мы должны найти настоящего убийцу, тогда зло будет искоренено и не сможет повториться.

Ленсман покивал и откланялся, он свернул к паромной переправе.

— Никто не может свершить столь жестокое преступление, не изменившись, — высказал мудрое соображение моралистичный Пер Сёдерблум и вздохнул: — Хотя, для того, чтобы убедиться в отсутствии изменений, нам пришлось как следует приглядеться.

— Одним подозреваемым меньше, — Клаус Хайнц опирался на трость при каждом шаге и смотрел под ноги. — Дела же это не облегчило.

— Плотник и поп как-то связаны, — сказал Грюббе. — Герр Сёдерблум, возьмите на себя это деликатное дело. Вам надо поговорить с фру Анной Елизаветой. Что-нибудь она о своём работнике знает. Герр Хайнц, вам я поручаю беседу с Ингмаром Тронстейном — они с Хансом работали вместе. Может быть, Веролайнен ему что-то рассказал. Поговорите также с управляющим. Если мы ошибаемся, будем рассматривать другую версию, а пока необходимо убедиться в ничтожности этой.

— Я сейчас отправлю записку в Бъеркенхольм-хоф, — обрадовался фогт. — Уверен, фру Стен фон Стенхаузен пригласит нас пообедать.

— Превосходно, — юстиц-бургомистр по возможности избегал общения со шведским дворянством, к чему, напротив, был исключительно расположен кронофогт. — Уверен, вдвоём вы прекрасно справитесь. А у меня завтра заседание магистрата. Рутина тоже требует жертв.

Долблёнка ткнулась в ил. Течение принялось разворачивать её к берегу.

Перевозчик Стешка упёрся веслом в дно и прижал чёлн к суше.

— Приехали!

Клаус Хайнц поставил туфлю на пятачок с травой, легонько толкнулся, воткнул трость в песок и покинул судёнышко, почти не качнув.

Настал черёд королевского фогта. Когда Пер Сёдерблум боязливо оторвал зад от доски, чёлн зашатался. Фогт раскинул руки, чтобы удержать равновесие, но этим только ухудшил. Стешка напирал на весло, гася качку. Хайнц протянул трость, в которую фогт вцепился, как утопающий за соломинку, ойкнул, взвизгнул, ступил в топкий ил. Чёлн накренился. Хайнц потянул. Сёдерблум совершенно бездумно шагнул другой ногой на берег повыше. Туфля с чавканьем покинула сырую ловушку. Клаус ожидал было увидеть мелькающую в воздухе ступню фогта в белом чулке, которую ставят в грязь, но туфля уцелела — удержала застёжка с пряжкой. Фогт вбежал на траву, перевёл дыхание, глядя на Хайнца округлившимися глазами, и только тогда выпустил трость.

Высадка на остров Бъеркенхольм завершилась успешно.

Представителю королевской власти улыбнулась удача — кроме лодочника его смятения никто не видел. Через покосные луга к ним мчался экипаж. Из усадьбы заметили переправу, должно быть, ещё с берега Конду-бю, и отправили встречать гостей.

— Здравствуйте, герр Сёдерблум, герр Хайнц, — приветствовал их по-шведски сидящий на облучке сын управляющего.

— Здравствуй, Ингмар. Приятно, что ты приехал, и нам не пришлось топить ноги в грязи, которой сделалось избыточно много, — доброжелательная речь Сёдерблума от пережитого волнения была настолько окрашена корявым скёнским выговором, что даже Хайнц едва понял.

На лице Ингмара не отразилось ничего. Клаус Хайнц подумал, что для юноши смысла в ней нашлось не больше, чем в птичьем пении. Возница только наклонил голову из вежливости и с невозмутимым видом дождался, когда гости заберутся в экипаж.

На обед Анна Елизавета Стен фон Стенхаузен собрала лишь тех, без кого нельзя было обойтись.

Встреча выглядела как формальная процедура, результат которой однако же мог быть записан и заверен специально для этого уполномоченными должностными лицами. И хотя для проведения её прибыл сам любезнейший Пер Сёдерблум, супруга генерал-риксшульца прекрасно понимала силу королевской власти, которой риксканцелярия наделяет своего представителя, и опасалась её в любом ея обличии.

За столом, помимо дочери помещицы и управляющего, присутствовали два драгуна, расквартированные в усадьбе. Накануне Анна Елизавета отрядила мальчика с запиской командиру небольшого конного отряда ниенского гарнизона и попросила освободить их на этот день от несения службы. Лейтенант Эмерсон прислал учтивый ответ, в котором выразил уверение явиться со всей кавалерией Ниеншанца, если того пожелает фру Стен фон Стенхаузен и её прекрасная дочь фрекен Рёмунда Клодина. И хотя прекрасного в Рёмунде Клодине мать находила только приданое, она не торопилась сбрасывать со счетов бедного, но родовитого Эмерсона, однако в ответном письме заметила, что двоих привычных в усадьбе кавалеристов будет вполне достаточно для застолья с кронофогтом и нотариусом.

Она боялась, что дознаватели почувствуют её страх.

Фогт находился в прекрасном расположении духа и, казалось, не был склонен задавать неудобные вопросы.

На столе гостей ждали гороховый суп с копчёной свининой, утка с яблоками (кому-то повезло на охоте) и пирог с капустой и яйцами — из чистой белой муки!

За обедом подавали превосходный кларет. Подобное вино Клаус Хайнц пил в доме купца. Больше ни у кого такого в Ниене не было. Тронстейн и Малисон были как-то связаны вместе. Связи их Клаус Хайнц не знал, и подозрение, что семья купца погибла неспроста, а сам купец выжил как бы чудом, поселилась в нём.

«Или просто удача была в этот день не на их стороне», — подумал старший письмоводитель, постарался отогнать эту глупую мысль и сосредоточиться на людях, с которыми поручил встретиться бургомистр юстиции.

Статная, давно в теле, с крючковатым носом и большими навыкате глазами Анна Елизавета напоминала королеву Кристину, однако глаза имела светло-голубые, а волосы почти белые, в которых оставалась неразличимой седина.

Сидящая напротив старшего письмоводителя Рёмунда Клодина унаследовала немало отцовских черт — с конской челюстью и крупным прямым носом, она обладала пшеничного цвета волосами и сметливым взглядом серых глаз. Их она практически не поднимала на гостей, словно хотела скрыть приходящие на ум мысли, которые находила излишне дерзкими для высказывания при посторонних.

Задав ей пару ничего не значащих вопросов, Клаус Хайнц убедился, что она совсем не глупа, а следует правилу «молчание — золото». Она была наблюдательна, и, скорее всего, любознательна, могла сделать самостоятельные выводы, что превращало фрекен в настоящий тайник с сокровищами о жизни Бъеркенхольм-хоф и его обитателей.

Дочь сидела по левую руку от Анны Елизаветы, а по правую разместился управляющий Хильдегард Тронстейн. Прямой как шест и высохший как дерево, он имел лицо уродливое, искорёженное шрамами, чисто выбритое и высокомерное. Ел мало, говорил мало, но, когда говорил, показывал чистое столичное произношение, как у своей хозяйки и дочки её. Однако имелось в Тронстейне что-то странное. Клаус никак не мог понять, что именно. Что-то не сочетаемое. Какое-то несоответствие — неприятное, напрягающее, но трудно выразимое. Как будто он был не тот, за кого себя выдаёт, или даже является фактическим хозяином хофа.

Два кавалериста, сидящие с торцов стола, будто слуги или стража, помалкивали. Хотя они привыкли есть с госпожой за одним столом и были приучены к этикету, роль их в усадьбе была определена где-то между управляющим и его сыном-конюхом. Они были шведами из восточных провинций, но вооружал и снаряжал их Бернхард Стен фон Стенхаузен из доходов поместья, а потому они считались приписанными к мызе Бъеркенхольм и только службу отправлялись нести в крепость.

«За ней кавалерия, и жена начальника ингерманландских почт нам это показывает, — подумал Хайнц. — Зачем ей это? Чего она боится? Она знает, что ей есть что скрывать от городских властей или от королевского фогта? Она боится, что мы будем задавать неудобные вопросы, и для отпугивания пригласила своих драгун? Даже если мы обратимся к подполковнику Киннемонду, офицеры в крепости могут договориться. За фру Стен фон Стенхаузен встанет армия, а городу окажется нечего противопоставить ей. Мы разве что можем петицию королеве отправить. А когда письмо дойдёт и как будет воспринято в риксканцелярии? Только бургомистра Пипера можно в риксдаг отослать, чтобы он лично отстаивал наши интересы. Но это затянет выдачу преступника на годы».

И тут Клаус Хайнц осознал, что подозревает её, как только что подозревал Малисона, Тронстейна, да и Рёмунду Клодину — неизвестно в чём.

В любом случае, решил он, все сомнительные личности достойны пристального внимания, если на них пала тень сомнения дознавателя.

После обеда разговоры пошли о жизни стокгольмского света, которым охотно предалась Анна Елизавета и со всем усердием и пылом поддерживал в меру своих скудных познаний Пер Сёдерблум более для того, чтобы развлечь помещицу и угодить ей. Даже Рёмунда Клодина оживилась и принялась вставлять реплики, подтрунивая над мамой и поддерживая фогта. Кавалеристы развесили уши.

Потом заговорили о погоде.

— Небесное светило начинает обходить стороною наш прелестный край, — учтиво отмечал Пер Сёдерблум. — Божественное утро — уже сумерки.

— Скоро будут прекрасные зимние дни, когда ночь, — выросшую в столице Анну Елизавету было не удивить.

— И дождь. Зимой дождь, — продолжал настаивать фогт.

— И шквальный ветер с залива. Как в Стокгольме, — с ноткой ностальгии молвила генеральша.

— Хуже только в Гельсингфорсе, — поделился личными впечатлениями от разъездов по провинциям Сёдерблум.

Клаус Хайнц основательно заскучал, уставился на управляющего. Он поймал его взгляд.

— В Ниен завезли превосходный английский табак из колоний Нового Света. Позвольте угостить вас, герр Тронстейн?

— С вашего разрешения, — повернулся всем телом к хозяйке управляющий. — Мы оставим вас ненадолго.

— Возвращайтесь обязательно, а мы пока поболтаем, — отмахнулась с радостью генеральша. — Благодарю, господа.

Вслед за ними встали оба отпущенных из-за стола драгуны. Учтивый фогт Сёдерблум угрозы не представлял и в конвое не нуждался.

Они спустились с крыльца. Клаус Хайнц приложил к перилам трость и достал кисет. Набили трубки. Один из солдат высек огонь, а другой изящно раздул трут и поднёс по очереди гостю и управляющему. Раскурившись, драгуны откланялись и отошли к своему флигелю. Там они встали вполоборота, делая вид, что незваный нотариус их совсем не интересует, готовые придти по первому зову Тронстейна. После тёплого дома пронзительный ветер с Невы чувствовался особенно сильно. Хайнц набрал полную грудь табачного дыма и не спеша выпустил.

— Мы крайне далеки от того, чтобы беспокоить фру Стен фон Стенхаузен расспросами о деле, к которому она не имеет никакого отношения, — начал он.

«Надеюсь, фогт сейчас времени не теряет, пока Анна Елизавета разлучена с управляющим, и они не могут подсказывать друг другу», — подумал он.

— Но вам и вашему сыну, который работал с погибшим, я хочу задать несколько вопросов.

Тронстейн молча кивнул. Правый уголок рта тронула вежливая улыбка, больше похожая на кривую усмешку.

«А левой стороной он не может двигать из-за шрама», — понял Хайнц. Выглядело однако же так, будто Тронстейн над ним издевается.

— Я должен узнать детали произошедшего, чтобы магистрат отчитался перед генерал-губернатором относительно необычного происшествия с крестом и ремонтом его.

Об убийстве отца Паисия он упоминать не стал, ибо не усматривал связи между ним и гибелью Веролайнена.

Тронстейн слегка пожал плечами. Вынул трубку изо рта.

— Ничего необычного, — отпустил он, но затем пришёл к выводу, что для помощника королевского фогта, чьи обязанности сейчас выполнял Клаус Хайнц, будет недостаточно столь краткого суждения, и продолжил более содержательно: — Плотник поскользнулся. Ингмар даже не заметил. Не успел придти на помощь. Ужасная беда, которая нередко случается с работающими на высоте. Единственной опорой вдовы остался её старший сын, пока не подрастут другие дети.

«Сын плотника», — напомнил себе Клаус Хайнц.

— И всё же я хочу выслушать непосредственного участника, потому что закон обязывает меня получить свидетельские показания из первых уст, пусть даже свидетель не будет под присягой.

Поняв, что от нотариуса просто так не отделаться, управляющий развернулся всем корпусом к конюшне и рявкнул:

— Эй!

Хайнц заметил, как вздрогнули кавалеристы, но быстро успокоились, осознав, что оклик предназначен не для них.

«Строго тут у него», — Хайнц с почтением взглянул на Тронстейна.

Из конюшни выскочил Ингмар и почти бегом направился к ним.

— Я здесь.

— Ты не торопишься, — Тронстейн сунул трубку в зубы.

Ингмар собрался отшагнуть, но спохватился и только дёрнул ногой.

— Ты сейчас ответишь на вопросы о происшествии на крыше, — приказал Тронстейн.

Ингмар быстро кивнул.

Табак догорел. Клаус Хайнц не спеша выколотил трубку.

— Холодно сегодня, — начал он для затравки.

Ингмар ждал.

— Помнишь тот день, когда Веролайнен упал?

— Да, герр Хайнц.

— Сыро было на кровле?

Сын управляющего замер и посмотрел на отца. Хильдегард Тронстейн стоял как вкопанный. Он тоже не знал ответа.

— Это не дознание, — Хайнц взял от крыльца трость, опёрся на неё и вкрадчиво заглянул в глаза Ингмару. — Мы просто беседуем. Я хочу узнать побольше о несчастном случае, чтобы бургомистры могли составить для себя полную картину. Ты помогаешь нам в делах магистрата.

— Да, наверное. Да, герр Хайнц, — слова срывались с губ торопливыми ледышками. — Было довольно холодно. Кровля и лестницы не успели просохнуть от ночной сырости.

— Ты видел, как упал плотник?

— Нет, я смотрел в другую сторону, — быстро ответил Ингмар.

— Ты давно знал Ханса?

Взгляд Ингмара заметался куда-то вверх, потом вбок, потом он посмотрел на отца.

— С тех пор, когда мы прибыли из Швеции, — ответил за него Тронстейн.

— Давно, — сказал Ингмар.

— Куда ты смотрел, когда плотник сорвался?

— Перед собой.

— Ты хорошо знал Ханса? — старший письмоводитель внимательно следил за ним.

Ингмар замер. Зрачки сузились и взгляд переместился внутрь себя. Юноша не ответил.

— Он часто работал у нас и временами жил на мызе, когда в нём оказывалась нужда, — доложил управляющий.

Старший письмоводитель магистрата и нотариус города Ниена обратился к нему как помощник королевского фогта:

— Герр Тронстейн, я желаю опросить непосредственного участника событий, ибо должен выслушивать показания из первых уст. От опрашиваемого. Прошу уважать Закон. Я поговорю с Ингмаром без посторонних.

Ни глаза, ни жилка на лице управляющего не дёрнулись. Он вытряс трубку. Пепел полетел по ветру. Сунул трубку в карман, деревянно развернулся и потопал по ступенькам в мызу, к хозяйке, с которой беседовал кронофогт.

Старший письмоводитель и сын управляющего остались наедине.

Клаус улыбнулся и достал кисет.

— Ты куришь, молодой Тронстейн?

— Да, герр Хайнц.

— Тогда кури, — Клаус зачерпнул своей трубкой и протянул кисет сыну управляющего.

Ингмар выхватил из кармана мелкую трубочку.

— Бери-бери, — сказал Клаус Хайнц.

Сына своего Тронстейн куревом не жаловал.

Ингмар достал из серебряных ножен короткий сточенный пуукко, обушком высек искру на трут, раздул под пронзительным ветром на пакле, подал старшему письмоводителю.

— Благодарю, — разрешил Хайнц, когда почуял, что табак разжёгся.

Они встали друг напротив друга. Ингмар немного прибоченился. Клаус Хайнц опёрся на трость и спросил:

— Вы находились на разных скатах?

— Порознь друг от друга.

— Как далеко?

— На противоположных.

— Были напротив и ты не заметил?

— Вы задаёте один и тот же вопрос, герр Хайнц, — едва оказавшись вдали от отца, Ингманр становился наглее и держался всё развязнее.

— Вопросы мои схожи, а ответы на них разные.

— Чего вы изволите?

— Желаю слышать твои честные слова, молодой Тронстейн. На вопрос ответь: ты был напротив и не видел плотника Ханса?

— Я смотрел перед собой, — упрямо повторил Игмар. — Я же говорил, Ханса от меня заслонял шпиль и скат крыши. Люди с низу подтвердят.

«Что-то многовато объяснений для такой простой вещи», — подумал Хайнц.

— Ты разговаривал с плотником во время работы?

— Да, мы говорили по делу.

— О чём вы говорили перед тем, как он упал?

— Ханс хотел спуститься в звонницу. Закрепить крест в основании. Я должен был держать неподвижно и следить, чтобы мачта креста не кренилась.

— Ты мог удержать всю конструкцию?

— На хомутах мачта была подбита клиньями, но на крепёжном кольце Ханс должен был сделать всё с помощником, с сыном. Он сказал, что спускается. Я его в этот миг не видел.

— Тебе жаль Ханса?

Ингмар посмотрел куда-то не к небесам, а как бы ловя что-то в воздухе.

— Как всем добрым христианам, — произнёс он без всякого выражения.

«Не слишком скорбит», — подумал дознаватель.

— Он сказал тебе что-нибудь перед смертью, вы же знали друг друга? — спросил Клаус Хайнц. — Плотник перед смертью исповедовался.

Ингмар смутился.

— Я больше не видел Ханса, когда его занесли в лазарет.

— А поп? — испытующе уставился ему в глаза старший письмоводитель. — Отец Паисий тебе что-нибудь сказал?

Ингмар выпрямился и подался было назад, как перед управляющим.

«Меня страшится или отца? — подумал Хайнц. — Или просто боится по причине опасливости души?»

— Ну, ну, — подтолкнул он.

— Ничего мне поп не сказал, — Ингмар словно оправдывался, но уже с некоторым облегчением. — Мы с ним вообще никогда не говорили. Он и языка не знает.

— Как ты думаешь, кто убил отца Паисия?

— Разбойники, — убеждённо выпалил Ингмар. — Бродяги церковь ограбили. Ленсман разберётся.

Этот довод был окончательным.

— Ты прав, — примирительно кивнул Хайнц. — Благодарю за помощь, молодой Тронстейн.

Ингмар холодно растянул губы, как мог улыбаться его отец, если бы лицо у него было не иссохшее и целое.

Когда Клаус Хайнц возвратился за стол, посуда вся, кроме винной, была прибрана, и сделалось понятно, что дожидались только его, чтобы начать прощаться.

Пер Сёдерблум любезно благодарил за тёплый приём. Выяснилось, что управляющий распорядился о лодке. Гостей доставят в Ниен прямо от мызы, чтобы им не пришлось добираться в темноте и по слякоти.

Прощаясь, Клаус Хайнц как бы невзначай спросил у Анны Елизаветы, не помнит ли она, работал ли и оставался ли ночевать в усадьбе на Ильин день плотник Ханс Веролайнен?

— Должно быть… — она слегка растерялась. — Спросите нашего управляющего, ему лучше знать.

Клаус Хайнц откланялся. Пока фогт рассыпался в благодарностях, старший письмоводитель вышел на крыльцо, сопровождаемый Тронстейном.

— Насчёт плотника… — начал он.

— Зачем вы тревожите госпожу? — спросил управляющий.

— Такова моя задача — вести служебные разговоры, — ответил старший письмоводитель.

— Разговоры, — мрачно изрёк Тронстейн. — Говорят, вы убили в Нюрнберге свою семью?

— Как убил? — оторопел Хайнц.

— Говорят, отравили.

— Кто говорит?

— Ходят слухи.

— Среди кого?

— Не бойтесь, бургомистр Грюббе от этого в стороне. Так же как и все члены магистрата. Никто не знает, — отрубил Тронстейн. — Кроме нас.

— Нас… с вами?

— Нескольких человек.

— Кто эти люди?

— Сейчас это неважно. Что вы ещё хотите узнать о том дне, вернее, о той ночи, когда была убита дочь шорника?

— Вообще-то мы не за этим сюда приехали.

— Но спрашиваете вы меня об этом.

— Как знать. Это был случайный извив хода беседы. Не станем возвращаться к этому разговору.

— Тогда кому какое дело до вашей семьи…

Вместо утлого челна Стешка привёл двухмачтовую сойму и встал на паруса, а правил какой-то эвремейс, которого Клаус Хайнц видел впервые. Дул попутный ветер. Лодка резво шла против течения, а кормчий брал поближе к берегу, где Нева была не так быстра.

Плыли молча. Каждый был сам по себе. Даже лодочники хмуро отрабатывали и не переговаривались. С пасмурного неба посыпала морось. Сутулясь на банке, старший письмоводитель сопел потухшей трубкой и смотрел на воду. Проклятый Тронстейн разбередил душу, и теперь старший письмоводитель вспоминал, как приплыл на корабле впервые в Ниен.

Горечь и страх терзали его тогда. Горечь тяжёлой утраты и страх потерять ещё больше — жизнь.

Гонимые смертельной угрозой, они с Грюббе бежали на край света, в другое королевство, где не мог достать их закон. В новой шведской провинции принимали всех и мало о чём расспрашивали. Но если в Нарве и Або места были заняты, то новый город давал возможность пристроиться всем способным людям. И — самое главное — встретить купцов из Нюрнберга в Ниене не было решительно никакой возможности.

Тогда они с надеждой вглядывались в незнакомые берега, чая спасения. Здесь были сразу крепость и порт. Ниен — это порт и живущие вокруг него люди. Торговля и ремесленное производство. Портовый город строили вдоль реки, отступая от неё. Промежутки вдоль ряда дворов образовывали улицы. Королевская, самая ближайшая к воде, на которой сосредоточены склады, рынок, ратуша, кирха и гостиные дома — главная артерия жизни. Средняя улица — большая, но скромней, там живут шведские купцы и ремесленники. За ней — Выборгская, от которой отходит дорога на Выборг, улица мекленбургских бюргеров, поселившихся позднее.

Ниен начинался с низовьев, на слиянии двух рек, где Свартебек впадала в Неву. По правому борту прибывающих встречал православный храм и деревенский кабак у паромной пристани. Там корабль разворачивался бортом к течению Невы и уходил к устью, где был порт. Поднятая на сваях причальная стенка тянулась до Корабельного моста, связывающего правый берег Свартебек с мысом, на котором стоял Ниеншанц.

Крепость охраняла своими орудиями порт и город, который вовсе не был основой этого места. Главным на стыке моря и главной реки был порт — пристань, верфь и пакгаузы. Возле королевских складов — городские весы и рынок. За рыночной площадью от реки — ратуша, где сидят люди, ведущие учёт, мировой суд и смотрящие за жизнью города. Туда и направились бывший нюрнбергский фогт и помощник нотариуса, сошедшие с корабля.

«А если из Ниена придётся бежать, то куда дальше — к русскому царю? — содрогнулся Хайнц и мстительно подумал: — Я тебе устрою горячую баню, Хильдегард Тронстейн!»