Зверь в Ниене

ПОСИДЕЛКИ В РАТУШЕ

Зал заседаний был чисто выметен, ярко освещён и хорошо протоплен. Все собрались за столом, в середине которого разместился генерал-губернатор Ингерманландии, а напротив него — бургомистр Ниена.

По правую руку Гюлленштерна пребывал судья Иеремиас Магнуссон. По левую занял подобающее место давний друг — начальник таможни барон Мортен Лейоншельд, с которым губернатор обменивался тихими репликами.

Со стороны бургомистра Генриха Пипера уселся справа юстиц-бургомистр, а слева — пастор Фаттабур.

С торца приютился Клаус Хайнц, приглашённый как городской нотариус, из вежливости. По настоянию юстиц-бургомистра — для опоры. Хайнц сидел за чаркой, привычно ссутулившись, будто готовясь записывать. С дальнего торца стола, самого тёмного и самого холодного, пристроился королевский фогт Сёдерблум, заслуживший своим благочинием настолько достойное уважение в Ниене и за его пределами, что его никто не замечал.

Прислуживали губернаторские лакеи, а со стороны Ниена писари Фредрик и Уве. Все — доверенные лица. О чём будут говорить господа, не выйдет за стены ратуши.

После вчерашнего приёма в замке Ниеншанца, с господами офицерами и прекрасным ужином, свите генерал-губернатора было нехорошо, но сносно. Сам Эрик Карлссон Гюлленштерна выглядел цветущим, на фоне судьи и начальника таможни. Это был кряжистый муж сорока трёх лет, пару недель назад отпраздновавший день своего рождения, с рыжей бородой поленом и закрученными вверх усами. Тёмные волнистые локоны спадали на плечи. Длинный прямой нос казался продолжением высокого лба. Брови коромыслом сходились к морщине над переносицей, отчего глаза смотрели недовольно и могли напугать случайного собеседника.

Генерал-губернатор поднял бокал, и все выпили.

— Вино хорошее, как из Аквитании, — с благостной задумчивостью молвил он, прислушиваясь к послевкусию. — Мы пили такое в Ля-Рошели, в двадцать восьмом году.

Он говорил, чтобы скрасить время между первым бокалом и трапезой.

— Когда мы брали Ля-Рошель, кардинал Ришелье приказал нам захватить дамбу, чтобы отрезать крепость от моря и заставить ублюдков затянуть пояса.

Все злорадно заулыбались, будто им предстояло получить за пленённых ублюдков выкуп.

— Его Высокопреосвященство был католик, не так ли? — робко вопросил пастор, — В крепости находились последователи Кальвина!

— Они были гугенотами, — пробасил Гюлленштерна. — Какое нам дело до аквитантских воззрений, если мы нанялись на службу за весомое серебро и получали его в срок?

— Но проливать кровь во славу католиков…

— Через год они сдались и вышли голодными, но живыми, — объявил генерал Гюлленштерна. — От нас больше претерпели во время осады жители города Ля-Рошель, — и он ухмыльнулся. — В особенности, винные склады кварталов строителей дамбы, где остановился мой полк.

Все закивали, а пастор перекрестился.

Тут хлопнула дверь. Уве и Фредрик принесли из «Медного эре» кипящий котёл со свиными колбасками и другой котёл с кашей из редкого в этих краях языческого букового пшена со шкварками. Лакеи занялись тарелками.

— Про гусей не забывайте, — вполголоса напомнил Клаус Хайнц, когда Уве оказался рядом.

— Про гусей мы помним! — горячим шёпотом заверил помощник.

Сидящий рядом пастор Фаттабур скорбно покоился на него и сдержал вздох. После неудачного самоубийства окончательно павший духом Уве исповедовался во всех сокрытых грехах. Даже в самом страшном, который побудил бежать из Вестероса.

За такой в ветхозаветные времена Господь повергал города огнём и серою.

Когда пастор узнал о деяниях Тойво, в которых дурачок не догадался сознаться на исповеди, любой намёк на дикарские кощунства повергал священника в дрожь и трепет.

Чем больше Фаттабур узнавал о пёстрой пастве, скопившейся на самом дне захолустной провинции, тем крепче делалось убеждение в высшем предназначении — спасении заблудших душ, которые отчаялись в этом.

Теперь и гуси…

И хотя пастор знал, что сейчас займётся ими вместе со всеми высокими гостями, чувство сострадания к падшим мира сего не оставляло.

Тем временем, достойные мужи от воспоминаний о службе в армии перешли к разговорам о работе.

— Собрать ввозную пошлину не всегда удаётся, — пожаловался начальник таможни барон Лейоншельд. — Финны как тараканы. Они снуют и снуют через границу. Сколько их ни задерживаешь, сколько их ни калечишь при задержании, сколько ни изымаешь у них грузов, они всё равно мельтешат на своих лодках возле наших пустых берегов.

— А вы не пробовали их жечь? — спросил Магнуссон.

— Это не наши, не ингерманландские финны, — с некоторым сожалением пояснил Мортен Лейоншельд. — Это контрабандисты из Финляндии.

— Я имел в виду конфискованные грузы.

— Сжигать товары? — изумился начальник таможни. — Зачем?!

И все присутствующие согласились, что уничтожать таможенный конфискат нецелесообразно, а нужно реализовывать его через ниенских купцов. Выручку же, оставив продавцам их наценку, делить на три части. Одна пойдёт в награду таможне, другая — в распоряжение магистрата, а третья — в королевскую казну.

— Контрабандистов имело бы смысл отправлять на полугодовые тяжёлые работы, — заявил Карл-Фридер Грюббе.

— Они из другой провинции, — вздохнул Лейоншельд.

— Мы ведь ловим бродяг и присуждаем им по шесть месяцев исправительных работ, после чего выдаём обратно на Русь или в Эстляндию. В зависимости от того, откуда они забрели, — сказал бургомистр юстиции. — Чем финны хуже?

— Мера достойная, — признал генерал-губернатор. — Наша соседняя провинция всего лишь одна из пяти вокруг Балтики.

Бургомистр Ниена кивнул, на лице его возникло мечтательное выражение.

— Принятие этой меры потребует внести серьёзные изменения в законы, — отец Магнуссона изучал право в университете Уппсалы, и его дед, и прадед; Иеремиас Магнуссон отъехал в самую захолустную провинцию, чтобы с должности судьи Ингерманландии перейти в штат риксканцелярии, и поэтому он выказывал себя сторожевым псом Закона. — Контрабандисты Ниена, ввиду ничтожной роли нового города в делах королевства, не могут явиться основанием для выдвижения такого требования, при всём уважении, герр Пипер.

Генриху Пиперу будто плюнули в лицо.

— Понимаю, — бургомистр будто утёрся. — Мы имеем дело с тем материалом, которое даровал нам в этом краю милостивый Господь. И да простит нас Бог, если мы пытаемся вылепить что лучшее из имеющегося в наших руках.

— Ибо воистину, — подтвердил пастор Фаттабур. — Пестрота здешнего населения способна ввести в смущение любого пробста.

Уве и Фредрик принесли из печей «Медного эре» двух гусей, местной породы, некрупных. Лакеи быстро и ловко разложили по тарелкам. Откупорили новые бутылки и наполнили бокалы.

— Они творят неподобающие человека деяния, — поддержал пастора Клаус Хайнц, и все посмотрели на скромного нотариуса, который был ярко освещён и притом доселе неприметен. — В ходе дознания они как в капле воды показали нам все грехи мира.

— Суд скоро увидит собранные нами показания бюргеров, — кинулся на выручку добросердечный фогт Сёдерблум. — Они представляют собой спутанный в гордиевы узлы ком грехов и откровений.

— Которые можно разрубать только мечом, — Грюббе мрачно усмехнулся. — Мы надеемся на вас, Ваша честь.

Иеремиас Магнуссон внимательно смотрел на бургомистра юстиции, будто видел его впервые. Они встречались на сессии выездного суда в прошлом году, когда судья только заступил на должность, но в тот раз в Ниене не произошло ничего примечательного, что могло бы врезаться в память.

— Виной тому непомерное пьянство здешних мест. — продолжил благочестивый Пер Сёдерблум. — Оно ведёт к разрушению устоев морали и, как следствие, законопослушания. Хотя по природе своей местный народец — добрый народец.

Слушая королевского фогта, все закивали снисходительно и выпили не чокаясь.

— Беда финна в том, что когда он не пьян, он трезв, — рассудил генерал-губернатор. — И неизвестно, какое состояние для него хуже. Это касается савакотов, это касается ингрекотов. В этом отношении разницы между ними не существует.

— Но наш спасаемый Господом край населяют и другие племена, — молвил пастор Фаттабур. — Они не только схизматики, но некоторые, по сути, есть самые настоящие язычники.

Эрик Карлссон Гюлленштерна сказал всем, чтобы никто не ушёл не окормленным:

— Мы поставлены здесь для того, чтобы управлять отсталыми народами, многие из которых близки к животному состоянию, и удел их — служить людям.

Говорить можно было без стеснения. Кроме шведов, в ратуше находились только два баварца — Грюббе и Хайнц. Несмотря на высокую должность, Эрик Гюлленштерна, который учился в менее почётном университете Хельмштедта, уважал нюрнбержцев как более просвещённых и слегка опасался их знаний.

И генерал-губернатор продолжил:

— Самыми близкими к людям показали себя финны из Саво. Но и они не лишены дикости, ибо их преступность, следствие бездушной жестокости, равна их скотской сущности. Ингерманландские финны стоят на значительно низшей ступени развития и нескоро смогут дорасти до привилегии высказывать собственное мнение в ландтаге. Едва ли когда-нибудь эта честь окажется им доступна. Остальные же племена, населившие сей скудный край после Всемирного Потопа, недалеко ушли от звериного состояния, ибо предпочитают жить на пустых берегах и в лесах, не пробуя даже для строительства использовать камень.

— А славяне? — робко вопросил Сёдерблум.

Эрик Карлссон Гюлленштерна посмотрел на кронофогта как на живность из волос. Этому учёному человеку он обязан был преподнести государственную мудрость и жизненную силу практики управления.

— Славяне пришли сюда в изгнание, влекомые силой франконских вождей, и являются носителями чужой, пусть и человеческой культуры, непонятной исконным жителям, — пояснил генерал-губернатор. — Пока их схизматическая ересь не вступает в противоречие с нашей властью, трогать славян и примкнувших к ним автохтонов нецелесообразно. Рядом лежит огромный спящий зверь. Не будем его будить.

Тут все признали, что будить зверя не надо. Достаточно на западе войны, суровой, опустошительной, более не приносящей королевству прибыли, как было прежде. И неизвестно чем она кончится.

Магистрат встретил генерал-губернатора и суд приличествующим образом. Старший письмоводитель даже намекнул губернаторскому лакею, что посуда в ратуше значительно лучше, чем располагает для приёма в замке генерал-губернатор. И подсказал, у кого её можно приобрести прямо завтра.

Лакей дал ему за наводку серебряную марку.

В конце ужина Эрик Карлссон Гюлленштерна обозначил ближайшие перспективы:

— После праздника Рождества Христова мы приступим к дознанию и пыткам.