Зверь в Ниене

ПОГОВОРИМ, БРАТ

После бани, напарившись, сели братья Егор и Фадей за стол и начали разглядывать друг друга, будто раньше не видели. Да и точно — настала пора обозреть в новом облике.

— Ты стал похож на опалённое дерево, — отметил Фадей. — Крона и кора сожжены, но стоишь крепко.

— Потому что корни есть, — сказал Малисон. — Я хоть и живу на шведской стороне, а помню своих. Родню забывать неможно прежде всего для себя самого. Память о ней тебя на ногах держит.

Сам он заметил, что Фадей тогда уж напоминает иссохшее дерево. За минувшие годы брат сильно отощал и состарился. Рубаха висела на нём как мешок. Бороду и волосья подравняли, но смыть отпечатки бродяжной жизни никакая парилка не могла.

— Что случилось с твоей семьёй? В крепости о тебе чего только не говорят.

— Её кто-то убил, — скупо ответил Малисон и тут же с жадностью заинтересовался: — А что говорят?

— Несут кто во что горазд. Что ты сбрендил. Что ты сам всех перебил, чтобы жениться на… этой, — стрельнул Фадей глазами на дверь, в которую должна была зайти Аннелиса. — Солдаты тоже народец аховый, с отрубями в башке. Сам-то думаешь на кого?

— На антихриста.

Фадей погрустнел. Солдаты могли оказаться правы.

— А из людей? — спросил он упавшим голосом.

— Вот бы узнать.

— Есть подозрения?

— Убил тот, кто спёр у меня мошну с деньгами. Мне дал их Тронстейн. Хильдегард Тронстейн, — упрямо повторил купец. — А чёрт унёс. Если я его найду, найду и убийцу.

Аннелиса принесла из подклета кувшин тёмного пива. Малисон подумал, что оно — то самое, которое он пил, когда ему сказали о смерти близких. И ещё подумал, что бочка заканчивается. Пора заказывать у Йенса новую.

С того дня разверзлись небесные хляби, и погода устоялась — настоящая, ниенская. Каждый день приносил всё меньше света и всё больше тьмы.

Фадея по обретённому положению его поселили в доме. Новый работник вставал спозаранку, ходил за скотиной, топил печь, стряпал и управлялся, как прежде служанка. Аннелиса, с которой Малисон открыто жил блудом, сидела в лавке, где от неё было изрядно пользы. Малисон сладился с пастором о венчании на первое воскресенье после Богоявления, дабы не пребывать во грехе и в то же время выдержать подобающий траур.

— И не буду притеснять или губить кого-либо, кроме совершившего преступление, — повторил Малисон слова древней клятвы, принесённой при вступлении в достоинство бюргера Ниена, да закончил так: — А окажется злодей в руках моих, совершу над ним великие мщения наказаниями яростными, и узнает, что я есмь Возмездие, когда совершу над душегубом мои мщения.

Пастор Фаттабур утёр холодный пот рукавом рясы и перекрестился.

После того, как Господь услышал молитвы и прислал Малисону письменное указание, а потом и брата, купец больше не сомневался, что найдёт антихриста и с божьей помощью покарает Зверя — за всё зло, за кровь невинных, за свою порушенную жизнь.

— Я буду ловцом Зверя, — в тот же день пообещал купец в «Медном эре», и многие слышали его зарок.

На следующей неделе в Ниене случилось чудо — дождь прекратился!

Малисон решил не упускать счастливый случай. Усадил Аннелису в лавку, вместе с Фадеем отмыл пивную бочку и, пригнав от бордингауза телегу Петровича, отвёз на поварню.

Йенс Брауэр построил курную избу выше по течению Свартебек, чтобы пожар, который легко мог случиться от постоянно горящих огней, не затронул город. Место было удобное — чистая вода и рядом деревеньки, с которых приходила работать на подёнщину всякая ижора. Оная же ижора растила ячмень и собирала хмель. А при поварне жили три бобыля. Один слепой, который знатно нюхал солод и зерно, да пробовал сусло, другой глухой и третий немой — они кололи дрова, лили, размешивали и топили за еду, платье и далер в год.

Бобыли были хмельные и толстые от пивного подонка. Саму барду с поварни задёшево покупали в соседних деревнях и ею откармливали свиней. Свиньи у той ижоры росли в сытости и достатке — довольные, дородные, жирные, да вкусные. Так бы всем жить!

— Браумейстер Йенс!

— Герр Малисон!

Купцы обнялись пуще родных братьев.

— А что это с вами за работник? Он на вас похож.

— Похож? А это мой брат! Его зовут Фадей.

— Герр Мальцев? — вежливо спросил Брауэр, который давно всё знал по слухам и предполагал видеть родственника купца в городской общине. — Добро пожаловать к нам!

Он говорил на платтдойч, которого Мальцев не понимал, но уловил в голосе радушие и охотно кивнул.

Коротконогие пузатенькие бобыли в засолодевших колом рубахах выходили из поварни, испуская пар от плечей, и кланялись.

— Заходи, я тут сварил!

— В избу не пойдём, — сказал Малисон, ибо к вечеру подмораживало. — Там баня.

— Выноси горяченького сюда! — распорядился пивной мастер.

Слепой и немой вынесли по паре кружек и поставили на вкопанную в землю бочку под раскидистой ивой, пока глухой шурудил дровами. Бобыли остались стоять на подхвате, ожидая распоряжения господ. Покачивались и рыгали, воротя носы от пивного духа. Если бы им предложили, они бы не захотели.

Малисон толкнул локтём Фадея и сказал по-русски:

— Накатим, брат!

Новый навар отдавал тем мимолётным духом, который бывает только в свежесваренном пиве и быстро уходит в небо к ангелам, стоит лишь пиву немного остыть.

— Как всегда, герр браумейстер! — отметил Малисон.

— С Божьей помощью!

— Зер гут, зер гут, — сказал Фадей, но его никто не расслышал.

— У тебя очень хорошее удалось, но я бы хотел купить тёмного, — Малисон поправил рубаху за пояском, чтобы попустить брюхо.

— Бери и это пока свежее, — предложил пивной мастер.

Малисон поразмыслил. Отхлебнул ещё и ещё поразмыслил.

— Возьму две бочки, — прикинул он на разрост дома, аннелисины детишки должны были прибыть. — Одну тёмного, одну малого.

— А нового? — немедленно спросил Йенс.

— Нового не надоть, — сказал Малисон. — Оно у тебя столовое, а мне детей поить надо. Такое-то застоится и прокиснет у меня.

— Малое как вода, — сказал Йенс. — Уйдёт за неделю.

— Да… Десяток вёдер — не колодезь, — рассудил купец.

— Ведь все пьют. Ты у Дохлого брал, а теперь за ту же цену возьми у меня, — браумейстер Йенс к исходу дня был изрядно распробовавшимся и не чуял цеховых правил.

— А, давай! — согласился Малисон. — Возьму три бочки, а пустую мне зачти. Те две не верну, они прогнили. Я их на дрова пустил.

— А эта тоже старая.

— Я у тебя три беру!

— Идёт в зачёт, — решил пивной мастер и приказал слепому: — Готовь тёмного, малого и нового.

Слепой молча умёлся, будто не слышал приказа, а воспринял его незримо. Он лучше всех умел считать в уме и понимать намёки.

— Нам повтори, и возчику поднеси, — приказал Йенс немому. — А то он заскучал. И давайте грузить, слышал чего?

Немой кивнул и пошагал к дверям, из которых валил духмяный пар, будто ожидая тяжёлой работы. Фадей посмотрел ему вслед как будто с завистью.

Смеркалось, и вот-вот должен был пойти дождь, но он не начинался. Почему? Бог весть.

Малисон распустил мошну и принялся выкладывать на бочку монеты. Одну, другую, третью, много.

— Пиво варится — марка валится! — как увидел серебро, так и расцвёл мастер Йенс.

— Будем, — поднял кружку Фадей.

Купец отсчитал деньги, которые взял с запасом. Их оказалось впритык.

Теперь всего было впритык.

— Ну, что, герр Малисон, зверя-то поймал? — как бы невзначай спросил Йенс, стрельнув глазами на Фадея.

— Поймаю, — купец отхлебнул пива. — Никуда Зверь от меня не денется.

— У нас тут люди пропадают.

— Да они постоянно пропадают, — сказал Малисон. — Новые приходят. Ничем не лучше.

— Это точно, — сказал браумейстер Йенс, бросил взгляд на Фадея и повторил. — Это точно.

И тогда Малисон, выпятив пузо, поднял крухан:

— За холод, солод и совесть пивовара!

За совесть выпили бесспорно.

Бобыли загрузили. Во дворе с Петровичем спустили бочки с телеги, закатили в подклет и установили в дальнем углу на своём месте.

Управились вовремя.

Основательно зарядили дожди, как это бывает в осеннем Ниене — недели без остановки — и на службы преподобного Фаттабура начали собираться толпы. Обновлённая кирха была полна полнёшенька. Заявлялась не только паства, а вообще все, чтобы потолкаться и посудачить, даже если не очень понимали язык проповеди. Аннелиса любила ходить послушать. И если раньше служанка держалась поодаль от Малисона и Айны с детьми, то сейчас она сидела с ним рука об руку. Брак их негласно считали делом уже решённым.

Каждое воскресенье Малисон повадился брать с собой и Фадея. Чем раньше соседи начнут считать его своим, тем для всех лучше. Он намекнул преподобному Фаттабуру, что паству ждёт прибавление, и встретил тёплую поддержку. В это воскресенье пастор много говорил о блудном сыне, о раскаявшемся разбойнике и о том, что для Господа возвращение в лоно грешника значительно ценнее безупречного праведника.

— Вот, пребывает среди нас дитя божье, ненамеренно согрешившее.

Малисон толкнул локтём Фадея, тот встал на всеобщее обозрение и повесил нос.

— Он такой же наш брат и обещает стать добрым христианином, — благожелательно растолковал пастор. — Стопы его направил Господь, чтобы он пришёл к нам и нашёл мир. И хотя раб божий Фадей был обвинён в злодеяниях и заключён в узилище, справедливый городской суд пристально рассмотрел доводы за и против, и снял все подозрения. Перед законом теперь он очистился, и пусть будет очищен перед членами нашей общины.

И все молча закивали, совсем иначе глядя на обращённого в холопы бродягу.

С того дня начал Малисон убеждать брата перейти в латинскую веру.

— В церковь Спаса Преображения ты всё равно ходить молиться не будешь. Да и встретишь ты там недоверие и незаслуженную хулу. Это ведь, по ихним понятиям, именно ты девку убил. А если не убил, то ограбил, что судом доказано. И получишь ты в кабацкой пьяной драке, в оконцовке, длинный пуукко в бок. Не надо тебе в Спасском появляться.

Фадей призадумался.

— Через полгода же меня на Русь выдадут? — спросил он.

— Или не выдадут. Такое не скоро делается, — утешил купец. — Пока они возятся, ты по русскому закону через полгода жития в моём доме перейдёшь на десять лет ко мне в холопы. Коли так — выдачи нет, коли я тебе вольную не выпишу для жизни на русской стороне, куда ты не особо стремишься. Всё на годы затягивается легко, а на десятки лет запросто. Ты по ходу времени можешь и короне шведской присягнуть, да остаться здесь навсегда. С той стороны бодаться за тебя никто не будет. Ты безземельный и никому не нужен. Живи в Ниене. Будешь ходить в кирху, опчество к тебе обвыкнется, торговлишку собственную откроешь, потом и в бюргеры возьмут. Но сначала надо принять латинское крещение.

Речь купца журчала как ручей и без выхода лилась брату в уши.

— Скажи тогда, каково оно, в латышах-то? — заинтересовался Фадей.

— Латинская вера ничуть не хуже православной, разве что слабее. Постов меньше. В церкви всем положено сидеть, не токмо немощным.

— Разве вера это? — удивился Фадей.

— А люди крепкие, особливо, датчане. Да и шведы спуску не дают.

— Ничего, что я здесь чужой?

— Чтобы община к тебе привыкла, ты должен чаще ходить на службы и разговаривать с людьми.

— Они же немцы, — испугался Фадей. — Как с ними говорить?

— Или хотя бы стараться. Тут некоторые по-русски понимают, кто имеет к этому способности. С ними и налаживай связи. Языки учи.

— Кто со мной будет говорить? Кто меня знает?

— Я знаю, — веско ответил Малисон. — Аннелиса знает. С солдатом ты познакомился, правда, он ходит в кирху Ниеншанца и не нашей общины человек. Зато тебя знает нотариус Хайнц и бургомистр юстиции, — добавил купец без тени насмешки. — Они на службах в первом ряду сидят.

— А мы в заднем.

— Мы из другого теста, — обиняками объяснял брату Малисон.