Литнегр, или Ghostwriter

Глава 4 Синопсис, чтоб ему!

Пора, однако, уже объяснить как-то двойное название книги. У неё и впрямь два лица. Одно — чёрное, другое — белое. Одно — чернокожий невольник на плантациях; второе — существо невидимое, но внушающее уважение. Одно символизирует труд низкий, презираемый, другое — относительно респектабельный, такой, который не стыдно упомянуть в приличном обществе. Собственно, в английском языке причиной замены литнегра на гострайтера (писатель-призрак — по-русски это всё же длинновато) стала политкорректность — изначально в знак уважения людей с чёрной кожей, но такая вежливость иррадиирует и на само занятие: вместо раба появляется работник. Рабу с плантации деваться некуда; работник вправе уйти. Раб трудится, только пока его подгоняют, работник не чужд высших стимулов. В данном случае — писательских…

Как оно вообще у меня происходит — писательство? За себя и за других?

За себя — понятно. Двумя способами. Первый — уже упомянутый выше — я называю «точка». Появляется какая-то ситуация или какой-то диалог, причём я могу даже не видеть сначала, кто говорит, просто что-то такое брезжит, страшное или забавное, или какая-то словесная игра. И вокруг этой точки облаком концентрируется всё остальное: сначала образы тех, кто говорит или с кем это происходит, потом их биографии, потом сюжет, складывающийся из кусков того, что случилось с персонажами. В процессе написания всё это, естественно, может меняться, и в завершённом произведении герои уже не совсем те, кто брезжился мне в начале.

Второй способ — обратное движение: от сюжета к героям и всему такому прочему. Обычно более трудный и тягомотный. Сюжет может болтаться у меня в голове несколько лет — и вдруг одномоментно обрести плоть и кровь. После этого можно уже прямо садиться и работать: всё получится.

Но в случае заказного романа нет у меня этих самых лет. А что же есть? А есть у меня десяток волшебных страничек под названием «синопсис».

Если верить Советскому энциклопедическому словарю, греческое слово «synopsis» (с ударением, кстати, на первом слоге, хотя все в издательстве упорно ударяли по второму) означает «обозрение». В те давние времена, из которых оно начало свой путь, обозревались битвы, государственные перевороты и прочие события важные, примечательные… короче, исторические. То есть — реальные. Много веков спустя это словцо стало обозначать изложение событий вымышленных — происходящих в романе, кратким содержанием которого автор желает поделиться с редактором, литературным агентом или другим заинтересованным лицом. События, подчёркиваю, вымышленные, однако приобретшие по крайней мере ту мнимую, но оснащённую живой плотью характеров и деталей несомненность, которой надлежит удерживать читательское внимание на протяжении тринадцати или около того авторских листов.

Профессия литературного негра заставила слово «синопсис» приобрести новый, непредвиденный смысл. Для литнегритянского племени синопсис — это такая цидулька, которая описывает события вероятностные. Сюжет, который ещё не написан, а существует только в голове сочинителя синопсиса (в моём случае это Двудомский); герои — едва намеченные призраки, голые функционирующие схемы, которые только предстоит обрастить плотью и кровью, и одеждой, и всем остальным.

Итак, вернёмся к событиям вскоре после заключения контракта, когда я была молодой неопытной литнегритянкой и верила в синопсис. Августовский погожий денёк только начался, муж только что ушёл на работу, а я сижу, штудирую выданные мне листочки с тяжёлым чувством, что я, бестолочь огородная, чего-то не понимаю… А не понимала я многого. Например, как преступник-искусствовед мог оставаться уважаемым в своей среде человеком с незапятнанной репутацией, несмотря на то, что трижды был замечен Интерполом в похищении шедевров живописи? Причём улик против него было столько, что ему лишь каким-то адским образом удалось выйти сухим из воды. И майор Пронюшкин на протяжении ста двадцати страниц упражняется в дедукции, многозначительно морщит лоб, хотя ему достаточно было связаться с базой данных Интерпола и получить виновного в краже картин из Эрмитажа на блюдечке с каёмочкой… Непонятно также было, как персонажи осуществляют телепортацию, умудряясь присутствовать в одно и то же время в разных местах: синопсис говорит, что матёрый рецидивист Веня Мокренький совершил убийство коллекционера Оглоблина тогда-то и там-то, зато десятью абзацами позже заявляет, что пресловутого Веню как раз в это время вызывали на Лубянку, где сильно трясли на предмет причастности к тому самому убийству. Может, я такая тупая и ничего не понимаю в детективах?

Но сильнее всего ввергала в недоумение финальная сцена. После того, как злодей-искусствовед (роль для великого актёра американских киноужасов пятидесятых годов Винсента Прайса!) был схвачен, изобличён и отдал следствию все похищенные шедевры, его подручные, вместо того, чтобы залечь на дно и воспользоваться деньгами, полученными от своего шефа, с оружием в руках захватывают Эрмитаж и устраивают там героическую оборону Севастополя. Спецназ и милиция штурмуют Зимний, то есть ныне Эрмитаж, попутно круша немереную прорвищу произведений искусства, но преступники держатся до последнего и гибнут — все как один.

Поведение, мягко говоря, неадекватное — учитывая, что о наркотиках речи не шло. Может, преступники добиваются освобождения своего обожаемого Винсента Прайса? Так нет же: они обрисованы как личности корыстные, давно хотевшие избавиться от искусствоведа, который отбирал у них львиную долю прибыли. Хоть какой-то мотив у них должен быть?

Об этом я решила посоветоваться — минуя ступени субординации — с главным редактором издательства, который велел обращаться к нему по всем вопросам.

— Алло, Александр Давидович? У меня такой вопрос…

В телефонную трубку я отчётливо слышала, как звонят другие гендиректорские телефоны, как заходят посетители в гендиректорский кабинет. Похоже, гендиректор был крайне занят. Игнорируя намёки на эту занятость — и стремясь показать себя как можно более добросовестным гострайтером — я принялась описывать ситуацию обороны и штурма Эрмитажа. Однако гендиректор, постоянно отвлекающийся на «Положи это вон в ту папку» и «Позже, позже», не увидел в ней преступления против логики. Чтобы показать, что именно здесь нелогично, я стала излагать более подробно. С тяжёлым вздохом он начал выдавать торопливые рекомендации, которые, будучи реализованы, добавили бы сумасшествия сюжету — и, вконец иссякнув, взмолился:

— Детка, ну у Двудомского песок из мозгов сыплется, ну придумай что-нибудь!

Хоттабыч не был виноват в том, что накропал Двудомский. Он просто хотел поскорей отвязаться — от него, от меня, от злодея-искусствоведа и от синопсиса. Он руководил гигантской, будем откровенны, коммерческой организацией. Разве не наплевать ему было на то, каким образом выстроятся события проходной бульварной книжонки, которую всё равно кто-нибудь купит и прочтёт?

До меня со скрипом неимоверным доходило: если я дотошно буду следовать всему, что начирикано в синопсисе, это не понравится издательству. Последующие события подтвердили эту печальную догадку. Возможно, когда-то мой подшефный, так сказать, автор, отражая в синопсисах свой богатый милицейский опыт, делал это связно, логично и увлекательно, озаряя литнегров пламенным творческим энтузиазмом; ведь первые его (хотя уже и тогда не его) произведения неплохо оценила критика! Всё может быть… Я этого золотого века не застала. Мне достался век суконный, если учесть, каким языком излагались данные; или даже липовый — исходя из того, насколько неправдоподобными, натужными и бредовыми были события очередного детектива из серии о майоре Пронюшкине. Ну ладно, к оригинальности сюжетов как таковых я не придираюсь: много ли их вообще в мировой литературе, сюжетов-то? А что касается детективных произведений, круг и подавно сужается… Но, казалось бы, располагая тривиальным, но крепким сюжетом, можно довести его до совершенства? Увязать все концы с концами, расставить в правильном порядке персонажей, выверить даты… Так нет же! То и дело на глазах рассыпается версия происшествия. Эти ляпы повторяются с такой досадной периодичностью, что навевают подозрение: если Двудомский в бытность свою милиционером так же относился к алиби обвиняемых, сколько же народища он безвинно отправил в тюрьму?

Ну а что же, спрашивается, оставалось делать мне? Я слегка повздыхала от того, что никто не мог оказать мне поддержку, а потом села за компьютер и сделала всё по-своему. Переставила события синопсиса местами. Отныне роман увенчивался захватом главного злодея, который, как и полагается этому разряду персонажей, отчаянно сопротивлялся, оставив за собой множество человеческих жертв. А Веня Мокренький преспокойно пришил коллекционера, однако его быстро вычислили по характерному удару в череп справа (Веня был левшой) и его любимому орудию убийства — гаечному ключу. Я немного трусила, ведь я была юной и неопытной литнегритянкой, но, забегая вперёд, скажу: никто не упрекнул меня в самоуправстве.

Любой коллега-литнегр, осиливший по крайней мере два заказных романа, согласится с товарищем Лениным — и со мной: синопсис, как и марксизм, не догма, а руководство к действию.