Литнегр, или Ghostwriter

Глава 23 Собачья тема и чуть-чуть религии

Моя книга о ведьме, по-видимому, удовлетворила взыскательный вкус Розеткина, ставшего Андреем Током, потому что Алла снова обратилась ко мне. Ток готовился к новому прорыву: количество его литнегров увеличивалось, количество романов росло. Для упрочения популярности неплохо бы написать киносценарий… Вот по этому поводу я и была звана в гости к Алле. К тому же мы стали почти соседками: она переехала на расстояние одной станции метро от меня. Осваивала новое жильё — и новую жизнь с Волком… Позвольте, каким ещё Волком? Ну да, был у неё какой-то мужчина, о котором она не однажды упоминала в нашей переписке, но при чём тут он, когда Алла восторгается Током, проникнута Током, делает всё, чтобы вывести Тока в первый ряд популярных русских писателей? Я-то была уверена: здесь что-то личное… Ну ладно. Схожу — погляжу, что там за волки в её лесу водятся.

Был серый летний день, влажный и прохладный, но без дождя. Были длинная джинсовая юбка и серый свитер с текстильными узорами в виде пухлых деформированных цветов — на мне. Алла — похудевшая, закудрявившаяся от влажности ещё больше обычного — семенила рядом своими быстрыми ножками и рассказывала, как трудно пробиться в сценарном деле.

— Если сценарий приходит самотёком, — повествовала Алла, упоённо приглушив голос, словно рассказывала страшилку в пионерлагере, — его берут и прямо в корзину выбрасывают.

— Неужели и читать не станут? — подыграла я с ахающим подвыванием на конце. Впрочем, по-настоящему Алла меня не запугала: во-первых, я не собиралась становиться сценаристом (имеется в виду, сама за себя), а во-вторых, известие, что в каком-то творческом сегменте всё схвачено исключительно для своих, в тесном междусобойчике, откровением стать не могло. Для меня это уже было нормой, и если что царапало слегка — только напоминание о моей прежней лупоглазой наивности, заставлявшей рассылать свои романы по издательствам и верить, что их вот так просто возьмут и напечатают.

— Да какое там читать! От Андрея и то не сразу берут. Нужно, чтобы одобрил режиссёр. Ты, наверное, слышала о таком режиссёре — Хунде?

«Хунд» по-немецки «собака». На таком уровне язык, который учила в школе, я ещё помню. Волки, собаки… Бестиарий какой-то.

— Нет. Ничего его не смотрела.

— Он начинающий, но уже награду завоевал на международном конкурсе… Но знаешь, заносчивый такой! Рвётся в соавторы сценария. Из ведьмы сделал держательницу воровской «малины», и там ещё целое бандитское гнездо, и вместе они потрошат главного героя. Главный герой у него — тоже не бизнесмен, а бандит. Криминальная драма конца девяностых…

— Послушай, но ведь это испортит сюжет! Лучшие ужасы — когда страшные события происходят с совершенно обычными людьми в совершенно обычной обстановке. А если сделать так, как Хунд хочет, читателю, то есть зрителю, трудно будет сочувствовать преступнику…

— Ты всё правильно понимаешь! — провозгласила Алла, от избытка чувств наступив в лужу и обрызгав низ моей юбки. — Вот и Андрей то же самое сказал. Ты знаешь, он такой нравственный! Никогда не учит злу, не делает героем злодея. Его единственное что мучает, что приходится выводить в своих произведениях нечистую силу…

— А что такого?

— Для души нехорошо, — убеждённо сказала Алла.

Надо сказать, во времена, к которым относится описываемый эпизод, церковь ещё не размахивала банхаммером, пытаясь запретить всем всё подряд, от Хэллоуина до абортов: она была тогда гораздо добрее и запрещала всё подряд только своим последователям. Из неё доносились даже голоса, убеждавшие, что искусство — это всего-навсего искусство, оно не грех и не надо путать его с реальным поклонением тёмным силам.

Алле, склонной к поползновениям в область неизведанного и таинственного, я не раз об этом говорила. И она даже соглашалась. Но на сей раз не подействовало.

— Нет, всё равно, если часто это делать, тёмные силы тобой могут заинтересоваться и подстроить несчастье…

«Тёмные силы вас злобно гнетут», — мысленно пропела я.

— Но он покажет, что работает на светлую сторону. Надо написать сценарий о святых Петре и Февронии, сейчас это должно хорошо пойти… Ты случайно не возьмёшься?

— Ага, пожалуй, — рассеянно ответила я, задаваясь вопросом, каким образом Андрей Ток намерен искупать грехи через меня, и было ли нечто подобное в религиозной практике. Нанять за деньги паломника, чтобы он сходил за тебя ко святым местам… А если к исповеди? А исполнять за деньги чужую епитимью — сто поклонов ежедневно — прямая польза: и деньги, и физзарядка. А уж поститься за другого — ну надо же, какие перспективы открываются! Как в старом мультфильме — «А вы что, и есть за меня будете?»

Постепенно, небыстрым шагом мы добрались до подземного перехода, а сразу по ту сторону был уже Аллин дом. Старый. Серый. На первых этажах таких домов гнездятся элитные магазины; здесь лифты медленно и тяжело проплывают в сеточных клетках, как осьминоги в тесных аквариумах, а потолки такие высокие, что кажется, будто дополнительный куб воздуха расправляет твои лёгкие. В квартире ремонт: один из дверных проёмов не до конца переделали в модную арку, на старом паркете там и сям были расстелены газеты и стояли железные банки с краской. То, что прямо под голой лампочкой был накрыт стол, придавало происходящему характер студенческого ужина, вечеринки весёлых единомышленников.

Этот формат успешно поддерживал Волк — худой, с прямыми торчащими волосами цвета колкой соломы и прямыми плечами, которые то и дело вздымались вверх, то вопросительно, то утвердительно. Громким голосом, не давая никому просочиться в паузы, он рассказывал, как набирал команду Андрея Тока, и это напоминало отчёт полководца, собирающего войска; рисовалась гигантская империя, объединённая именем одного человека — фактически не существующего, однако больше чем существующего: это имя было как название древнего царства, и я смутилась перед этой мощью, ощутив себя частью чего-то грандиозного, чего-то несравненно более величественного, нежели скромная и затёртая я. Волк говорил так плотно, сыпал информацией и шутками, что это напоминало выступление актёра, который любой ценой хочет удержать зал.

За вином, нарезанным брусочками сыром и бутербродами (в угощении тоже было что-то юное и напрочь студенческое), Алле тоже удалось вставить словечко. О том, как она модераторствовала на одном форуме. Для меня это казалось невероятным подвигом: форумного и сетевого общения тогда я боялась. И слегка обалдела, когда Волк сказал:

— Ну, ты любишь потрепаться. У всех женщин язык без костей, как у всех вас, женщин. Эмоции-то впереди мозгов бегут.

Я ожидала, что Алла включит модератора на форуме и отбреет любимого столь же едкой репликой. Я придумывала, как получше отбрить его самостоятельно. Однако Алла приобняла Волка за талию и влажно посмотрела на него снизу вверх. А потом — торжествующе — на меня.

Тут до меня дошло…

Женщины, которых растили как женщин, и женщины, которых растили как людей, — два племени, несхожие по своим повадкам. Два мира, живущие по разным законам, причём мир женщины, которую растили как женщину, более совпадает с реальным обществом, таким, каково оно есть. Поэтому она иногда проигрывает в крупном, однако никогда не спотыкается о препятствия, которых женщина, которую растили как человека, просто не заметит — и очень удивится, откуда взялась эта рана. Женщина, которую растили как женщину, не выберет профессию, не подходящую для девочек, зато знает правила игры «Сделай это для своей зайки, ты же мужчина!» Она убеждена, что никакого равенства от природы между мужчинами и женщинами быть не может — и находит в этом удовольствие. Там, где женщина, воспитанная как человек, увидит хамство и обидится, женщина, воспитанная как женщина, разглядит комплимент — и будет права. Называя её дурой, мужчина действительно говорит: «Ты — моя». Ведь этот мужчина привык иметь дело с женщинами, воспитанными как женщины, он знаком с тайным кодом: хочешь показать девочке, что она тебе нравится, — дерни за косичку.

В силу домашнего воспитания и чтения огромной массы правильных советских книг, где мужчины и женщины наравне совершали боевые и трудовые подвиги, а также вследствие своей социальной тупости я разбиралась в девичьих премудростях как улитка в тригонометрии. Поэтому так перевернуло меня озарение, случившееся в поезде, где довелось больше суток ехать в компании полузнакомых людей. Двое из них — мужчина-психолог и женщина-бухгалтер, — застилая свои полки свежевыданным бельем, завели диалог, воспринимавшийся мною поначалу как перебранка: он атаковал ее насмешками, она отвечала словно бы уклончиво, но так, чтобы насмешки продолжались, подбрасывала то хворост, то полено в их костер. Какое-то напряжение маячило за этим, какая-то энергия, исходящая с двух сторон… «Да они же флиртуют!» — полыхнула догадка, и все встало на свои места, и я застыла возле окна, за которым проносились однообразные южнорусские пейзажи, шокированная и торжествующая, точно викторианская учёная дама, которой удалось подглядеть причудливый обычай аборигенов Андаманских островов.

Подобная сцена разворачивалась и сейчас, позволяя мне определить: ага, значит, Волк для Аллы — её мужчина. Но тогда Андрей Ток её… кто? Литературный император? Царь? Или… бери выше… Бог? А почему нет? Алла говорит о нём с таким благоговением!

Я едва сдержала неуместное хихиканье: мне представилась картина эпохи позднего кватроченто «Алла получает очередной синопсис Тока». Во весь монитор горит картинка: оснащённое ангельскими крыльями письмо. Склонённое лицо Аллы, выхваченное из темноты синеватым свечением экрана, преисполнено кроткого восторга, ладони молитвенно сложены. «Се раба Токова, да будет мне по слову Твоему…»

Тьфу, непотребство!

— Поработаем на Тока, а потом и сами выйдем на широкий книжный рынок, — воодушевлял Волк. — Под собственными именами! Если как следует поработаем, он для нас всё сделает.

— Тебя-то Андрей уж точно продвинет, — улыбалась мне Алла. — Ты и сама по себе талантливая, а если будешь с нами…

Чужая вера заразительна. Выходила я на улицу под разразившийся после наступления темноты ливень полностью убеждённая, что Ток — лучший проект в российской массовой литературе, а лучшее для меня — это работать на Тока.

Назавтра это изрядно рассосалось. Но до конца не прошло.

А за сценарий о Петре и Февронии я действительно взялась, причём написала его более чем на треть. Написала бы и целиком, если бы за него заплатили, но поскольку с новым Хундом, готовым снимать религиозно правильное кино, Андрей Ток не нашёл контакта, идея осталась не воплощена. А мне было интересно помериться силами со средневековой сказкой — квинтэссенцией, с современной точки зрения, безнравственности. Молодой князь Пётр болен: кровь дракона разъела его тело, и теперь оно всё покрыто струпьями. Исцеление приходит из далёкой деревни, где мудрая дева, крестьянская дочь Феврония даёт гонцу нужное зелье, но с одним условием: чтобы князь женился на ней. После того, как Пётр помазался лекарством в бане, он исцелился; не хватило лекарства только на один струп, но даже этот последний не болел. Однако жениться на простолюдинке выздоровевший отказался. После этого оставшийся струп воспалился, хворь снова захватила тело князя, и тяжкими мучениями он был принуждён исполнить своё обещание. Таким образом Феврония не только достигла высокого социального положения с помощью шантажа, но и нарушила врачебную заповедь: не пользоваться врачебным искусством в личных корыстных целях. Правда, клятву Гиппократа она вряд ли давала, и это её чуть-чуть оправдывает. Но при чём тут великая любовь?

Чтобы приблизить этот плутовской роман к современному миропониманию, я изменила мотивы действующих лиц. Если кого-то в обмен на лечение вынуждают жениться на девице, которую он в глаза не видел, это действительно неприкрытый шантаж. А что если дать героям встретиться и завязать отношения? Пусть будет так: больному князю надоело пугать бояр своим отвратительным видом и смрадом, и он, оставив управление княжеством на доверенных людей, пускается в странствия, прикрывшись одеждой прокажённого, в надежде найти исцеление. В глушь, где жила Феврония, он забрёл уже на последнем дыхании, изнурённый как болезнью (такие повреждения на коже заставляют терять огромное количество жидкости), так и голодом (если вы не разбираетесь в съедобных грибах-ягодах, блуждания по лесам опасны для вашего здоровья). Сердобольные крестьяне подобрали бедолагу, не зная о его высоком происхождении, а Феврония взялась его лечить. Постепенно из-под струпьев показался облик молодого мужчины — вполне привлекательный; а учитывая образованность и речистость Петра, изнывающая в захирелой деревеньке умная девушка влюбилась в него без памяти. Она ему тоже понравилась — настолько, что почти выздоровевший Пётр признался в своём княжеском происхождении и предложил пойти к нему в наложницы. Ну не жениться ж на ней, в самом деле: где князь, а где крестьянка? Феврония потрясена до глубины души: она-то воображала, что у них взаимная любовь! В соответствии с нравами того времени Пётр имел право её изнасиловать, никто и пикнуть не посмел бы. Но он этого не делает из-за того, что, во-первых, как-никак, благодарен своей спасительнице, во-вторых, её побаивается — если лечить умеет, вдруг порчу какую нашлёт? Или без лишних сложностей яду подсыплет? Так что наш Петруша просто убегает ночью из гостеприимного крестьянского дома, не горя желанием разруливать ситуацию. Конечно, недолечившись, что с пациентами мужского пола бывает сплошь и рядом. Когда князь добрался до родных пенат и навёл порядок в управлении, болезнь дала рецидив. Он воспринял это как наказание свыше… короче, женитьба в такой ситуации — шаг закономерный.

Если ты, внезапно случившийся тут православный читатель, хочешь сделать из дня Петра и Февронии, по-прежнему невнятного для большинства населения России, праздник с человеческим лицом, воспользуйся вышеприведённым зачином. Дарю. Самой доделывать — тошно.