Литнегр, или Ghostwriter

Глава 7 Поэма о героях

Итак, мое первое свидание с майором Пронюшкиным, главным героем Двудомского, состоялось. Я знала, что ему около пятидесяти, что он женат, однако это не мешает ему ухлестывать за любой появившейся в поле зрения юбкой; что он опытный следователь, который шерлокхолмсовским размышлениям предпочитает полевые действия… И, в общем, для первого романа о хищениях картин этого хватало. Но в следующей книге (моем следующем двудомском, как я начала говорить) зеленые просторы бывшей польской провинции сменила московская слякоть. Пронюшкину предстояло расследовать политическое дело: убит московский корреспондент французской газеты, в руках которого оказался компромат сразу на трех олигархов. Чтобы раскопать, что же такое и о ком знал бедный месье Арбо, Пронюшкину пришлось реанимировать старые знакомства и встретиться с королями преступного мира, которых он в своё время не сумел посадить в тюрьму… Тут-то я и поплыла.

Да, майор не вчера на свет появился. До того, как угодить в мои ласковые руки, он имел дело с добрым десятком авторов, совершил десятки подвигов на поле защиты правопорядка и оброс изрядным количеством друзей и врагов, переходящих из романа в роман. Такое положение вещей для литературных негров, которые не читали всех предшествующих романов (я-то их и вовсе не читала, но уверена, что в нужном количестве их не способны прочесть даже самые ярые поклонники Двудомского), составляет серьёзную проблему. Ведь помимо воплощения сюжета требуется описывать жизнь героя и жизнь вокруг героя, а как это делать? Следовать за синопсисом? Но в синопсисе раскладываются по полочкам события актуального романа, а бэкграунд затрагивается лишь постольку, поскольку имеет к ним отношение.

Этого мало! Если авторы будут полагаться только на свои синопсисы, а остальное строчить по вдохновению, в мире проекта возникнет разлад. К примеру, читатель, который из предыдущего романа уяснил, что майор Пронюшкин женат на учительнице Любе, от которой имеет троих детей, с удивлением обнаружит, что в новой книжке жену Пронюшкина зовут Надя, она работает хирургом в районной больнице и у них всего одна дочь — никакие Любы и близко на горизонте не маячат. А в следующем выпуске Пронюшкин и вовсе окажется холостяком, который разрывается между плотской страстью к соблазнительной преступнице Соньке-Лахудре и возвышенным тяготением к библиотекарше Вере Павловне.

Чтобы не получилось такой кутерьмы, в проекте задействован человек, которого мы назовём Хранителем Информации. Функция его аналогична функции сценариуса в кино, который, если эпизод снимается на протяжении недели, должен помнить, что героиня вчера играла в зелёном платье, и ни в коем случае не выпустить её сегодня под софиты в голубом брючном костюме. Хранитель Информации — человек необычайно осведомлённый. Среди ночи его разбуди — опишет любого милиционера или преступника с полной биографией, внешностью и привычками, и укажет, в каких романах данный персонаж появлялся… Нет, среди ночи будить, разумеется, хамство, но позвонив в приемлемое для рабочих отношений время, я неизменно получала полную и исчерпывающую справку: если речь шла о второстепенных героях, то с небольшой отсрочкой, если о главных — немедленно. Главных героев Хранитель Информации знает до последней косточки — и любит. Может быть, он единственный из всех, работающих в проекте, их любит, что по-своему трогательно. Он помнит их совсем маленькими и несмышлёными — когда серия о них была ещё в зачатке.

Поражаясь памяти Хранителя Информации, поудивляюсь: зачем тратить на эту механическую работу человеческий ресурс? Не проще ли создать один файл, ну два файла (один по главным героям, другой по второстепенным), и туда вносить изменения по мере разрастания проекта? Меньше стало бы накладок, которые всё-таки порой случаются.

Случилось однажды в моей литнегритянской биографии, что Хранитель Информации удалился в долгий творческий отпуск — писать своё… В его отсутствие меня посетила мысль, что сын майора Пронюшкина на протяжении что-то уж очень большого числа романов остаётся школьником. Что ж он, дебил, что ли, по два года в каждом классе сидит? Непорядок! И мальчик пошёл у меня расти как на дрожжах. На протяжении трёх романов я дотащила его до выпускного вечера, устроила в институт, подсунула девушку и собралась уж было женить, когда громом с ясного неба грянул вернувшийся из отпуска Хранитель Информации: сыну майора Пронюшкина, согласно всем датам, сейчас должно быть всего тринадцать лет! А тринадцатилетних даже в наше отвязное время в ЗАГСах не расписывают… Кошмар! Скандал! Впрочем, санкций в отношении меня не последовало. Под раздачу угодил редактор проекта, который в отсутствие Хранителя Информации должен был исполнять его обязанности, но, увлечённый борьбой с зелёным змием, исполнял их спустя рукава, вследствие чего другие авторы насажали таких ляпов, по сравнению с которыми мой стремительно повзрослевший парнишка — это ещё цветочки. Редактора уволили. А Пронюшкин-младший, простившись с перспективами взрослой жизни, уныло потопал второй раз в восьмой класс.

Надеюсь, теперь, читатель, тебе ясно, почему образы героев «романов с продолжением» часто получаются ходульными, примитивными, плохо прописанными? Лично я элементарно избегала конкретизировать главных героев, чтобы не нарваться на несовпадения с написанным до меня. Казалось бы, почему не ознакомиться с тем, что было написано ранее, а после держаться проложенного русла? Но ведь вся фишка в том, что до меня майора Пронюшкина описывали разные авторы, и каждый дул в свою дуду. У одного наш общий Пронюшкин получился решительным, у другого — чувствительным, у третьего — интеллигентным, у четвёртого — приблатнённым, у пятого — навязчивым остряком… Словом, мифологический «герой с тысячью лицами». Многоликий и безликий. Спрашивается, на что — на кого — ориентироваться?

Не знаю, как для кого, а для меня майор Пронюшкин с его домочадцами и постоянными сослуживцами был вроде тяжёлой мебели, которую надо отодвинуть к стенам, чтобы освободить в комнате место для танцев. А танцоры — персонажи на один роман. Преступники и их жертвы. Те, что возникают из небытия и вновь там исчезают, позволив писателю проследить за своими негладкими индивидуальными жизнями. Ведь именно работа над образами таких героев ближе всего к написанию нормального, а не литнегритянского романа! Я тщательно описывала их внешность со всеми морщинками, родимыми пятнами, любимыми шарфами и свитерами и производимым на посторонних впечатлением. Я порой заменяла им имена, когда имя, данное автором синопсиса, не контачило с нарисовавшимся мне образом. Я с удовольствием проникала в их мечты, сны и страхи, я наделяла их причудливыми биографиями и сумасшедше-правдоподобными друзьями и родственниками, которых и в синопсисе-то не значилось, но вот откуда-то они взялись у меня; и значит — они есть…

Этим персонажам я благодарна за то, что они делали для меня не бессмысленным написание заказных романов. Плевать на майора Пронюшкина! Пусть он присутствует сугубо потому, что необходим Двудомскому, Хоттабычу, массовому читателю… Моя цель — рассказать занимательную историю, которая останется занимательной даже для тех, кто отродясь не слыхал о майоре Пронюшкине. Чтобы увлечь других, эта история должна в первую очередь увлечь меня. А меня увлекают те истории, в которых действуют не големы, слепленные из глины газетно-массовых представлений, а люди.

Ведь написание заказных романов, как и вообще писательство — это в значительной степени игра. И хотя в играх литературных негров преобладает подневольный компонент, но есть и вольный. Без него никто, ни за какие деньги не согласился бы на эту работу. Потому что человек пишущий обязан получать от своей работы помимо денег нематериальное вознаграждение: чувство творца миров, осознание, что созданное им «хорошо весьма» — или, по крайней мере, вполне достойно. Тот, кто изначально отказывает себе в этом чувстве, настраиваясь на голую халтуру, быстро иссякнет или совсем ничего не сможет написать.

Но — читатель?.. Когда я задумывалась о том, какие люди читают моё литнегритянское творчество, то против воли начинала смущаться. Всё-таки занятие это не совсем честное — попросту обман населения… Да, работа гострайтера всегда сопряжена с обманом, но этот обман может быть минимальным. Допустим, политик, спортсмен, актёр или просто человек с необычной биографией хочет написать мемуары, а литературных способностей нет. В таком случае на помощь придёт литобработчик — фактически тот же литнегр, — который, записав воспоминания этой яркой личности на диктофон, обработает их и представит в удобочитаемом виде. Естественно, на обложке будет значиться имя яркой личности, но это и понятно: читатель не ищет изысков стиля, он жаждет узнать изнутри о жизни персонажа, которого постоянно видит на телеэкране… Пишут же спичрайтеры государственным деятелям речи? Ну, не может один человек уметь всё! И если ты купил книгу, подписанную именем политика и содержащую подлинные воспоминания политика, значит, он получил, что хотел.

Однако я занималась кое-чем другим. Я должна была писать вещи не документальные, а художественные, пусть даже маловысокохудожественные; создавать литературу, пусть даже её мусорную часть. А для этой части литературы личность автора тесно, проникновенно слита с текстом — по крайней мере, так привыкли думать читающие люди, так и я когда-то думала. Как же мне с этим быть — мне, которой долго приходится собираться с силами, чтобы выдавить из себя даже мелкую, даже из вежливости бытовую ложь? Чтобы подыскать моральное обоснование, пришлось вернуться в прошлое.

В тоскливое прошлое. Я только что закончила институт и поступила в аспирантуру, благо нет большого количества желающих возиться с микропрепаратами и защищать диссертации в годы девяностые, смутные и безденежные. Но я одна, без мужа и детей, у меня есть пенсия по инвалидности, так что кафедральная зарплата не кажется такой уж микроскопической, а защищаться рано или поздно всё равно придётся, все говорят, что с моими мозгами не миновать мне научной степени, так уж лучше сразу, пока не утеряны полученные в институте знания и есть драйв… Но драйва надолго не хватило. Слишком быстро это всё переродилось в рутину: текучка вскрытий, студенты, кафедральные собрания с их вечными состязаниями между двумя партиями, профессора и завуча, с кисло-вежливой борьбой бульдогов под ковром; сбор опухолей в хирургическом отделении, поездки с ними на край московской географии за метро Молодёжная в кардиоцентр, темнота и зелёное свечение в электронном микроскопе… И ве-еч-ная зима-а-а-а! Нет, поскольку в аспирантуре я пребывала два с чем-то года, между двумя зимами вроде положено было вклиниться хотя бы одному лету, но почему-то, стоит вспомнить то, что было до защиты диссертации, картинка перед глазами одна: густой фиолетовый вечер, переходящий в полярную ночь. Снега, снега и снега.

И ещё — книги. Покетбуки в мягких обложках: читать что-то надо, без книг мой подсевший на них организм просто вырубится, а на серьёзную литературу не хватает ни времени, ни сил. Я, разумеется, читала и свои любимые ужасы, но качественные ужасы в наших широтах попадаются не настолько часто, чтобы их хватило для повседневного рациона. Так что на помощь пришли детективы. Не всякие: бандитско-ментовские, где действие крутится вокруг больших бабок и борьбы за власть, отсекались ещё на подлёте. Наиболее притягивали повествования о заурядных людях, в чьи жизни вторгается нечто неведомое, и пусть оно получало в конце концов реалистическое объяснение, я готова была продираться сквозь механистические, иногда надуманные подробности расследования, чтобы хоть на миг сквозь них просквозила тайна. Ведь тайна — это моё! Моё главное! Бывают люди тайноцентричные и явноцентричные, и первые достигают меньшего, зато живётся им по-своему легче, потому что действительность для них всегда расцвечена дополнительными оттенками: сквозь бытовизм сквозит изнанка, которая неуловима и влекуща, и если существует тот свет, я взыскую в нём не райских кущей: пусть мне там откроют самую большую тайну на свете.

… Диссертация, снега и книги, в которые можно уйти, чтобы не спрашивать себя: мне действительно нравится жизнь, которой я живу? Я действительно этого хотела? Хотела ли я этого или чего-то другого? Неудобные вопросы — тем неудобные, что я отлично знаю ответы. Книги я пишу всю жизнь. И хочу, чтобы они печатались. Хочу зарабатывать этим. А никакой не медициной! И, чтобы забить эти неудобные мысли, беру чью-то чужую книгу и ныряю в неё с головой…

Ну да, рука моя не потянулась к Двудомскому даже в период аспирантуры. Но был перед глазами пример подруги, умной и образованной, нестандартно мыслящей, которая во время крупных семейных передряг перешла на рацион, состоящий исключительно из любовных романов. Что естественно, то не позорно! Так что я решила, что работаю для людей, находящихся в сложной жизненной ситуации. Эдакая сестра милосердия. Да, я не открываю своего имени, но это и неважно: не всё ли равно для больного, в чьей руке блеснёт шприц с обезболивающим? Думая об этом, я проникалась к читателям Двудомского искренней симпатией. Отдохните, мои дорогие, а я буду стараться, чтобы вы получили удовольствие. Тем более что мне самой это не противно…

— Тебе это точно не противно?

Олег избавился от предчувствия, что я не смогу справиться с этой работой, убедился: справляюсь. Даже с удовольствием слушал о том, как меня на ней полюбили. Ему нравится, когда меня хвалят. «Жена — слава мужа», — повторяет он в такие моменты.

— Мне нормально. Более чем! Я даже втянулась.

Дело происходит за завтраком. Беру крекер из пачки.

— Хотя на самом деле все милицейские детективы — лютое безобразие.

— Лютое! — подхватывает Олег. — Нечеловеческое! Ангелическое!

Это из передачи «Финал мира». Произносить надо голосом Дудина — тем самым, который пробудил меня от медицинской спячки ещё до прихода в ИЖЛТ. Сижу, понимаешь, над своей диссертацией за полночь, фоточки опухолей в разрезе на листики клею, чтоб не заснуть, включаю радио — и тут, блин, текст Жана Рэ в сочетании с интонациями, подымающими мёртвых со дна Тихого океана, у меня аж фотографии из рук выпорхнули. Подумала: то ли пророка слышу, то ли гения. То ли впечатляющего, но пережимающего с пафосом актёра. Впоследствии, когда я с Дудиным познакомилась, чаша весов склонилась в сторону гения. Пять языков в анамнезе, среди них — латынь и греческий, рассуждения буквально на любую гуманитарную тему, в какую ни ткни пальцем. Не Искушевич, но близко. И гораздо нестандартнее. И не так академично.

С чего он мне пришёл на ум — с утра? Э, да ладно. Главное, нам тут с Олегом уютно с утра за общим столом. Фрагмент «Финала мира» вписан в наш общий код, которым, если обмениваешься, то ничего не приходится разъяснять.

И хорошо.