Литнегр, или Ghostwriter

Глава 29 Сама или не сама?

Итак, я написала ответ Саше Барсову. Подробно, по пунктам, с цитатами из его предыдущего письма:

«Что-то, Саша, у тебя не склеивается. Сначала ты пишешь, что талант — это то, что влияет на мироощущение читателя. На основании того, что образы Лимонова в тебя затесались, ты делаешь вывод о наличии у него таланта. Сам лично делаешь. Без консультаций у критиков. Без ожиданий у моря погоды: „Поживём — увидим лет через тридцать-сорок, был он талантлив или нет“. Однако затем следует пассаж: „Талант — умение понять будущее и быть понятым потомками“, из которого явствует, что ты самостоятельно судить о таланте не можешь. Передоверяешь суд потомкам.

Ты пишешь:

— Из двух современников Северянин славился выше Есенина, а сейчас только специалисты помнят: „Я — гений Игорь Северянин“.

О, кстати, отличный пример! Только для противовеса возьмём не Есенина, а Кафку. Северянин был крайне популярен в течение некоторого отрезка жизни, а потом слава сошла на нет. Кафку при жизни мало кто знал, но после смерти он угодил в классики. Значит ли это, что у Северянина то качество, которое раньше было его текстам свойственно, после падения популярности отпало? А у Кафки после смерти, наоборот, отросло? И если бы друзья Кафки согласно его завещанию сожгли „Процесс“ и „Замок“, были бы эти романы талантливы или нет во время своего наличия на белом свете?

Так как же, Саша? Сам или не сам? Если тебе в руки попадёт текст автора, о котором ты вообще ничего не знаешь, сможешь ли ты определить, талантливо произведение или нет?

А что касается таланта, то мне до сих пор приходилось вариться в среде, где слово „талант“ не имело ничего общего с дифирамбами, служа всего-навсего обозначением определённого признака».

Тем временем я серьёзно взялась за детектив, который посулил издать Хоттабыч. Задача ясна: написать то, что я пишу за других, только за себя. Теперь, когда я натренировала литературные мускулы, когда научилась ежедневно усаживать себя за компьютер с целью выдать положенное число знаков, когда знаю, каков должен быть хороший синопсис — разве я не сумею это провернуть? С той же степенью коммерческой устремлённости, с несколько облегчённым языком, но вполне мой, с той же степенью насыщенности тайной мира, как то, что я пишу, когда меня что-то к этому побуждает?

Во-от. Ключевой момент — «что-то побуждает». От себя всегда начинаешь писать, когда настойчиво толкает в бок что-то, желающее быть воплощённым… Погодите, может пригодится что-то из тех сюжетов, которые долгое время хранились в моей голове, но не нашли воплощения? Проведя инвентаризацию, я пришла к неутешительному выводу: ничего, соответствующего критериям Хоттабыча, на моём складе не имелось. Все сюжеты, с его точки зрения, которая уже изрядно проросла в меня, имели какой-то дефект: либо мистические, либо с плохим концом, либо не вписывающиеся в идеальные 13–15 авторских листов. Придется сочинять специально.

Ну что ж! Буду действовать по науке: сначала синопсис, потом разработка характеров героев, потом собственно написание. Но сначала синопсис, да, который показать Хоттабычу, потому что если Хоттабыч забракует, то все остальные этапы работы отпадают (и фиг с ним), и придётся писать следующий… Вероятно, мой первый Двудомский, посвящённый произведениям искусства, пустил мощные корни в моё творческое сознание, потому что пришедшая в голову завязка происходила в провинциальном, но обладающем приличной коллекцией живописи XVII–XIX вв. музее. Его сотрудники в одно прекрасное утро обнаружили, что мастерица на картине художника-классика таинственным образом изменилась: теперь она не только закончила вышивку на пяльцах, но и улыбается, слегка наклонив голову… На то, чтобы придумать реалистичное объяснение готической метаморфозы, ушло где-то полдня. На весь синопсис — чуть более суток. Ведь я дисциплинированный литнегр… э, то есть дисциплинированный писатель… ну, то есть если в качестве литнегра я обычно завершаю роман раньше срока, то почему с собственным романом должно быть иначе?

— А знаете, неплохо! — оценил Хоттабыч. — Только не «Мастерица», а какая-нибудь… «Золотошвейка», «Кружевница», в общем, подумайте. А в остальном мне нравится. Работайте.

Почему-то я не обрадовалась. Более того: к горлу подкатила воняющая гнилой водой тоска. Странно-странно! Даже приступая к очередному заказному роману, к девственно-свежему, еще не перекроенному мною синопсису, я хоть ненадолго, но воодушевлялась. А здесь меня как будто ждало крайне тягостное дело. Гораздо более тягостное, чем бесконечная сага о Пронюшкине…

Что такое для писателя этот часто поминаемый профессионализм? Умение писать что угодно, когда угодно и таким образом, чтобы это заслужило наибольшую продаваемость у выбранной аудитории? Теперь издательства даже добавляют в электронную форму приема произведения пункт о том, на какую аудиторию оно рассчитано. И правильно, на кой им ляд неверифицируемые романы, романы нужны такие, чтоб имели квадратно-гнездовую форму, чтоб сразу ложились в отведённые для них пазы.

Или умение выразить то новое и ранее не бывавшее, что уже толкается и непременно хочет прорваться в мир через тебя максимально подходящим для него способом? Второму пути я уже следовала, и он не принёс мне ничего, кроме успеха в узкой аудитории. Я уповала на первый. Я соглашалась стать винтиком в коммерческой машине. Но — снова это досадливое «но»! — второй путь оставался неубиваемой подложкой всего моего существования. Я слишком рано изведала удовольствие от него — то непостижимое для непишущих удовольствие, ради которого я, наверное, и была пущена в жизнь. Собственно, для меня издать что-то коммерческое от своего лица имело значение исключительно для того, чтобы потом от этого же своего лица издавать книги, которые я писала по старинке, ради них самих, а не ради правильного обрабатывания аудитории. А значит, должно в этом коммерческом улавливаться что-то настолько мое, чтобы те книги, которые я пишу для себя, не прозвучали после диссонансом. Но как же тогда быть с коммерческой составляющей?

На этой двойственности я и погорела. Я соорудила вполне коммерческий, лихо закрученный сюжет (редакторши потом признавались, получая текст по частям, что так и ждали, когда же придет следующая), но постаралась оснастить его тем, что считала свойственным себе — и заблудилась. Тайны, просвечивавшей через собственные мои произведения, не вышло, потому что (подозреваю) тайна — это и есть та точка, вокруг которой все и концентрируется; она даётся или не даётся, она зарождается не в моей голове, а где-то в десяти километрах над ней, искусственно сконструировать тайну нельзя. Но и для коммерческого произведения роман вышел слишком тяжеловесным…

А, чего там увиливать, милый страус! Я написала редкостную хрень. Время от времени мне нравится перечитывать своё старенькое, даже литнегритянское, но папка с этим романом остаётся нетронутой с года его последнего изменения: страшно открыть файл и снова наткнуться на героев, которых приходилось буквально вымучивать, потому что они — производные от сюжета. Чем отчаяннее я пыталась в них вжиться, тем отчётливее они выдавали свою не-жизнь. Даже зомби могут оказаться живыми, если о них писать увлечённо. Литературокадавры — нет.

Из этого происшествия я извлекла полезный опыт: будучи литературным негром, я продаю свой труд, но не себя. А продажа себя — публикация под собственным именем того, что писалось не от себя — грехопадение полное и абсолютное. И хотя с одной стороны я радовалась, что оно не состоялось и не пришлось дальше так издеваться над собой, но с другой стороны меня сжирало чёрное разочарование. И тут я провалилась! И этого я не могу! Снова я потерпела неудачу… Ибо, дорогой мой читатель, ты, конечно, уже понял, что читаешь книгу неудачницы. Не правда ли?