Троица

Июля 21-го дня

Аврамий меня надоумил: в здешнем поместном приказе Сигизмундову жалованую грамоту переписать или, не переписывая, прямо под королевским рукоприложением поставить Прокофиево Ляпунова, Дмитриево Трубецкого и Иваново Заруцкого. Эти три правителя ныне в России главнейшие, выше них только Бог, они вместо царя у нас. К слову скажу: Ивашко-то Заруцкий грамоте не учен, имени своего написать не умеет, и того ради князь Трубецкой за него подписуется.

Казаки сегодня расшумелись. Я пошел посмотреть на их собрание, а меня не пускают: видят, что не свой, не казак, и гонят взашей, и даже грозят злыми угрозами и лают нелепыми словами.

— Всех вас, земских людей, — говорят, — за ноги подвесим и конями разорвем, чтобы товарищей наших в воду не сажали.

Хоть и не смог я самолично на тот казачий круг попасть, но сумел все что надо выведать у казачка молоденького: вина принес да простецом прикинулся, вот беседа и завязалась.

Казаки на Ляпунова измену возводят: выловили тех несчастных утопленников из речки и в круг принесли, и над мертвыми телами гневные речи говорили. А еще того хуже — нашли где-то грамоту, писаную Прокофием, а в грамоте сказано: «Люди добрые, православные христиане! Ведомо нам, как казаки вас грабят и обирают бессовестно. Потерпите еще немного, как и мы сами их терпим. Вот возьмем Москву, успокоим землю, тогда всех казаков сразу перебьем.»

Я как услышал о том, сразу к Аврамию побежал. А потом к самому Ляпунову. Но туда меня не пустили и на порог: заносчив стал Прокофий, не станет с неведомым человеком слова молвить. А сторожа Прокофиева мне сказали:

— Не печалься, малец: Прокофий Петрович теперь заняты, но им все ведомо; верные люди уже донесли о казацком злоумышлении.

А вскоре вышел из избы сам Ляпунов: телом крепок, мышцы толстые, лицом суров весьма и грозен, возрасту посреднего. Сел он на коня и поехал прочь, а прислужникам своим и дворянам крикнул:

— Казаки меня в изменники рядят, а вы и не заступитесь. Прощайте! А я в Рязани посижу да погляжу, как вы без меня будете с поляками управляться.

Дворяне да прислужники вмале замешкались, а потом повскакали все на коней и помчались воеводу догонять. Я тоже поехал. А Ляпунов уж далеко ушел: насилу мы его под Симоновым монастырем настигли.

Упали все с коней прямо наземь, и давай челом бить:

— Батюшка, государь Прокофий Петрович! Не губи! Пожалуй, ворочайся! Без тебя мы святого дела составить не возможем, Москву не освободим, а казаки нас всех порубают и поместья отберут. А мы уж за тебя порадеем, в обиду не дадим, мы и помереть за тебя рады.

Долго его упрашивали. Он в седле сидел гордо, хмурился, усы топорщил, молчал. Наконец умилостивился жалостными словами, поворотил коня и поехал обратно.