200 дней до приказа

Глава 16

Главной составляющей Ленинской комнаты — даже тогда, когда они перестали быть Ленинскими, — остались подшивки газет. День за днём, неделя за неделей растут пачки листков, бережно скреплённые нитками. Для чего нужна подшивка прессы — загадка, ответ на которую не был найден ни одним срочником. Вероятно, лишь замполиты владеют этим тайным знанием.

С тихим восторгом Фахрутдинов перелистывал подшивку, найдя выпуски, датированные ещё первым сроком его службы, когда компанию ему решил составить Гунько.

— Ну? Чего там? Где все?

— На строевой, Шматко уже два часа мужиков гоняет. Раньше его на занятия автоматом было не затащить, и какая муха его укусила?

— Муху, скорее всего, зовут Зубов, — догадался Фахрутдинов.

— Похоже на правду, — согласился Гунько, — он у нас самый ядовитый. Совсем взбесился новый ротный — туалет лезвием скрести заставил. Попал Лавров!

Сочувствия в словах Гунько было примерно столько же, сколько в приказе Шматко о выведении пятна.

— Давай, может, помогу, — удивил сержанта Фахрутдинов.

— Сиди не рыпайся, — отрезал Гунько, — ему положено…

Вроде бы и нельзя сказать, что в армии сухой закон. Ведь нельзя.

А вроде и совсем другое дело, чем на гражданке. Может, всё дело в закуске? Солёные грибочки, квашеная капустка, картофанчик… Ни один чепок не в состоянии изобразить такое невзыскательное меню. А уж как под такую закуску идёт самогончик! Будто создавались эти продукты, чтобы сомкнутым строем ходить со стола прямо в желудок, разлучаясь лишь на те самые секунды, которые с трудом успевают пролететь между первой и второй.

Примерно так рассуждал бы Соколов, сидя за укомплектованным именно таким образом столом, если бы не допрос с пристрастием, учинённый дедом.

— И много у вас во взводе ефрейторов?

— Два!.

— А рядовых?

— Тридцать один, — если бы Староконь услышал это интервью, точно заподозрил бы деда Соколова в шпионаже.

— Молодец, Кузя! — сделал вывод дед. — Давай, ещё раз — за ефрейторов!

Дед залпом опрокинул стопку, Кузьма еле пригубил…

— Чё ты всё филонишь? — возмутился самый старший Соколов. — Давай за мной, в кильватер! Ну-ка… — Под пристальным взглядом деда стопка обрела первозданную пустоту. — Во-от! Эт я понимаю! Настоящий ефрейтор!

— Ну, давай теперь за десять дней отпуска! Полный вперёд! — начав процесс наполнения организма самогоном, дед не желал останавливаться. Причём предпочитал делать это в компании.

— Не, дед, я не буду больше! — попытался Соколов изобразить твёрдую мужскую волю…

— Не понял?! Ефрейтор! — совершенно по-гуньковски отозвался дед. — Тебе приказывает мичман!

— И вправду, Фёдор Кузьмич, — вступила в дискуссию мама Кузьмы, — хватит ему… И вам хватит…

— Зоя, — вкрадчиво начал дед, — а ты в каком звании? Значит так, пехота! Вон, идите коровами командуйте! Торпеда по правому борту!

Несмотря на прибытие внука-мотострелка на побывку, в доме Соколовых сегодня отмечался день военно-морского флота. В принципе, главное, конечно, не чей праздник, а кто подарки получает и кто подарки раздаёт. Взгляд Соколова упал на чемодан. Насилу оторвавшись от деда с его попыткой всё же напоить бойца, Кузьма успел сделать лишь несколько шагов в сторону оставленного в углу чемодана. Дойти он не успел. Сначала, чуть не прибив Соколова, шваркнула дверь, а затем в зал с мороза залетело нечто стремительное и радостное.

— Зоя Ивановна! Зоя Ивановна! Телеграмма! Срочная! Кузя в отпуск… Ой, Кузя… — Варя наконец рассмотрела Соколова. И кто их знает, этих женщин, почему они плачут, когда сбывается то, о чём они мечтают. Вот, стоят, обнявшись, целуются, а слёзы текут не хуже, чем у Зои Ивановны, как сына увидала. А может, это такой закон женской породы?

— Фёдор Кузьмич, Фёдор Кузьми-ич, — негромко позвала мать деда, — пойдёмте, поможете мне, надо коровам сена накидать…

— Какого сена?! Я им утром полную кормушку накидал! — не врубился в ситуацию дед.

— Фёдор Кузьмич, приплыли! Пора на берег, пока морская болезнь не началась…

— Ладно! Ладно! Берём вилы, и на абордаж!.

Хлопнула дверь, и Кузьма с Варей остались одни. Хотя, нет. Они были не одни, а вдвоём, и есть кто-то ещё в доме или нет — не имело ни малейшего значения.

Лейтенант Шматко очень эффектно смотрится снизу вверх. Не то чтобы сверху вниз он смотрелся малозаметно, но, стоя на стремянке, под плафоном, он впечатлял много больше. Фактически, стоящий рядом Гунько терялся рядом с этим мощным визуальным рядом.

— Объясни мне, Гунько, почему командир роты должен, рискуя жизнью, болтаться под потолком?

— Не могу знать, товарищ лейтенант, — сознался Гунько.

Первое, о чём подумал сержант, так это что Шматко намерен украсть лампочку. Второе — видя, что лампочка остаётся на месте, — что лейтенант решил удавиться. Однако, приметив полное отсутствие верёвки, Гунько понял: он не знает, почему командир роты болтается под потолком.

— Это что? — продолжал пугать загадками лейтенант, показывая сержанту свою густо вымазанную в грязи руку.

— Пыль, — выиграл первый тур Гунько.

— Пыль, — подтвердил Шматко и сразу перешёл к следующему вопросу: — а скажи мне, зачем человечество придумало лампочку?

— Чтобы светло было, — без обдумывания ответил Гунько.

— Чтобы светло было, — снова согласился лейтенант. — А у нас в роте лампочки используются, чтобы на них пыль складывать, так, что ли? Короче, — в руках Шматко, видно, только что вытащенный из-за уха сержанта, очутился белоснежный платок, — это мой платок — белый как снег! Не дай Бог после твоего дежурства я найду, обо что его испачкать… Крутись как хочешь, можешь сам тряпку взять. И учти, Гунько, я очень не люблю, когда у меня грязный носовой платок, усёк?

— Так точно!

— Действуй!

— Товарищ лейтенант, — взмолился Гунько, — стремянку оставьте…

Стремянка осталась. Шматко ушёл. Всё бы хорошо, да вот Шматко рано или поздно вернётся.

Чем больше людей спят в тот момент, когда ты бодрствуешь, тем обиднее тебе, и тем слаще сон остальных. Сон Лаврова был сладок до неприличия, если учесть, что не спал Гунько.

— Э, солдат, — почти нежно произнёс сержант, одновременно ударив сапогом по кровати.

— А? Что случилось?

Просыпаться во время седьмого сна особенно мучительно.

Восьмой или десятый туда-сюда, но седьмой — дело особое. Судя по реакции Лаврова, этот был именно седьмым.

Повторный удар Гунько по кровати окончательно убедил Лаврова, что он проснулся.

— Землетрясение, рядовой, десять баллов, — чувство юмора изменило Гунько. — Тебе кто разрешил харю плющить? В туалете кто убирать будет?

— Так там Фахрутдинов убирает.

— Как это, Фахрутдинов? — Дикое подозрение на несколько секунд задержалось в голове сержанта: неужели Лавров заставляет дедушку убирать туалет…

— Ну, он сам сказал — иди спать, я уберу…

Если для полного счастья Фахрутдинову было мало два раза отслужить, а нужно было ещё и туалет почистить, то кто такой Гунько, чтобы помешать этому человеку-легенде?

Пол можно мыть по-разному. Фахрутдинов это делал с большой любовью к этой простой процедуре. Гунько даже залюбовался.

Собственно, главной задачей сержанта в его последние полгода службы и было любование на чужую работу… Причём работа эта обязана была делаться «молодыми» руками.

— Старик, ты чего? На пахоту пробило? Молодёжь мне распускаешь.

— Да он и так сегодня как веник, — переводя дыхание, оправдывался Фахрутдинов. — И потом, юридически я тоже дух…

— Юриди-ически, — передразнил сержант. — Давай, завязывай с уборкой, адвокат, мы в его годы не так летали…

— Не, Гуня, для всех я дух, а если ты меня постоянно отмазывать будешь, могут вопросы возникнуть, а мне это не надо, давай, я как все?

В том-то и дело, что в армии все должны как все, а получается, что так происходит только на строевом смотре — десять минут перед приезжим генералом.

— Ну, смотри, старик, как знаешь, — Гунько что-то прикинул и облегчённо вздохнул — выход был найден, — только дневальным я тебя точно больше не поставлю, вот и будешь как все!

— Но почему?

— По кочану! Если ты на третьем году так впахиваешь, то и мне на втором шуршать положено, а мне не хочется — то есть вообще!

Соколову всю армию снился один и тот же сон. Снилось ему, что он уже отслужил, что он давно дома… И каждое утро первое, что он видел, — трещину в потолке казармы. Ему было необходимо сделать вдох и выдох, чтобы понять: он всё ещё в армии now! На этот раз снов он не видел, а трещина в потолке куда-то исчезла. Единственным напоминанием о том, что служба не была кошмаром, была парадка, аккуратно развешанная на вешалке. Голова болела. Как раздевался, Кузя не помнил, зато помнил бесконечный парад стопок самогона, обрушившийся в его желудок накануне…

— Сядь! Попей чаю! И всё будет нормально! — Ещё один привычный персонаж из снов Соколова как ни в чём не бывало сидел рядом и улыбался во все тридцать два зуба.

— Надо ж одеться! — смутился Кузьма. — Чёрт! А где чемодан?!

Чуть меньше суток прошло с того момента, когда Соколов собирался его открыть. На этот раз ничто помешать ему не могло.

Хотя… Знай он, что его ждёт, быть может, он его и вовсе не открывал бы…

Первое, что оказалось в руках у ефрейтора, — настоящий шаманский бубен.

— Уау! Это что, мне? — обрадовалась Варя.

Соколов поскучнел. Ну, не может всё идти хорошо, обязательно какая-то гадость да приключится. Чемодан принадлежал Вакутагину — вместе со всем содержимым… Подарки, которые заботливо готовил Соколов для всей семьи, сейчас находились значительно севернее и восточнее.

Если вдуматься, сколько сил было вложено в достойное наполнение чемодана, Соколову было от чего расстроиться.

Извлечённые из чемодана вещи Вакутагина не внушали оптимизма: шаманский бубен, какая-то потрёпанная тетрадь, тряпичные пакетики, подписанные названиями трав (подорожник сушёный, шишки тёртые и т. п.).

— Н-да, блин… Полный арсенал шамана, и этому человеку мы доверяли нас кормить…

— Да успокойся, Кузя, — попыталась вывести Соколова из ступора Варя, — представь, как Вакутагину трудно, он ведь тоже, получается, с чужим чемоданом остался.

— Не с чужим, а с моим — в котором подарки лежали, а не сушёный подорожник и шишки тёртые!

— Ну, откуда мы знаем, что там ценится, — сказать напрямую любимому Кузе, что на его подарки, мягко скажем, никто не рассчитывал, Варя не могла.

— Это всё из-за Шматко! Придумал, блин.

— А при чём здесь Олег Николаевич? — удивилась Варя.

— А при том, что это он нам с Вакутагиным чемоданы выдал, чтобы всё, что он заказал, в них влезло. Вещмешки-то маловаты для его списков…

— Ну и напрасно ты на Олега Николаевича бочки катишь! Не было бы чемоданов, вы бы вещмешки перепутали, может, это судьба… Ну, Кузя, неужели ты не понимаешь, для меня лучший подарок — это ты…

— Я ж не только тебе вёз, — вяло продолжал отбиваться Кузя, — там и для мамы…

— Да маме лучшей радости не сыщешь — сын приехал!

— А для деда?

Звон бутылочного стекла, раздавшийся в сенях, и голос деда:

«Эй! На палубе! Свистать всех наверх! Лечиться будем!» — не оставлял никаких сомнений: дед тоже не ждал подарков. Главный подарок внук ему уже подарил — когда ещё у него будет такой повод выпить?