200 дней до приказа

Глава 22

— С проводницей заговорился, добрая такая женщина, у неё тоже, оказывается, сын служит, — в отличие от Вакутагина, Соколов с транспортной милицией не повстречался, — надо её наливочкой угостить, — продолжал Кузьма, не замечая отсутствия угощения…

— Нету наливочки — милиция конфисковала, — пробурчал Вакутагин.

— Какая милиция? — Про спецподразделение по борьбе с наливкой Соколову слышать не доводилось.

— Транспортная, сказали — распивание спиртных напитков не положено, — продолжал грустить Вакутагин, — хотели даже с поезда снять, в комендатуру сдать. Хорошо ещё отделался — штраф и бутылка…

— Интересное кино, сколько езжу, никто никогда не придирался, а в каком они звании?

— Один лейтенант, а второй — не знаю, они в гражданском были.

— Так откуда ты знаешь, что это милиция?

В голове Вакутагина щёлкнул выключатель. Всё, что он видел: закрытое удостоверение красного цвета — могло быть чем угодно, хоть обычной картонкой.

— Чё-то тут не то, — подытожил Соколов, — а ну, пошли.

Проконсультируемся.

Главный консультант по происшествиям в вагоне был обнаружен в купе проводников.

— Не, хлопчики, — проводница, судя по габаритам, вполне способная заменить стоп-кран, про транспортную милицию знала всё, — таких у нас отродясь не было. У нас обычно в рейсе Сашка и Димка. Но те оба сержантики… Молодые, к тому ж они в форме всё время. Так что проходимцы это, — подвела черту хозяйка вагона. — Точно проходимцы, много денег взяли?

— Все, — грустно сообщил Вакутагин, — двести рублей.

Последние двести рублей, отобранные у солдатика, вывели достойную женщину из себя.

— А ну, пошли разбираться.

Идти пришлось долго. Кончились плацкартные и начались купейные вагоны, а мужичков, косящих под транспортную милицию, всё не наблюдалось. Десятки ничего не подозревающих пассажиров только и успевали проводить взглядом открывающиеся и закрывающиеся двери купе… Однако сколько составу ни тянуться, а верёвочке ни виться — остановок поезд не совершал, деваться жуликам было некуда.

Соколов уже готовился идти в обратном направлении, а Вакутагин простил и двести рублей, и наливку, когда объявленные в розыск обнаружились в очередном купе.

— О-о, девушка, вы к нам? Заходите… — У девушек документы транспортная милиция решила не проверять. Впрочем, назвать проводницу девушкой мог только человек, уже сильно втянувшийся в процесс дегустации наливки.

— Вы насчёт постели? — поинтересовался второй. — А можно заказать постель с вами?

Под ржание обоих проходимцев проводница захлопнула дверь.

— Давайте мы их посторожим, а вы милицию позовёте? — предложил Соколов.

— Сначала я, — веско молвила проводница, беря в руку кочергу, — потом милиция. — Если бы у сидевших в купе был выбор, они бы предпочли милицию. Та, в отличие от проводниц, проводит задержание без помощи кочерги.

Проводница обошлась без предупредительного удара кочергой в воздух и зачитывания прав. Что именно она делала, так и останется загадкой, так как, зайдя в купе, она закрыла за собой дверь. Однако факт остаётся фактом: после того как крики смолкли, она снова появилась в коридоре, в одной руке держа пачку денег, а во второй — бутылку вполне французского коньяка.

— Держи! — Пачка денег была передана потерпевшей стороне. — Можешь не пересчитывать…

— И ты держи, ваша бутылка? — Соколов, как лицо сочувствующее, был награждён коньяком.

— У нас наливочка была вишнёвая, — попытался отказаться от коньяка Соколов.

— Вишнёвая? Ну, извини. — В голосе у проводницы извинений не было ни на грамм. — Наливочку твою я, кажись, им на голову вылила, так что бери что есть…

Человек устроен таким странным образом, что всё знакомое ему милей. Трудно сказать, чем могла на самом деле порадовать Соколова рота номер два, особенно с учётом того, что чудесным образом за десять дней он напрочь отвык от военной жизни. Однако факты, как говорил классик, — упрямая вещь. Завидев ворота части, Соколов и Вакутагин ускорили шаг, чтобы через считанные минуты радостно обниматься с Гунько и Кабановым.

— Ну, наконец-то! Такое ощущение, что вас полгода не было! — радовался Гунько.

— Да ну! Десять дней — как пять минут! — немного погрустнев, заметил Соколов.

— Теория относительности, — Эйнштейн начал тихо переворачиваться в гробу, услышав, как принялся за его теорию Кабанов, — время снаружи и внутри течёт по-разному!

— А у некоторых уже текут слюни, — взгляд, которым одарил Бабушкин Вакутагина, расшифровать можно было по-разному. То ли Бабула соскучился по готовке шамана, то ли ради смены диеты он готов был стать каннибалом.

— Ничего, и вас откормим, на неделю пайки хватит, — Вакутагин потянулся за припасами, схоронёнными в чемодане…

— Стоп! Ну-ка, отвернулись, — убедившись, что делегация встречающих и Вакутагин действительно отвернулись, Соколов снял шинель.

— Унтер зольдатен, — произнёс ефрейтор Соколов знакомую с детства фразу. Перед обернувшимися сослуживцами стоял фашист в натуральную величину. Кузьмой под дедовским трофейным кителем даже не пахло. Это был либо Фриц, либо Ганс.

— Мужики, кажись, немцы в городе, — заценил прикид Гунько.

— Это чё? На дембель парадку себе надыбал? — позавидовал Кабанов. — Оберштурмбанфюрер СС фон Соколов…

— Дедовский трофей, он у меня разведчиком воевал, взял поприкалываться, — развеял сомнения Кузьма. — Кстати, давайте ротного разыграем…

— Ротного? Ну, ну, — ухмыльнулся Бабушкин.

— А чего? Шматко с чувством юмора, не обидится…

— Шматко больше не ротный, — заметил Кабанов, — прислали тут одного — с бугра. Ему бы твой китель очень подошёл. Причём без всякого юмора.

— Фашист натуральный, — подтвердил Бабушкин, — так что пайку и этот смокинг лучше заныкай до вечера, пока этот сын Медузы Горгоны не угомонится…

— СМИРНО! — Дневальный подал общевойсковой сигнал тревоги по поводу входа офицера на территорию казармы.

— О! — почти обрадовался Кабанов. — Щас и увидите. Только не окаменейте.

Пока ещё не окаменевшая вторая рота была построена в казарме, причём не было в ней ни одного бойца, который не сомневался бы в том, что единственной целью данного построения было некое новое затейливое измывательство над личным составом, задуманное Кудашовым.

— Ну вот, отпускники вернулись, в роте опять полная обойма, — радости в голосе Кудашова не было и в помине. Примерно с той же интонацией судья сообщает рецидивисту о пожизненном лишении свободы. — А посему в наряд по роте, — продолжал ротный, — завтра заступают… Младший сержант Гунько…

— Я!

— …дежурным по роте. Дневальными пойдут: рядовой Бабушкин, ефрейтор Кабанов и ефрейтор Соколов.

Три возгласа «я» слились в один, причём последний из них ранил лично лейтенанта Шматко. Еле дождавшись, когда каптёрщик вернётся из отпуска, он снова его терял ещё на целые сутки.

— Товарищ капитан, Соколова нельзя, он же каптёр, у него работы и так… тем более он только что из отпуска…

— Вот и отлично. Отдохнувший, с двойной энергией, — Кудашов будто обрадовался возможности причинить несчастье подчинённому.

Нечасто концентрация дедушек в наряде составляет сто процентов. Не то чтобы они не ценили возможность пообщаться, разделяя тяготы службы, просто кому-то же и работать нужно, чего среди дедушек как бы и не принято.

— Зашибись нам счастье прилетело: на втором году по нарядам летать, — заметил Бабушкин, — решил, небось, дедушек поиметь, перед духами себя поставить…

— Да, чувствую, весело нам с новым ротным будет, — попытался найти хоть что-то хорошее в ситуации Гунько.

— Ага, оборжёмся!

— Да расслабьтесь, щас он после отбоя свалит, мы духов поднимем — пусть шуршат…

— Гунько! — Кудашов явно не хотел дать шанс забыть о себе. — Значит, так, Гунько. Поставьте мне койку в канцелярии — я сегодня здесь ночевать буду. Ясно?

— Так точно!

— И не стойте колом. Порядок сам собой не наведётся.

— Интересно, где вообще таких валетов делают? — затравленно глядя вслед капитану, сказал Бабушкин. — Кудашов… Мудашов он, блин!

Главное, что должен тренировать призывник, это умение не спать.

Лучше всего вообще. В эту ночь эту простую истину предстояло запоминать Папазогло.

— Папазогло, подъём! — Приказ был отдан шёпотом, но не для того, чтобы Папазогло не перепугался со сна, а чтобы не приходилось пугаться капитана Кудашова, чей сон по возможности должен был оставаться крепким.

— Подорвался быстро, — всё так же шёпотом объяснял задачу Соколов, — форма одежды номер раз — носки, трусы, противогаз. Буди Лаврова с Нестеровым — и марш к туалету.

Если бы вероятный противник хотя бы раз увидел цвет российской армии в лице Папазогло, Лаврова и Нестерова в майках, кальсонах и тапочках… Думается, врагов бы у нас больше не было. Кто решится воевать со страной, в чьей армии служит Папазогло, этакий гибрид боевого хомячка и гигантского ленивца?

— Значит, так, отцы, — проводил инструктаж Гунько, — взяли тряпки-щётки и айда за мной…

— Это что здесь такое? — выход Кудашова из канцелярии был красив и эффектен. — А ну, марш в люлю! Отбой, я сказал!

Ничто так не угнетает дневального ночью, как безмятежно храпящие товарищи. Товарищи, которые весь день гадили в туалете, за которыми теперь ему предстоит убирать.

— Почему, Гунько, твои дневальные до сих пор порядок не навели?

— Наводим, товарищ капитан, — нашёлся сержант.

— Тень на плетень, а не порядок вы наводите! Ну что ж, раз ты, сержант, сам не справляешься, буду я этот процесс контролировать. — В глазах ротного промелькнуло нечто такое, за что в средневековье сжигали при большом стечении народа. — Становись, Гунько, на тумбочку, а вы, — в поле зрения капитана на свою беду попали Соколов и Бабушкин, — получать оружие: швабры, тряпки, вёдра… Взяли в зубы и вперёд! Через час проверю.

Удовлетворив свой приступ садизма, ротный ретировался в канцелярию.

— А что я могу сделать? — стоя на тумбочке, Гунько мог делать только одну вещь — продолжать стоять, без всяких шансов на восстановление дедовщины в отдельно взятом наряде.

— Да-а… незабываемый, чувствую, у нас дембель вырисовывается, — подвёл черту Бабушкин.

— Блин, я не я буду, если мы этому фашисту что-нибудь не устроим! А во сколько у них там утром в штабе совещание? — вспомнил Соколов.