200 дней до приказа

Глава 23

Если нужно, дедушка-мотострелок может действовать со сноровкой спецназовца. По крайней мере, в собственной казарме.

Кудашову спалось сладко, и когда Кабанов возился с лампочкой в канцелярии, и когда Соколов добрался до кителя капитана…

Стрелки часов замерли на шести утра. На этот раз привычное громогласное «Рота, подъём!» не прозвучало… Побудка личного состава осуществлялась дедушками потихоньку, будто дедушками они звались не из-за срока службы, а из-за родственных связей с молодыми.

— Лавров… Лавров, вставай, — шептал над подушкой сладко спящего бойца Кабанов.

— А что, уже была команда «подъём»?

— Команды не было, а подъём есть, вставай и не вякай — строиться не надо, остальное — как обычно…

— Папазогло… Папазогло… — занялся Кабанов следующим.

Оказывается, роту можно поднять в практически абсолютной тишине. Кудашов оставался единственным спящим человеком на территории части. Заботливо выкрученная лапочка оставила канцелярию единственной тёмной комнатой в расположении.

Стрелки неумолимо сходились и расходились, отмечая неумолимое приближение дембеля, а также начала совещания в штабе — Кудашов спал. Совещание началось — Кудашов спал. Совещание шло уже двадцать минут — товарищ капитан нашёл в себе силы выйти из канцелярии.

— Так, — еле справляясь с зевотой, Кудашов принялся наводить порядок, — я не понял, дневальный, почему не было команды «подъём»?

— Как это не было? — по артистизму Соколову сегодня можно было ставить «отлично». — В шесть, как положено, — глядя на занятых утренними процедурами бойцов, шныряющих по коридору, продолжил: — щас туалет, по распорядку, скоро завтрак…

— Завтрак?! — спохватился Кудашов. — А который час?

— Двадцать минут восьмого, — бодро отрапортовал подошедший Гунько.

— Почему не разбудили?! — Крик капитана мог бы растопить и ледяное сердце… На сердце из мяса он не подействовал.

— А мы думали, вы не спите, товарищ капитан, — съехал в наивняк сержант.

Если бы Кудашов выбегал из роты с чуть меньшей скоростью, если бы он к тому же догадался вернуться и прислушаться, он услышал бы, что его утро было скрашено взрывом хохота. Разве может сердце офицера не радоваться, когда у рядовых с самого утра — хорошее настроение!

У Зубова было всё. То есть всё было сказано, и совсем не понятно было, куда делся капитан Кудашов. С другой стороны, если бы он и вовсе перестал являться, никто бы не расстроился. Такого счастья для части Кудашов позволить не мог: двери открылись, и в кабинет вошёл командир второй роты собственной персоной.

— Разрешите, товарищ майор? Извините, задержали…

— Да ничего, ничего — проходите…

«Теперь придётся повторять всё сначала из-за одного болвана», — с ненавистью подумал Зубов, одновременно изображая полное безразличие к опозданию подчинённого. Между тем, сняв шинель, Кудашов поспешил на свободное место… Зубову, как назло, на ум приходили только анекдоты про Штирлица: капитан Кудашов пришёл на совещание в штаб части российской армии, облачившись в фашистский китель дедушки Соколова.

— Смерть шпионам, — пробормотал Староконь. Деятельность головного мозга Зубова остановилась полностью, всё, что он мог сделать, это выдавить из себя многозначительное: «Кхм… Кхм…»

Напряжение в кабинете достигло той точки, когда взгляды можно взвешивать на весах, а дыхание начинает двигать предметы. Кудашов наконец опустил голову вниз, и его взгляд зацепился за несколько непривычный цвет кителя…

— Хайль Гитлер! Товарищ Оберштурмбанфюрер! — не выдержал Шматко. Хохот в штабе стал трёхкратно улучшенной версией веселья в роте.

Вошедший в образ Шматко продолжал спектакль, отодвинув стул для оторопевшего капитана, лейтенант не сказал — пропел:

— Битте! Херр Кудашов!

У офицеров началась истерика.

— Так! Отставить смех!! Прекратить! — попытался взять ситуацию под контроль Зубов. — Похоже, товарищ капитан стал жертвой… жертвой…

— Фашизма! — снова нашёлся Шматко.

На этот раз первым не выдержал Зубов, с облегчением выпустив смех на свободу.

— Собрание окончено! Все свободны! — еле выговорил майор. — Кроме… товарищ капитан, задержитесь…

— А вас, Штирлиц, я попрошу остаться! — на выходе бросил Староконь, и новый взрыв хохота залил коридор.

Последним кабинет покинул Шматко. Впервые он пел в кабинете командира части, и что пел!

— Не думай о секундах свысока! Пум-пурум-пум, — Кобзон сегодня отдыхал…

Чем старше становятся наши женщины, тем меньше среди них красавиц. Это не странно, но несколько печально. Впрочем, майору Зубову сегодня пришлось встретиться с барышней, которая скорее опровергала, чем подтверждала это правило.

Услышав скрип дверей, майор, даже не оторвавшись от бумаг, скомандовал невидимому пришедшему:

— Да-да… войдите…

— Здравствуйте, вы командир части? — приятный женский голос заставил майора наконец оторваться от бумаг.

— Да, майор Зубов Николай Николаевич, а вы?

— Воронцова Маргарита Наумовна, заведующая женским общежитием пищевого комбината.

Ничего не понимающий Зубов попытался в рамках поведения гостеприимного хозяина.

— Очень приятно, чем могу помочь? Или, может, наоборот, вы хотите что-нибудь предложить?

— Пожалуй, — согласилась заведующая. — Я хочу кое-что предложить: кастрировать одного из ваших офицеров! — с неожиданной энергией закончила фразу Маргарита Наумовна. — Хотите узнать фамилию?

— Кажется, я догадываюсь…

Обладатель пока ещё вполне пригодных к употреблению детородных органов как раз проходил КПП.

— Товарищ майор, — Лавров решил предупредить Староконя, — тут вами одна женщина интересовалась…

— Кто такая? Какая она из себя? — чуть не замурлыкал майор.

— Деловая! Она к командиру части пошла…

— К командиру части?!

Лавров не обманывал. И про деловую, и про командира части, и даже про высокую, а про желание кастрировать он просто не знал.

Начав тему, заведующая всё никак не желала её закончить.

— А мне с комбината жалобы идут! Девочки работу заваливают!

Сорок процентов брака! Это при том, что раньше девочки вообще в передовиках были!

— Девочки? — Майору Зубову и вовсе поплохело. — Это ж сколько лет этим девочкам?

— Вере двадцать девять, Марине — тридцать!

— Ну, да, конечно, они ещё совсем девочки — ни черта не соображают. Понимаете, Маргарита Наумовна, я всё понимаю, но это личная жизнь, и я не могу вмешиваться…

— Личная — это когда повстречались, полюбились и поженились, а когда сегодня с одной, завтра с другой, — это уже публичная! — не унималась деловая и высокая. — Если у вас завтра солдата девушка бросит, и он танк угонит, или там склад взорвёт, вы тоже не будете вмешиваться?!

Голос у заведующей был громкий, а дверь у Зубова — достаточно тонкая. Всё, что должен был сделать замполит, это просто стоять рядом с дверью и слушать.

— Так он у вас ещё и по воспитательной работе?! Вот это сюжет!

Прямо для «Комсомолки» какой-нибудь! Может, стоит в газету написать?! — нанесла очередной удар заведующая, на этот раз он пришёлся ниже пояса. На публикацию в газете майор ну никак не мог пойти.

— Подождите, Маргарита Наумовна, зачем?

— А чтоб в лицо знали, чтоб не попадались, или, может, начальству вашему написать?! — плела сети шантажа деловая женщина. — Кто у вас там? Министерство обороны?!

— Не надо никуда писать. — Последствия такого письма Зубов представлял себе ясно и точно: сдача знамени части в архив и полное расформирование. — Давайте своими силами попробуем решить, а? — попробовал заинтересовать посетительницу Зубов.

— Я бы очень хотела, Николай Николаевич, — неожиданно легко согласилась заведующая, — чтобы этот ваш майор пришёл на комбинат, объяснился со всеми и, если у него хватит совести, извинился…