Афганский рубеж

Глава 7

Медленно поднимаю рычаг шаг-газ. Ми-8 уже в так называемом взвешенном состоянии. Снимаю усилия с ручки управления, пару раз нажав на кнопку триммера. За спиной послышались характерные щелчки работы агрегатов системы управления.

Вертолёт ещё не стремится развернуться влево, но правая нога наготове.

Проспишь момент, и вертолёт начнёт вращаться. Вот будет стыдоба! Для меня во всяком случае. А вот репутация Клюковкина не пострадает. Страдать уже ниже некуда.

— Обороты 95, — подсказывает мне Енотаев.

Продолжаю подтягивать рычаг и соразмерно отклоняю педаль. Взгляд вперёд и вправо. Намечаю себе ориентир, чтобы потом относительно него висеть над полосой.

По-прежнему всё вибрирует, жужжит, трясётся. Но это так круто!

И вот он — момент, когда родной Ми-8 отрывается от бетонной поверхности. Пятой точкой чувствую, как поднимаюсь вверх и зависаю в нескольких метрах.

— Взлетел. Сам! — с удивлением заметил комэска по внутренней связи.

— Могу и развернуться, — сказал я.

В наушниках прозвучало что-то промежуточное между «не стоит» и «только не это». Однако я уже наметил ориентир для себя, чтобы точно выполнить разворот на месте. Это была осевая линия взлётно-посадочной полосы (ВПП).

Аккуратно отклоняю педаль, и вертолёт начинает разворачиваться. Перед глазами медленно начинают меняться очертания. Серый бетон взлётной полосы сменяется видом на пустынную местность с отдельными солончаками.

Нос вертолёта вращается, но высота остаётся неизменной. Разворачиваюсь практически на 360°. Справа уже подходит намеченный ориентир, и я начинаю заранее тормозить вращение.

— Контрольное висение норма, — доложил я, и Енотаев жестом показал разгоняться.

Наклоняю нос, вертолёт начинает поступательное движение вперёд. На указателе скорости стрелка медленно начинает отклоняться вправо. В моём блистере всё быстрее проносятся боковые огни и ограничительные призмы взлётной полосы.

Вертолёт проседает, стремясь ещё ниже клюнуть носом. Дрожит и никак не хочет разгоняться. Скорость 60 км/ч и пока не растёт.

— Выполняю набор до 100 метров, — проговариваю я по внутренней связи.

На мгновение тряска становится сильнее, и… барьер переходного режима преодолён. Разгоняемся дальше.

— Скорость 120, высота 100. Взлёт произвёл, — сообщил я и продолжил дальше увеличивать скорость.

— Крона, 201й на первом, 100. Отход по заданию, — доложил Енотаев руководителю полётами.

— Вас понял. Занимайте курс 160, высота 200.

Плавно поднимаю шаг и перевожу вертолёт в набор. Стрелка вариометра, показывающего вертикальную скорость, пошла вверх. Показания 3 м/с для вертолёта ощутимы.

На указателе поступательной скорости стрелка дёрнулась в обратном направлении, но этого нам не надо. Тормозить нельзя. Надо держать значение 200 км/ч.

— Сань, а ты всю ночь в Ленкомнате тренировался? — весело спросил у меня комэска.

— Нет. Спал как младенец.

— Такое ощущение, что на швабрах летал, — посмеялся Енотаев, окончательно убрав руки от органов управления и ноги с педалей.

Комэска имел в виду старый способ развития координации у лётчиков армейской авиации. Управление на вертолёте сложное. Помимо педалей и ручки управления, есть ещё рычаг шаг-газ, отвечающий за тягу несущего винта.

Вот и сажают проблемных курсантов в классе на стул, дают им в одну руку метлу, в другую швабру. И тот совершает ими движения, характерные тем, что в кабине.

— 201й, занял 200. Занятие зоны работы доложу, — сказал в эфир комэска.

Поскольку угол сноса на индикаторе уже значительный, приходится взять поправку в курс. Теперь можно и насладиться видом просыпающейся Каршинской степи.

Сплошная серо-жёлтая масса раскинулась на многие километры вокруг. Вдали можно разглядеть очертания реки Амударья, которую нам предстоит пересечь вскоре, на пути в Афганистан. А пока за ней только пески Каракумы.

Вертолёт начинает цеплять восходящие потоки тёплого воздуха.

— Вроде утро, а уже земля прогрелась, — сказал я по внутренней связи, проходя зону очередного такого потока.

Енотаев кивнул и указал мне на солончак слева от нас.

— Вот центр зоны. Давай здесь поработаем, — дал мне команду и доложил руководителю полётами о занятии района работы.

И начался стандартный простой пилотаж. Виражи и спирали, «горки» и пикирования.

Бросаю взгляд вниз и вижу, как тень вертолёта накрывает редкие стада представителей местной фауны.

— Сайгаки. Дома до сих пор рога есть, — вышел по внутренней связи Сабитович.

— Мясо у них как? — спросил Енотаев, пока я выполнял первый вираж.

Вертолёт слушается, а я уже начинаю уставать. Видимо, Клюковкин не привык так долго пилотировать. Я только один манёвр выполнил, а рука с непривычки забилась. Будем тренироваться!

— Выполняем вираж влево, — доложил я и отклонил ручку управления в нужном направлении.

Силуэт самолёта на авиагоризонте начал медленно отклоняться и остановился в положении 30°. Скорость выдерживаю 200 км/ч.

Восходящие потоки так и норовят развернуть вертолёт. Постоянно придерживаю ручку управления, чтобы не завалить крен больше или меньше положенного.

А пока выполняю разворот, внимательно оглядываю степь. Давно я не видел столь бесплодной равнины с редкими холмами. И всё вокруг покрыто серовато-белой коркой.

— Вывод, — докладываю я и плавно возвращаю вертолёт на нужный курс.

— Крона, 201й, набор 1000, — запросил командир занять нужную высоту.

— Разрешил

Ефим Петрович закончил доклад руководителю полётами и начал проводить мне краткую лекцию по завершающему манёвру в зоне. Чувствую, как новый комбинезон прилип в районе лямок парашюта, а ноги постепенно преют в кроссовках.

Представляю, как здесь было бы в ботинках. А что будет летом!

— Левая восходящая спираль, — дал мне команду Енотаев.

— Понял. Крен 15°, — ответил я и начал набирать высоту.

Стрелка вариометра на отметке в 3 м/с. Медленно удаляемся от сухой степи, поднимаясь выше и выше. Вид открывается шикарный! Даже очертания горных хребтов в районе Самарканда можно разглядеть.

— 201й, 1000 занял, снижение 300 метров, — запросил комэска.

— Понял, 201й. Занимайте 300.

— Давай, Сань. Покажи, как ты сажал вертолёт на ту самую опушку в районе Соколовки, — посмотрел в мою сторону Енотаев.

Странное напутствие от комэска. С чего это ему такая мысль пришла? То у него Саша летать не умел, то теперь всё может.

Притворюсь, что не услышал. Как раз кто-то в эфире начал громко докладывать, что произвёл посадку на площадку.

— Командир, я не расслышал. Начинаем снижение? — переспросил.

— Вперёд. То есть вниз, — сделал движение рукой вперёд Енотаев.

Вниз так вниз. Скорость снижаю до 120 км/ч. Внизу для себя намечаю ориентир серовато-белый солончак, по которому буду ориентироваться. Пора снижаться.

Рычаг шаг-газ опускаю до упора. Вертолёт тут же начинает валиться вниз, а вертикальная скорость снижения увеличивается кратно. Левую педаль отклоняю вперёд. Борт начинает крениться в правую сторону и опускать нос. Вовремя «подхватываю» его ручкой управления.

— Вертикальная 10, — подсказал мне Енотаев, но на приборе и так нет большего значения.

Уши слегка закладывает, но это ещё не всё. Снижаемся. В кабине становится тише. Обороты несущего винта не падают, а земля приближается быстро.

— Выводим, — сказал я, когда уже высота подошла к отметке в 450 метров.

Вернул рукоятку коррекции в крайнее левое положение. Двигатели снова зашумели.

По щеке скатывается капля пота, а вертолёт начинает вибрировать. Ползущая капля действует на нервы похлеще, чем вибрация. Такое ощущение, что нижний отдел позвоночника живёт своей жизнью.

Стрелка вариометра, показывающая вертикальную скорость, стремится к нулю.

— Высота 350, обороты 95%, — подсказывал Сабитович.

Темп набегания земной поверхности замедляется. На отметке 300 метров, вертолёт перевожу в горизонтальный полет, и отворачиваю в сторону аэродрома.

— И не холодно, — сказал я, смахнув противную каплю с щеки.

— Хвалить не буду. А теперь отключаем автопилот. Готов? — спросил командир.

— Выключаю, — ответил я и нажал кнопку отключения на ручке управления.

Моментально вертолёт дёрнулся. С ручки управления будто сняли гирю. Ход стал легче, но это не есть хорошо.

— Работай. У тебя хорошо получается, — радостно говорит мне Енотаев, заметив, как я продолжаю потеть, активно работая то ручкой, то педалями. Шаг-газ тоже всё время отклоняю, но не так активно.

— Спасибо.

Впереди уже видна серая полоса аэродрома и заходящие на посадку вертолёты. В эфире полный бардак. Руководитель полётами практически не замолкает.

— 201й, подходим к третьему развороту, 200. Разрешите заход? — запросил Енотаев.

Но в ответ тишина. В начало полосы заходит один вертолёт за другим, а нас пока просят подождать. Так мы встаём в вираж и продолжаем крутиться рядом с полосой.

— Плотно идут, — предположил Сабитович.

Я посмотрел на лётное поле. Вполне можно зайти сразу на стоянку. Почему комэска не запрашивает такой порядок захода, непонятно. Налёт ему набирать смысла нет.

Есть мысль, что его ещё останавливает чувство ответственности и желание соблюдать документы. Но ведь ничего мы не нарушим, пролетев рядом с вертолётами на установленном расстоянии в 10 метров.

— Командир, а давай сразу на стоянку зайдём, — предложил я.

Комэска помотал головой. Не хочет рисковать. И продолжаем мы крутиться. На посадочный курс начали выходить большие транспортные самолёты. Время посадки затягивалось. Ждать не хочу, но решение за Енотаевым.

— Командир, предлагаю пройти не над полосой, зайти со стороны города, — сказал я по внутренней связи.

— Достаточно на сегодня с тебя. Вон, лучше виражи покрути, — сказал Енотов, поправив свой ЗШ-5Б и убрав руки с органов управления.

Я крутился минут 20 в зоне ожидания, пока нам не разрешили выполнить заход.

Приземлившись и зарулив на стоянку, у меня было ощущение незавершённого действия. Вроде слетал. Показал, что руки у меня из «установленного» места растут. Комэска доволен. Однако в Афгане летать по инструкции будет невозможно.

На каждом шагу опасность. И придётся нарушать правила. Много и много раз. А тут на площадку не хотим зайти.

— Чего ты так рвался зайти на стоянку? — спросил у меня Енотаев, развернувшись ко мне лицом.

Я снял лямки парашюта, планшет с колена, и шлем с головы. Сразу стало свежо, а с наушников пару капель пота упали на центральный пульт между мной и Енотаевым.

— Устал?

— Жарко, — уточнил я.

— Это нормально. «За речкой» будет жарче. Так что насчёт площадки?

Тянуть «резину» не буду. Сразу скажу предназначение такого захода, и пускай сам дальше думает.

— Командир, вы лучше меня знаете — на взлёте и посадке больше всего вариантов быть сбитым. Скорость маленькая, всё внимание экипажа на площадку, вариантов сманеврировать немного. Поэтому время снижения, выравнивания и зависания, нужно уменьшать до минимума.

Комэска почесал бороду и положил шлем на сидушку Сабитовича.

— Так. И что ты предлагаешь? — спросил комэска.

Я взял наколенный планшет и тут же нарисовал схему захода. Кто-то потом назовёт этот заход «афганский», кто-то слишком научно — «заход отворотом на расчётный угол».

— Вот. Думаю, что вы знаете этот способ. Проходим над площадкой, оцениваем ветер, скорость вертолёта 80–100 км/ч, высота прохода 100 метров. Оценили, развернулись и тут же зашли. Ничего нового тут не изобразил, — показал я схему с расписанными параметрами.

— Для меня — ничего нового. Разве только параметры несколько другие. А вот для себя, ты всё очень хорошо показал. Раньше за тобой подобные знания не наблюдались.

— Командир, вы опять намекаете, что я болван? Уже даже не смешно. Могу на практике всё показать.

Енотаев улыбнулся и похлопал меня по плечу.

— Добро! Вот сейчас и с Батыровым слетаешь. У него как раз по плану посадки на площадку. Вот и рассчитаешь ему как лётчик-штурман, — сказал комэска, поднялся и вышел в грузовую кабину, где уже сидел техник с журналом подготовки вертолёта.

Вслед за Енотаевым вышел и я. Снаружи подогнали к Ми-8 топливозаправщик. Сабитович принялся дозаправлять баки. Отлетали мы не очень много времени, так что большого объёма топлива заливать не нужно.

— Лётную книжку мне сегодня принеси. Распишу тебе проверку. Первый раз сделаю это не с закрытыми глазами, — сказал Ефим Петрович и пожал мне руку.

— Благодарю.

— А чего раньше так не летал? Даже Сабитыч сегодня успел покимарить, пока ты кружился рядом с полосой.

Показатель! Значит Карим был уверен во мне.

— Раньше смысла не было. А тут на войну ехать. Захочешь жить и не только летать научишься, — посмеялся я.

— Добро!

К вертолёту подошёл Димон, застёгивая на голове шлем. Топливо было заправлено. А командир дал заключительные указания перед вылетом.

— Если не наблюдаете площадку — лучше не садитесь. Всё как вчера отрабатывали, — дал указания Ефим Петрович и вышел из вертолёта.

Через полчаса мы уже снова выруливали на взлётную полосу. Батыров выглядел сосредоточенным. Внимательно читал записи в наколенном планшете и быстро осматривал пространство вокруг.

А в кабине тем временем становилось душно. Я открыл блистер, но перед взлётом его нужно будет закрыть.

Во время полёта это и вовсе скверная привычка — держать блистер открытым.

У многих инструкторов в лётном училище потом сильно болит правое или левое колено. Ветер постоянно дует в «чашечку» и со временем колено начинает болеть.

— Командир, а разреши мне взлететь? — спросил я.

— Запретил. Не положено по условиям полётного задания, — протараторил Батыров, который уже обливался потом.

— Как скажешь.

Прошло ещё около минуты. Мы по-прежнему стояли на полосе в ожидании, когда Димон разродится. Он уже по второму кругу всё проверил.

Я вопросительно посмотрел на Сабитовича, но тот пожал лишь плечами. Карим наклонился ко мне, чтобы не говорить по внутренней связи.

— Не тереби его. Он после той грубой посадки собраться никак не может. Вчера сильный нагоняй получил от Петровича, — сказал он мне на ухо.

Теперь ясно, о чём Енотаев и Батыров разговаривали.

— Крона, 207й, карту выполнил, взлёт, — запросил Батыров, и руководитель полётами дал разрешение.

Димон аккуратно взлетел, на секунду завис, и перевёл вертолёт в разгон. Снова вибрация и жужжание со всех сторон.

Я сразу достал карту, чтобы контролировать местоположение.

— Крона, 207й, взлёт произвёл. Отход по маршруту, высота 50, — доложил Батыров.

— Разрешил, 207й.

Димон отвернул вертолёт вправо и направил его вдоль дороги, ведущей в Термез — единственный характерный ориентир в Каршинской степи.

Параметры он держит хорошо. Можно хоть инструкцию экипажу по нему сверять. Но на такой высоте в Афганистане летать нельзя.

— Командир, а ниже летать не разрешают?

— Не положено! — резко сказал Батыров.

По-своему он прав. Полёты на предельно малой высоте ниже 50 метров нам не разрешали.

И даже так, начинает захватывать дух, когда проносишься над песчаными и скалистыми валунами в непосредственной близости.

— Командир, предлагаю отработать манёвры. Как раз можно скрыться за сопками. Работаем? — предложил я.

Использование складок местности — очень помогает при защите от ударов с земли.

— У нас задание другое.

Я ещё раз проверил номер упражнения, по которому мы выполняем полёт. Да, маневрирования в нём нет.

— Где площадка? — возмутился Батыров.

Спорить в кабине нельзя. Каким бы ни был по характеру Батыров, он на борту главный.

Я осмотрел местность. Одна, вторая сопка, а между ними ровная площадка с едва пробивающимися зелёными верблюжьими колючками.

— Надо другую поискать. Ветер сложно определить, — подсказал я.

Площадка окружена сопками. Ветер может меняться, а для вертолёта это очень важно. Тем более что заходить на площадку нужно будет на пониженной скорости.

— Рассчитай курс захода на площадку в районе вон того солончака, — дал мне команду Батыров.

Вот это уже командир! Поставил задачу, можно сказать. Быстро определил ветер.

— Курс 290°. Скорость 100, — передал я параметры захода на площадку.

— Будем заходить на 80 км/ч, — проворчал Батыров.

— Командир, высота 100 метров, скорость 100 км/ч, — настоятельно сказал я.

— Скорость 80. Ветер на площадке? — запросил Батыров.

— Встречный. По силе 40 км/ч, — ответил я.

Такие данные нужны, чтобы рассчитать точку начала разворота. В боевых условиях всё часто делается «на глазок». В мирной обстановке можно и рассчитать точно.

Димон слегка задрал нос в тот момент, когда мы пролетели площадку.

— Секундомер, — нажал я на кнопку пуска часов АЧС на моей приборной доске.

Прошли над площадкой. Смотрю на высотомер, а Батыров уже занял 150 метров.

— Высоко. Раньше загасим скорость.

— Выполняю разворот, — произнёс Димон.

Раньше времени. Высота большая. Совсем мой командир не соблюдает расчётные параметры.

Вышли на посадочную прямую.

— Высота 120, скорость 80, — доложил я.

Вертолёт тормозится слишком быстро. Стрелка указателя скорости подходит к очень неприятной отметке. Ещё и снижается с большой скоростью.

— Вертикальная 6, — доложил я, но Димон молчит.

Ми-8 уже начинает трястись. Я один из нас двоих понимаю, что с первого раза не зайдём на площадку?

Поступательная скорость падает, а вертикальная растёт. Уже и правая педаль на упоре.

— Командир, обороты проваливаются, — доложил я, посмотрев на указатель оборотов двигателей.

Стрелки приближаются к значениям 88%, Димон не реагирует. Бросил взгляд на него, а он тупо смотрит вперёд и держится за ручку. С кончика носа капает пот. Это ступор.

Вертолёт начинает дрожать сильнее. Крениться то влево, то вправо.

— Командир! — крикнул я по внутренней связи, схватившись за органы управления, но результата нет.

Вертолёт медленно начинает заваливаться влево. Батыров очнулся, но движения судорожные. Он только раскачивает Ми-8.

Доли секунды, и мы начинаем падать.