Агнес

4. История Девушки погоды и времени

Лос-Анджелес (Калифорния), лето 2012 года

По словам Форета, именно сейчас пришло время разобраться, как же истории, надиктованные им на пленку для Шахрияр, превратились в роман. Он настаивает на том, что именно по этой причине четвертым фрагментом его биографии должна стать история Девушки погоды и времени — той, которую интересовали исключительно начала, хотя сам он, по его словам, осознал это слишком поздно: чересчур поздно до него дошло, что она в скором времени заскучает и отправится искать другое начало. А поскольку дошло это до него далеко не сразу, то он считал, что ее привычка уходить с киносеанса вскоре после начала была первым признаком ее безумия. Не придал он значения и тому, что она никогда не дочитывала книги, за исключением его рукописи, или же тому, что со всех блюд она как будто только снимала пробу: клюнет и отставит. Не поддерживала она и старых связей — ни с друзьями-приятелями из старших классов школы, ни с университетскими однокурсниками; ее самые старинные друзья, которые были ему представлены, знали ее от силы пару лет. Она начинала учиться на разных факультетах, однако ни одного диплома не подучила. Успела поработать официанткой в заведении, где пары обменивались партнерами, кассиршей в супермаркете на курорте в Долине смерти, крупье в одном из казино Лас-Вегаса, стюардессой на частных джетах, графическим дизайнером порносайта, ведущей прогноза погоды на одном из местных телеканалов того же Лос-Анджелеса.

Когда они познакомились, она работала экскурсоводом в одном весьма уважаемом лос-анджелесском музее в вечернюю смену: искусство она обожала — быть может, как раз по той причине, что живописные полотна ни начала, ни конца не имеют. Она знала о начинающих, подающих большие надежды художниках гораздо больше любого из его знакомых, однако стоило им встать на ноги, они немедленно выпадали из поля ее зрения. Придя к ней в музей, он как-то не обратил внимания на то обстоятельство, что два зала, в которых она работала, располагались возле входа. Теперь же он готов побиться об заклад, что она так и не отважилась посетить последние залы музея. Вот такой была она, Девушка погоды и времени, девушка начал и принципов.

По его словам, она тоже была красива, однако не той красотой, что бьет наповал, в ней было, по-видимому, больше обаяния, чем красоты. Ничто в ее облике не бросалось в глаза: худая, бедра — так себе, довольно скромные, глаза самые что ни на есть обычные, губы тонкие; вверху между зубами — щель, волосы мягкие, но не сказать чтобы густые. Из-за щели между зубов она пришепетывала. Зимой носила двубортные пальто, которые выгодно подчеркивали длину ног; летом предпочитала платья в цветочек, а волосы заплетала в косу. В общем, все в ней, кроме пришепетывания, находилось в приятной глазу гармонии. И это при том, что она почти не прихорашивалась. Усаживалась за туалетный столик, на котором лежала палетка, где оттенки располагались в порядке цветов радуги, однако пользовалась ею крайне редко: подведет тонкой стрелкой глаза, да и все. Потом надует щеки, будто посылая воздушный поцелуй, и улыбнется зеркалу.

Человек, которому еще только предстояло стать Луисом Форетом, прожил с Девушкой погоды и времени в одной квартире три месяца. В университете существовала программа по обмену преподавателями, а он был совсем не прочь сменить обстановку. Он скучал по Шахрияр, отношения же со второй женой не были усыпаны лепестками роз, если обратиться к заезженной метафоре. Не так давно он изменил ей с Азией, бесстрастной девушкой, однако Азия исчезла, сгинула под обломками стен. Он не желал прерывать череду измен и пребывал в полной уверенности, что Лос-Анджелес предоставит ему для этого все возможности без какой бы то ни было необходимости придумывать оправдания. Даст шанс написать истории, которые он сможет наговорить на кассету, а затем опустить ее в темный конверт с воздушно-пузырьковым нутром.

Ему предложили разместиться в кампусе, но он договорился с принимающим университетом, что подыщет в городе жилье на свой вкус. Запираться в кампусе он не захотел, по его словам, одиночество казарм, кишащих людьми, его не прельщает.

Девушку погоды и времени он нашел чуть ли не на первом же сайте.

Ее фото было крупнее фото квартиры. Красный свитер с высоким воротом, неимоверной гибкости скрещенные ноги, обтянутые джинсами. Она смеялась, едва не лопалась от хохота на этом фото: глаза-щелочки, как у китаянки, рот широко открыт. Позже он обнаружит, что Девушка погоды и времени смеялась, даже когда грустила. Он не хотел ничего смотреть: квартира ему была не важна — пусть хоть конюшня будет, а кровать — набитый соломой тюфяк; он просто хотел прожить три месяца с этой девушкой. Но получилось только два месяца и три недели. Тюфяк вместо кровати, нужно отметить, ему не достался, но в жизни, по словам Форета, ничто и никогда не стыкуется идеально, всегда есть какое-нибудь соединение, которое гуляет, какой-нибудь винтик, который не подходит. В этом случае винтиком оказался Мурр — неожиданный компаньон, третий лишний: мечтая о карьере актера, на прослушивания он не ходил, работал в магазине снаряжения для серфинга в Венеции, в нескольких минутах ходьбы от их квартиры, снимаемой на троих.

Мурра отличала копна взъерошенных желтых волос, напоминавших колосья пшеницы, и яркокрасный рот. Он был обладателем трех сокровищ: угрюмого персидского кота, повсюду оставлявшего белую шерсть, пистолета Люгера, который он унаследовал от дедушки и хранил в ящике тумбочки у кровати, и мобильного телефона последнего поколения — в те времена мобильные телефоны с камерой обычным делом еще не стали, — в котором он собирал фотки с разными знаменитостями.

Легче всего Мурра было увидеть слоняющимся по заведениям Малибу и магазинам на Родео-драйв, куда захаживали певцы и актеры. О том, что кого-то из них ему посчастливилось повстречать, становилось известно, когда он заявлялся домой, дыша тяжело, как астматик, и громко хлопая дверью.

— Глядите, кто со мной сегодня сфоткался! — восклицал он, врываясь в квартиру с мобильным телефоном в победно поднятой руке, как будто хотел дать понять всем и каждому, что знаменитости жаждут с ним сфотографироваться.

В доброй половине случаев ни человек, которому предстояло стать Луисом Форетом, ни Девушка погоды и времени знать не знали, кто там вместе с Мурром на экране телефона.

— Подумать только, как повезло блондинке в бикини, которая сфоткалась с суперизвестным продавцом досок для серфинга! — говорила Девушка погоды и времени.

В ответ он обычно посылал ее к чертям собачьим. Характер у него был покладистый, но Мурру, конечно, не нравилось, что его снимки обесценивают. Он злился, и не только он. Перса, персидская кошка, запрыгивала на стол и принималась шипеть, показывая клыки.

— Как можно было назвать персидскую кошку Перса? — с изумлением вопрошала Девушка погоды и времени. На самом деле она произносила «Перца».

В один прекрасный день Девушка погоды и времени, поставив под сомнение уместность клички Перса, провела четырьмя пальцами по шерстке кошки, а та, недовольная своей кличкой, шутками хозяина или попросту самим по себе кошачьим существованием, царапнула ее по руке.

— Черт! — вскрикнула Девушка погоды и времени. — Да я щас шею сверну твоей идиотской кошке с идиотским именем. Теперь придется делать прививку от бешенства. Убирай ее из нашей квартиры сию же секунду!

К вечеру подзатянувшиеся царапины отчетливо изображали римскую цифру три, однако Девушка погоды и времени уже успела забыть о своих угрозах в адрес персидской кошки по имени Перса. То, что интерес для нее представляли только начала, имело и хорошую сторону: дурное настроение и приступы ярости проходили у нее быстро, не оставляя следа.

Когда он с ней познакомился, она была одержима временной выставкой в музее, где работала. Выставка открылась за неделю до прибытия в Калифорнию человека, которому предстояло стать Луисом Форетом; закрытие было запланировано на четвертый день после его отъезда. Выставлялись четыре местных художника. Один из них интересовал ее особенно. Звали его Крис Вентола, и никто почти ничего о нем не знал. Жил он в Сан-Бернардино. Был самоучкой. Имел проблемы с властями в связи с наркотиками. Работал на автомойке.

По словам Форета, в первые недели в Америке он гонял в Сан-Бернардино на машине в компании Девушки погоды и времени чаще, чем куда-то еще. Они воспользовались услугами приблизительно половины автомоек между Эль-Монте и Эпл-Вэлли. Арендованный белый «мустанг» после стольких помывок сверкал так, что при взгляде на него приходилось щуриться. Вскоре она устала и заявила, что упорствовать далее по части визитов на автомойки — абсурд.

Три других художника этой выставки: юница из Санта-Моники, домохозяйка из Эхо-Парка и мужик на пятом десятке из Камбрии, далекого от побережья городка, расположенного к северу от Лос-Анджелеса, — он ходил в рубашке дровосека и ост-роносых сапогах и квартировал у своих друзей в Редондо. Мужик на пятом десятке предпринял попытку уложить Девушку погоды и времени в постель, однако ему не удалось пробудить в ней даже первоначального интереса к своей персоне. Однажды вечером, когда она согласилась выпить с ним бокал вина, он попытался выйти за границы дозволенного, однако получил отказ и пинок в придачу. Все это она, нервно посмеиваясь, рассказала соседям по квартире, когда вернулась.

В ту ночь она переспала с Мурром. Каждый раз, когда что-то выводило ее из себя, она трахалась с одним из своих соседей. По словам Форета, ему так и не удалось разгадать секрет ее выбора. Он лишь знал, что, когда у Девушки погоды и времени выдавался плохой денек, и Мурр, и он оставляли двери комнат приоткрытыми, считая минуты в ожидании момента, когда одна из них закроется. В том случае, если выбор падал на Мурра — по большей части избранником оказывался именно Мурр, — мужчина, которому предстояло стать Луисом Форетом, узнавал об этом не только по стуку громко закрывшейся двери, но и по тому, что персидская кошка Перса принималась разгуливать ночью по квартире за пределами комнаты хозяина. Это было стопроцентной гарантией того, что этой ночью Мурр делил постель с Девушкой погоды и времени.

И тогда человек, которому предстояло стать Луисом Форетом и которого уже и без того раздражала мерзкая зверюга, злился еще больше. Ему казалось, что она глядит на него торжествующе. И он спрашивал персидскую кошку Персу, насколько хорошо та себя чувствует. Глупейшая тварь не догадывалась, что ее отвергли точно так же, как его. Эта безмозглая кошка понятия не имела о солидарности.

Оставаясь писать или читать в гостиной, он имел возможность слышать, как Девушка погоды и времени выходит из комнаты Мурра, Не надейся, что женщина, которую интересуют исключительно начала, ляжет в твою постель. Розовая пижама, по его словам, была застегнута на все пуговицы и сидела безупречно; коса тоже была заплетена безупречно. Можно подумать, соседка заглянула к Мурру в картишки перекинуться.

— Что пишешь? — бросала она человеку, которому еще только предстояло стать Луисом Форетом, когда заставала его в гостиной на рассвете с бумагами, устилавшими скромный письменный стол.

Он только плечами пожимал.

— Не засиживайся допоздна, — добавляла она.

Луна заливала окно с видом на автобан; процессия автомобилей двигалась по нему в обе стороны в любой час дня и ночи. Они жили в городе, который никогда не спал.

По словам Форета, прежде чем уйти к себе, Девушка погоды и времени чмокала его в щечку в качестве компенсации за то, что выбрала не его. Он знал, что ей хотелось хоть краешком глаза посмотреть, что он пишет, но он быстро переворачивал листы, как маленький мальчик, который рисует то, что рисовать не положено.

— И почему тебя так интересует, что я пишу? — Он как мог долго задерживал дыхание, чтобы не чувствовать запах Мурра.

— Да мне вообще до лампочки, что ты там пишешь, — говорила она. — Свет включи, а то ослепнешь!

— Ровно по этой причине я и пишу — из-за слепоты, — отвечал он.

Но она уходила, не давая ему договорить.

В общем, академический триместр у него выдался не слишком обременительным. Занятий было немного, заинтересованных студентов становилось все меньше. Его забавляет мысль, что, если бы сейчас ему вздумалось провести занятие в том же университете, но в качестве Луиса Форета, на вход в аудиторию выстроилась бы очередь, а тем, кому не хватило бы места, пришлось бы следить за происходящим на экране или через динамики. Однако восемь лет назад на его лекции редко собиралось человек двадцать, и только двое-трое из них реально интересовались предметом. Другие же просто стремились срубить ненапряжный зачет, к тому же некоторые просто приходили за компанию с объектом своего обожания и не сводили с него взгляда, пока человек, которому предстояло стать Луисом Форетом, что-то говорил. Ну и наконец, были те, кто просто убивал время, сбежав от соседа по студенческой квартире с диктаторскими замашками и дурно пахнущими ногами. Но ему на все это было плевать. Он находился там вовсе не для того, чтобы влиять на жизнь этих юнцов, а чтобы насладиться заключительными главами своей собственной молодости.

В те дни, когда у него не было утренних занятий — по вторникам, четвергам и выходным — и светило солнце, они с Девушкой погоды и времени отправлялись на пляж. Вечерами он водил ее в кино, но она неизменно покидала зрительный зал через полчаса после начала сеанса. Первое время он уходил вместе с ней. а потом перестал; увидит ее дома. Но зачастую дома его встречала только персидская кошка Перса.

В нескольких шагах от их квартиры располагался пляж Венис, однако при каждой возможности они загружались в «мустанг» и ехали на юг, на дальние пляжи. Если, конечно, не отправлялись на некую автомойку в Сан-Бернардино, то есть на поиски Криса Вентолы. Лучше всего было по вторникам, когда в музее был выходной: они уезжали подальше, за много километров, а когда оказывались на месте, она снимала верхнюю часть бикини.

Даже в те ночи, когда выбор Девушки погоды и времени падал на него, у него не было шанса увидеть ее грудь, ведь она предпочитала делать это без света, а как только все завершалось, сразу же уходила. С Девушкой погоды и времени, по его словам, всегда следовало поторапливаться: ведь никогда не знаешь, когда закончатся ее начала.

На дальних пляжах человек, которому предстояло стать Луисом Форетом, прятал взгляд за темными очками, чтобы спокойно полюбоваться маленькими грудками Девушки погоды и времени: она укладывалась спиной на полотенце, и груди уплощались, образуя почти неразличимые холмики. Но только не соски — соски, наоборот, торчали строго вверх в центре идеально круглых ареал.

— Это просто сиськи, и все, — говорила она, когда решала, что он пялится слишком долго. На самом деле произносила она «цицки».

— У вас, у мужчин, есть одна проблема, и заключается она в том, что вы думаете, что мы, женщины, — всего лишь сиськи, — сказала ему однажды Девушка погоды и времени.

— Я не такой.

— Вот черт. — Она засмеялась, поворачиваясь на полотенце. — Даты уже пятнадцать минут на них таращишься! — Девушка погоды и времени принялась задумчиво стряхивать с тела песок. — Ты хороший парень, — сказала она, — но такой же, как и все мужчины. Не огорчайся, вы просто запрограммированы пялиться на сиськи. За это я тебя не сужу. Но только ты не Крис. Крис — он другой. Иногда я спрашиваю себя, а мужчина ли он?

Крис Вентола изображал женщин, но никогда не наделял их грудью, даже обнаженные фигуры. Большинство его персонажей были андрогинными существами с длинными-предлинными волосами и алыми губами. На одном из полотен Криса был магазин дамского нижнего белья, в котором продавались только трусики: в мире Криса бюстгальтеры явно были без надобности.

На пляжах Криса, весьма напоминавших пляжи Санта-Моники, женщины ровными рядами располагались на ярких полотенцах, выставив навстречу солнцу грудные мышцы и безупречно алые губы. На вечеринках в небоскребах фигурировали следы красной губной помады на бокалах для шампанского, которые подавали усатые официанты во фраках. Мужчины у Криса всегда были низведены до уровня прислуги.

На одном очень большом полотне — работа никак не продавалась, потому что Крис неизменно просил за свои творения слишком много, — женщина кормила грудью младенца, но на месте груди у нее был бокал для шампанского со следом крошечного младенческого рта.

Была у него и другая картина, буквально завораживавшая Девушку погоды и времени, картина, перед которой бесследно таяли часы ее рабочего дня, картина, перед которой она и сама таяла, картина, которая заставит ее отказаться от предназначения быть девушкой начал. Она называлась Weather Girl и была необычайно ей близка. Макабрический портрет плоскогрудой ведущей прогноза погоды, уныло лежащей на полу со сплетенными невозможно эластичными ногами в невозможно обтягивающих джинсах, спиной к зеленому холсту. Холст был экраном, на который проецировались карты погоды. На зеленом экране выделялось темно-красное пятнышко. Маленькая точка на голове обозначала место, куда девушка всадила себе пулю из пистолета.

От этой картины она не могла отвести глаз. Собралась экономить, чтобы скопить на нее денег. Но Крис запросил за свою работу двадцать тысяч долларов, так что на музейную зарплату пришлось бы копить не меньше пяти лет. А невозможность найти Криса сводила ее шансы поторговаться к нулю.

Человек, которому предстояло стать Луисом Форетом, пообещал, что, если разбогатеет, купит для нее эту картину, в ответ Девушка погоды и времени только рассмеялась:

— Ты что, и правда думаешь, что сможешь разбогатеть преподаванием?

— Попытай счастья с Мурром, — обиделся он. — Может, с ним тебе больше повезет.

Она попытала счастья с Мурром. Обратилась к нему с просьбой взять ее с собой искать знаменитостей на Родео-драйв. Стоило им встретить какую-нибудь звезду, она тут же доставала снимок картины, заявляла, что это классная инвестиция, что она предлагает вложиться пополам, пятьдесят на пятьдесят, что она готова подвинуться, пусть будет шестьдесят на сорок, только ради него, да что для него какие-то там двадцать тысяч долларов, потом говорила, что пусть будет семьдесят на тридцать, и это последнее предложение, только оно уже не срабатывало, потому что к тому времени знаменитость приходила к выводу, что перед ним — сумасшедшая. А если знаменитость и вправду была знаменитостью, то завершалось все тем, что телохранитель оттаскивал ее прочь под громкие крики: «Восемьдесят на двадцать!»

В течение этого времени персидская кошка Перса и человек, которому предстояло стать Луисом Форетом, провели вместе множество одиноких ночей. Можно было даже сказать, что они подружились.

У Мурра дела шли лучше, чем у них обоих, учитывая значимость происходящего для одержимого шоу бизнесом продавца досок для серфинга. В магазине он свел знакомство с неким гитаристам-любителем и на пару с ним занялся серфингом. Гитарист, в свою очередь, познакомил его с одним актером, популярным в восьмидесятые, а тот представил его бывшему защитнику «Клипперсов». В Лос-Анджелесе все устроено точь-в-точь как на древовидной диаграмме: карабкаешься по ветвям. Мурр только что купил новый мобильник, но и в нем карта памяти уже чуть не лопалась от снимков.

Защитник «Клипперсов» пригласил Мурра на вечеринку в перуанский ресторан в Санта-Монике. Мурр спросил, можно ли ему прийти с девушкой, и тот ответил, что, если он этого не сделает, все решат, что он гей. Так что он попросил Девушку погоды и времени пойти с ним, а она взяла на себя смелость написать в Калифорнийскую ассоциацию автомоек: «Я хотела бы пригласить вашего самого выдающегося сотрудника». Стоп. «Криса Вентолу из Сан-Бернардино». Стоп. «Сопровождать меня на вечеринку в Малибу». Стоп. «Где будут присутствовать успешные спортсмены и актеры». Стоп. «И другие не менее талантливые знаменитости». Стоп.

Крис на вечеринке не появился. Как и актер из восьмидесятых. Защитника из «Клипперсов» она тоже не увидела, хотя ей сказали, что он где-то там.

Девушка ворчала, устроившись на пляже и потягивая пену «Писко сауэра». Яркое платье промокло на груди, еще более эвклидовой, чем когда бы то ни было. Глядя на море, она печально улыбалась, изгибая алые, как на картинах Криса Вентолы, губы. Некий господин средних лет в сшитом на заказ костюме с платочком в кармашке подсел к ней.

— От тебя глаз не отвести, — сказал он. — Извини, ты актриса? Я не помешаю, если посижу здесь с тобой, а?

— Увидим. Вас интересуют инвестиции в искусство? Двадцать тысяч долларов у вас есть?

— Сначала ответь на мой второй вопрос, — усмехнулся мужчина.

Оказалось, что господин в костюме — испанский издатель, занятый в Лос-Анджелесе поиском юных литературных дарований. Он сказал, что будет счастлив вручить ей двадцать тысяч долларов, если она предложит ему роман, стоящий этих денег.

Но откуда ж ей было взять роман? Во рту девушки, в щелке между передними зубами, показался кончик языка.

Господину в костюме она сказала, что, если он оставит визитку, она обязательно ему напишет. Попросила у него время, максимум месяц. Потом позволила ему отвести себя в дамскую комнату и пощупать ее грудь. Этим они и ограничились. По крайней мере, именно так, по словам Форета, заявила ему Девушка погоды и времени, вернувшись домой.

— Сиськи, — сказала она, — сиськи. Для вас мы только сиськи. — На самом деле она произнесла «цицьки».

Той ночью, а также во все последующие персидская кошка Перса преспокойно спала в своей комнате.

Девушка погоды и времени никогда еще не была так привязана к человеку, которому предстояло стать Луисом Форетом. В ночной тьме, при погашенном свете он слышал только ее смех. Порой, когда она была сверху, он чувствовал, как сокращается ее живот, подрагивая в тихом икающем хохоте. Он никогда не спрашивал, чем вызван приступ смеха. Он был сосредоточен на том, чтобы пройти все шаги, прежде чем она его покинет. По словам Форета, в те ночи она так торопилась скрупулезно выполнить все, что предполагает коитус, что этот коитус напоминал скорее конвейер.

Девушка погоды и времени не замедлила сообщить, чего на самом деле от него хочет.

— Ты ведь пишешь, правда? И, кажется, говорил, что обладаешь талантом? Как думаешь, можешь написать нечто, за что отвалят двадцать тысяч баксов? Давай пятьдесят на пятьдесят! Готова даже на шестьдесят на сорок, ради тебя. Семьдесят на тридцать — мое последнее предложение. Но только мы сделаем все красиво, сделаем как Крис. Добавим таинственности. Подыщем какой-нибудь псевдоним, классный такой псевдоним. И фотку… Видел книги Томаса Пинчона? Икс вместо фотки. Вот это мы и устроим: только икс, никаких фото. Ничего общего с мужиками, повернутыми на сиськах. Тайна. Лично я скорее куплю роман с некой тайной, чем с каким-то идиотским фото. Проконсультируемся с литературным агентством, в Лос-Анджелесе они лучшие, откроем счет за границей, сэкономим на налогах. В Швейцарии, к примеру в Цюрихе. Счет, к которому у каждого из нас будет доступ. Только покажи, что именно ты пишешь. Если что-то классное, я согласна: пусть будет восемьдесят на двадцать.

— Мне жаль, но я пишу исключительно для себя. — А почему бы тебе не открыть свои творения миру?

— Ну, у меня есть одна подруга, она с ними знакома…

— А почему ей можно, а мне нет?

— Потому что она ослепла.

— А это тут при чем?

— Это длинная история.

— О чем ты пишешь?

— Тебе на самом деле хочется знать?

— Да.

— О тебе.

— Обо мне?

— О сексе с тобой.

— Сиськи! — На самом деле она произнесла «цицьки».

— Ага, цицьки, — поддразнил ее он.

Он пошарил в самом потаенном ящике платяного шкафа, нащупал папку, куда складывал рассказы, которые наговаривал на кассеты, а затем отсылал Шахрияр по почте. Большинство из них представляло собой страницы, набранные с двойным интервалом, ко встречались и написанные от руки. Девушка читала их не отрываясь несколько часов кряду, с растущим разочарованием. Той ночью свет в ее комнате не гаснул.

— Все равно, — заявила она, разбудив его на рассвете, — мужики клюнут на это и раскошелятся.

Когда он встал с кровати, Девушка погоды и времени сидела за компьютером и забивала рассказы в текстовый редактор. Еще несколько дней она была занята тем, что выстраивала тексты в некую последовательность, снабжала их вступлениями, исправляла начала. Больше всего времени потратила она на начала. Если читателя зацепит начало, сказала она, он прочтет до конца.

Сейчас его забавляет мысль о том, что это сказала она, именно она.

Она работала каждое утро, теперь они уже не ездили на пляж и не ходили в кино, но каждую ночь ложились в постель, и происходило нечто скоротечное, механическое, нечто типа шестьдесят на сорок: немного смеха и скоростной конвейер. После чего она принималась за работу.

— Свет включи. А то ослепнешь! — говорил он.

По вторникам и четвергам он гулял по пляжу Венис в одиночестве. Садился на скамейку и слушал до самого обеда импровизации парня, исполнявшего соло на барабанах. Слушал, пока не начинала болеть голова.

До конца курса оставался месяц, но он осознал, что время его в Лос-Анджелесе истекло. Он тоже трансформировался в человека начал. Ему казалось, что, оставаясь на одном и том же месте с одним и тем же человеком, счастлив он быть не может. Казалось, что постоянство его отталкивает. Он фантазировал о жизни без определенной цели и направления: сегодня здесь, завтра там.

Девушка погоды и времени дописала роман на основе его текстов. Роман о девушке, которая никогда ничего не заканчивала. Парадоксально, но роман о девушке, которая никогда ничего не заканчивала, закончила Девушка погоды и времени.

Нужен был псевдоним, но в голову ей ничего не приходило. Она подумала о Персе, имени персидской кошки, о Крисе, имени художника. Ни один из этих вариантов не показался ей убедительным. Тогда она внимательно оглядела свою комнату. Прежняя жиличка случайно оставила на дверце шкафа открытку с видом Монтаны: заснеженная вершина горы отражается в озере, на лугу цветут дикие ирисы. Прекрасный вид. Это был Lewis and Clark National Forest. Девушка взяла первое и последнее слово, однако в последнем потеряла букву s. Быть может, она страдала диастемой не только зубов, но и пальцев. Быть может, она пожелала сотворить фамилию, которая не вязнет в зубах. «Луис Форет», — написала она, да так и отправила.

Пару раз она встречалась с издателем в сером костюме с платочком в кармашке, который, по ее словам, хотел только одного: тискать ей грудь. Он должен был вернуться в Испанию. Сказал, что двадцать тысяч долларов — очень большие деньги. Ущипнул за сосок. Уехал.

Она обратилась за консультацией в престижное литературное агентство. Рассказала о некоем таинственном писателе, известном только ей. Человеку, которому предстояло стать Луисом Форетом, она дала подп исать документ, а тот даже не потрудился его прочесть и подписал, исключительно чтобы поскорее от нее отделаться. Она потратила все свои скромные сбережения на рецензирование рукописи. Мы вам позвоним, сказали ей в агентстве. А потом указали на дверь.

У нее оставался всего месяц до того момента, когда лишившая ее сна картина, замысел, в реализацию которого она вложила все свои силы, навсегда исчезнет из ее поля зрения. Потом полотно вернется на стену какой-нибудь автомойки, к Крису Вентоле, единственному во всем мире мужчине, не зацикленному на сиськах. На самом деле она произносила «цицьках».

Не было больше ночей в комнате человека, которому предстояло стать Луисом Форетом. К тому времени он по ней уже не скучал, просто позволял идти неделям, наполненным никому не нужными занятиями в университете и прослушиванием соло на барабанах. Персидская кошка Перса завела привычку проскальзывать в его комнату и запрыгивать на кровать, если он оставлял дверь приоткрытой, и он позволял ей спать там, по его словам, потому что Перса, персидская кошка, по крайней мере не покидала его среди ночи.

Девушка погоды и времени, несмотря ни на что, продолжала смеяться. По пятницам они имели обыкновение ужинать втроем в веганском ресторане «Эббот Кинни». Она хохотала над анекдотами Мурра, который, ветка за веткой, продолжал карабкаться по древовидной диаграмме и с помощью защитника из «Клипперсов» познакомился со своим идолом, чемпионом мира по серфингу. Он не знал — этого тогда еще никто не знал, — что, когда оба они будут заниматься серфингом на Гавайях, огромная волна унесет Мурра и тело его больше никто никогда не увидит. Но это случится через четыре месяца.

За их последним совместным ужином у Девушки погоды и времени от смеха выступили слезы. Они спросили, что это с ней такое.

— Ничего, я счастлива, — сказала она, а по щекам ее катились черные от туши огромные капли.

Утро четверга, у Мурра выходной. До отъезда из Лос-Анджелеса человека, которому предстояло стать Луисом Форетом, оставалась неделя. Они втроем смотрели телевизор, пуская по кругу скрученный Мурром длиннющий косяк со вкусом гашиша и кошачьей шерсти.

Всем было весело, как бывает весело старым друзьям, когда они забывают о горестях и проблемах. Однако эти трое не были старыми друзьями. И даже просто друзьями не были.

Ровно в двенадцать пополудни девушка объявила, что ей надо на работу. И отправилась в душ в комнате Мурра, дверь которой находилась в дальнем конце гостиной напротив комнаты, где на шкафу была приклеена открытка с видом Lewis and Clark National Forest. Закончив мыться, девушка голышом прошествовала через гостиную. Она ни разу не показывалась человеку, которому предстояло стать Луисом Форетом, в таком виде, если не считать тех случаев, когда без света ему удавалось разглядеть хоть что-нибудь. Губы она накрасила алым, а ее маленькие груди напоминали бокалы для шампанского. Все трое зашлись глупым гашишным хохотком.

Когда девушка удалилась, они с Мурром остались бить баклуши, курить перед телевизором. Он и не знал, сколько раз они погружались в сон на диване. По словам Форета, он хорошо помнит, что проснулся с началом прогноза погоды на местном телеканале. Потом на экране появились заголовки новостей.

Мурр вдруг завопил, как сумасшедший, и он поначалу подумал, что это из-за наркотиков.

— Мой «люгер», черт подери! Мой «люгер»! Дедушкин пистолет, бля!

Выпучив глаза, он стал читать подрагивающий заголовок: «Девушка покончила с собой в одном из музеев Лос-Анджелеса».

Она застрелилась.

— Мой «люгер», бля! Мой «люгер»!

Она застрелилась, повернувшись спиной к Weather Girl, картине, которой была одержима. Ноги ее в обтягивающих джинсах сплелись в немыслимый узел, а голова откинулась на желтую стену точно так же, как у девушки на картине, только там была не желтая стена, а зеленый экран.

Выстрел прозвучал четыре часа назад. Телеканал связался с Крисом Вентолой. Телевизионщикам не понадобилось столько раз мотаться на «мустанге».

— Это безумие какое-то, — говорил Крис, глядя в камеру. — Она застрелилась в позе героини картины. Мне позвонила Дарлин. И сказала: дорогой, твоя картина — в интернете. Я, когда увидел, глазам своим не поверил.

Крис оказался парнем с длинными сальными волосами, редеющими на макушке, он сильно жестикулировал, когда говорил. У него недоставало пары зубов, он шепелявил. Не как Девушка погоды и времени, а несколько суше и без присвиста. Рядом с ним рыдала Дарлин, классическая «Мисс Сан-Бернардино — 1987»: мелированные пряди, толстые губы, глубокий вырез едва сдерживал дрожащую желеобразную грудь.

— А знаешь что? — по словам Форета, сказал он тогда Мурру. — Крис Вентола ей бы точно не понравился. — И сплюнул табачную крошку. — Да ей вообще бы ни хрена из этого не понравилось. — Он закашлялся. — Особенно Дарлин. — Только это, по его отавам, он и сказал.

Мурр его даже не слушал.

— Но почему из моего «люгера», чертова дура? — простонал он.

Оба все еще были под кайфом. Последней мыслью, что тогда пришла им в голову, стала мысль отом, что Девушка погоды и времени на самом деле была девушкой начал и принципов.