Агнес

9. История Кэти, Анн-Мари и Наты

Национальное шоссе 634 (Ла-Корунья, Испания), март 2016 года

Прежде чем поставить финальную точку в биографии, Форет настаивает, чтобы я включила в нее еще одну историю. Единственную, в которой не фигурирует Луис Форет. Он услышал ее от кого-то, кто, в свою очередь, услышал ее от капрала пожарной части в Арсуа. Все знали его как капрала Рускуса, хотя на самом деле звали его Рубен, и он никогда не брал на себя труд объяснить коллегам, откуда у него такое прозвище. Рускус — светловолосый долговязый блондин атлетического телосложения, и с первого взгляда никто не заподозрит его в некоторой трусости — качестве, никак не помогающем ему в работе пожарного. Например, капрал Рускус отлично знает, что, если в пожарную часть поступает срочный вызов в связи с аварией на дороге, зрелище точно будет не из приятных. И тогда из его желудка по пищеводу поднимается что-то вроде ящерки и душит его своим хвостом. И сколько бы раз он ни сглатывал, избавиться от этой твари не получается еще несколько дней.

По большей части срочный вызов по случаю ДТП бывает обусловлен необходимостью извлечения тел. Для пожарного слово «тела» неизменно означает «мертвецы». Но если тела живые, все еще хуже. Невредимыми тела не бывают никогда. В тех редких случаях, когда кто-то после ДТП остается невредимым, звонят в службу помощи на дорогах или по меньшей мере в полицию. А если есть раненые, то в скорую. Но уж ежели звонок поступает пожарным, это означает, что на дорожном полотне валяется банка сардин в маринаде. И ее придется вскрывать. Однажды случилось так, что тело при извлечении разорвалось точнехонько пополам, и нижняя часть осталась на сиденье, а нога продолжала жать на тормоз. Тогда Рускус вцепился в ограждение, чтобы проблеваться, однако ящерка не была расположена по доброй воле покидать свое убежище.

По словам Форета, Рускус заявил, что в день, когда поступил звонок от дорожной полиции, он опасался худшего. Подробностей не было, сообщили только, что на национальной трассе номер шестьсот тридцать четыре, под Тейшейро, произошло дорожно-транспортное происшествие, в связи с чем требуется их помощь.

Капрал Рускус чертыхается про себя: какая жалость, что это ДТП не случилось чуть дальше к западу, ведь в таком случае оно пришлось бы на зону ответственности пожарной части парка Ордеса. Собранный из готовых блоков павильон, место его службы, особого героизма не внушает: в нем нет ни металлического желоба для срочной эвакуации, ни винтовой лестницы, а ведущие в гараж ступени производят такое же впечатление, как и эвакуационный выход двухзвездочной гостиницы. Тревожная сигнализация не работает, вследствие чего приходится перекрикиваться. Все здание, сверху донизу, пропитано запахом жира и чипсов «Доритос» из автомата.

Рускус расталкивает мирно дремлющего на диване в общем зале коллегу, который не особо обрадован тем, что его разбудили. Сержант Peca почти неизменно пребывает в дурном настроении. Ему около сорока, и он весьма невысокого роста: сантиметром меньше — и не стал бы пожарным. Рускус, эдакая сторожевая башня почти двухметровой высоты, всегда воспринимал коротышек недовольными всем ворчунами. В тот вечер он, большой любитель романов о Джеймсе Бонде, перечитывал «Голдфингер» и отметил, что подозрения у Бонда появились не из-за чего иного, как из-за низкого роста Аурика Голдфингера.

Всю дорогу до места происшествия Peca без остановки ворчит. Очень надеется, что их побеспокоили не из-за какого-то там пустяка. Слова начальника пожарной части, где служит Рускус, вроде как подразумевали, что он будет весьма расстроен, если обойдется без трупов. Что было потной противоположностью чаяниям Рускуса, он-то всем сердцем надеется, что речь идет о пустяке, о незначительном столкновении, и привлечение к делу пожарных — чистой воды перестраховка. Он говорит себе, что его желание гораздо более человеколюбиво, чем желание коллеги. Возможно, капралу Рускусу было бы не грех напомнить, что минутой раньше самое страстное его желание заключалось в том, чтобы ДТП оказалось в компетенции пожарной части парка Ордеса. Так что в приоритете у него благополучие не водителей и пассажиров, а его собственное. Ему совсем не улыбается целую неделю ощущать, что в горле сидит ящерица, как в тех бутылках крепкого алкоголя с ящерками внутри из китайских ресторанов во времена его детства.

Ящерица проползает чуть выше еще на подъезде к трассе номер шестьсот тридцать четыре. Шоссе перекрыто, полиция перенаправляет поток машин в объезд, по второстепенным дорогам. Вдали виднеется попавшая в ДТП машина или же то, что от нее осталось. То, что этот предмет не что иное, как машина, он понимает по колесам. Переднюю часть машины так сплющило, что серый капот напоминает смятую в ком фольгу.

— Могу сразу тебе сказать: в этой «микре» все покойники, — объявляет сержант Peca.

— А откуда ты знаешь, что это «микра»?

— Черт, да ты в машинах ни хрена не разбираешься, Рускус. Слушай, а с какого перепугу ты в пожарные-то подался?

Рускус не отвечает. Вообще-то пожарные тушат пожары. Когда ему сказали о необходимости извлекать трупы, было уже слишком поздно.

В тридцати метрах, на довольно приличном расстоянии от «микры», виднеется «Ауди Q5» с сильно поврежденной передней частью. Оба автомобиля сохраняют нормальное положение, хотя в случае «микры», не будь колес, определить, где верх, а где низ, было бы трудно.

— Пассажиры с задних сидений «ауди», — вещает Peca, — могли выжить. Да что там, я готов об заклад биться, что живы, если, конечно, там вообще кто-то есть. Вот водитель и пассажир спереди — не, эти погибли. Лобовое столкновение, причем жуткое. Сравни «ауди» и «микру», и сам поймешь, у кого преимущество. Приготовься увидеть кое-что интересное вон в той серой куче. — Он указывает на маленький автомобиль, напоминающий аккордеон.

Ящерица Рускуса совершает кувырок. Интересно, как его коллеге удается с таким спокойствием рассуждать о живых и мертвых?

Пожарные выпрыгивают из грузовика. На шоссе, в огнеупорном костюме Рускус чувствует себя полным идиотом. Он всегда чувствует себя идиотом в форме пожарного в отсутствие пожара.

Два гражданских гвардейца с самыми серьезными лицами приветствуют их, вскинув руку к виску. Рядом с ними стоит полная смуглая женщина с ребенком лет полутора, тот монотонно, на одной ноте, плачет.

— Добрый вечер, — говорит старший по званию, — приступайте к извлечению трупов из «нисана-микры», будьте добры. По нашим прикидкам, их три.

Сержант Peca адресует торжествующий взгляд Рускусу. Ящерица трижды ударяет хвостом.

— А не лучше ли сначала извлечь из «ауди»? Больше шансов найти живых, — выступает со встречным предложением Peca.

Жандарм хмуро глядит на него. И указывает на стоящую рядом женщину:

— Пассажиры «ауди» здесь.

Двое пожарных сверху донизу внимательно рассматривают образ Мадонны с младенцем и излишним весом. Из-под бирюзового жакета с рукавами три четверти виднеется слишком тесное вечернее платье; ребенок, несмотря на малолетство, облачен в белую рубашечку с красной бабочкой на шее. Безутешный плач разливается по шоссе.

Сержант Peca хватает за руку равного по званию коллегу из гражданской гвардии и пытается оттащить его подальше от женщины, но безуспешно: результат — ноль, ни сантиметра.

— Они не пострадали? — шепчет он.

Мадонна знает, что говорят о ней, и, как будто нехотя, тянется ухом в их сторону, чтобы не упустить ни слова.

— У нее небольшой шок. Вызвали скорую, ждем, но — да, похоже, они не пострадали.

— За рулем была она?

— Ну не малец же, верно?

Сержант Peca яростно упирается короткими ножками в асфальт.

— Так и есть, — продолжает жандарм. — Она и сообщила о происшествии.

— Это невозможно. Совершенно невозможно. Посмотрите только на водительское место. — Он машет в сторону «ауди».

И правда, больше всего пострадало водительское место. Ветровое стекло разбилось, подушка безопасности торчит наружу, словно белье на просушке.

Гвардеец громко фыркает.

— Послушай, дружище, мы вас вызывали для того, чтоб вы извлекли трупы из «микры». Хочешь быть Коджаком — нечего было в пожарные лезть.

Сержант Peca опять что-то ворчит себе под нос, размахивая рукой над головой, направляется к серой машине. Но по пути останавливается возле грузовика, берет оттуда ножницы по металлу и распорку, чтобы открыть третью дверцу в задней части «микры» — единственную, которая в наименьшей степени напоминает металлолом. Рускус его сопровождает.

И вдруг замечает девочку лет десяти. Ящерица тоже ее видит и высовывает головку изо рта Рускуса.

Несмотря на, казалось бы, нулевые шансы на примирение, побег из дома человека, которому предстояло стать Луисом Форетом, поспособствовал весьма скорому заключению мира между Кэти и Анн-Мари. На самом деле такой исход был более чем логичен, ведь объединяло их нечто большее, чем дружба с пеленок и долгие годы плотного общения, — их сплотила ненависть, а теснее уз не найти. Они делили на двоих ненависть к человеку, который уже стал Луисом Форетом.

Первый шаг сделал не кто иной, как Кэти. Анн-Мари, даже если бы она пылала желанием, на такое не пошла бы. Не стала бы просить прощения, поскольку, по ее мнению, ничего непростительного она не совершила, а просить о помиловании в такого рода делах всегда много сложнее. Когда она начала отношения с человеком, которому предстояло стать Луисом Форетом, Кэти была с ним в разводе уже полгода. Анн понимала, что ее инициатива начать эти отношения при еще свежих, не зарубцевавшихся ранах сильно повредит их с Кэти дружбе, однако в тот момент главной ее заботой было благополучие ребенка.

Как же обо всем этом узнал Луис Форет? В основном благодаря нанятому им частному детективу. По его словам, поступил он так исключительно ради того, чтобы собрать материал для последнего романа. Романа, который он назвал «Разящие лучи печали». Другое дело, что подобные действия ничуть не делают его краше в наших глазах.

Кэти и Анн условились встретиться в некоем кафетерии их родного города. Это было старинное заведение у входа в историческую часть, с зелеными столиками и стенами, обшитыми темными деревянными панелями. Анн пришла первой: вся на нервах, она кусала ногти своими зубами — кинжала — ми. Увидев в дверях Кэти, она встала. Черный комбинезон дорогого бренда элегантно облегал тело Анн. Выбор не безупречный, потому что в нем она казалась существенно выше старой подруги. По словам Форета, у «высоты» и «высокомерия» корень общий.

Анн гадала, как поступит Кэти: по традиции дважды поцелует, пожмет руку, просто сядет? Чего она никак не ожидала, так что та, ни слова не говоря, сгребет ее в объятия. Из глаз Анн полились слезы. Как же могло получиться, что Кэти даже не познакомилась с ее дочкой, разве что видела ее, когда они случайно пересекались на улице, делая вид, что друг друга не замечают.

— Я так хочу познакомиться с ней! — сказала Кэти.

— А я — чтобы ты с ней познакомилась.

— Надеюсь, она на него не похожа.

— Иногда она мне его напоминает. Они столько времени проводили вместе!

Кэти погрустнела.

— Она взяла от него только лучшее, — поторопилась прибавить Анн.

— Не помню такого.

— То, из-за чего мы в него влюбились.

Кэти нахмурилась.

— Когда узнаешь Нату, сама вспомнишь.

Они сплели пальцы; руки Анн все еще подрагивали. Вскоре обе сошлись во мнении, что влюбились в человека, которому предстояло стать Луисом Форетом, за то, что он всегда оказывался в нужном месте в нужное время. Кэти переспала с ним в первый раз только потому, что преподаватель фракцузского, которого она больше никогда в жизни не видела, не пришел в тот день на кинопоказ. Анн же встретила его в тот момент, когда ее бросил биологический отец Наты; она спряталась в тихом уголке, оказавшемся недостаточно тихим для человека, которому предстояло стать Луисом Форетом. А что касается отца Наты, то он, как и преподаватель французского, внезапно испарился, растаял в воздухе.

Казалось, все эти мужчины не имели иной функции, кроме как пихнуть этих женщин в постель к человеку, которому предстояло стать Луисом Форетом, подтолкнуть к тому, чтобы они, в свою очередь, подтолкнули его самого к превращению в Луиса Форета.

По словам Форета, Рускус сообщил, что на теле девочки видимых повреждений не оказалось, а это такая вещь, о которой не знаешь, что и думать: хорошо это или плохо? Вид девочки без ран и каких-то следов столкновения, говорит он, производил эффект чего-то макабрического. Можно было запросто представить, что она по-прежнему способна бегать, петь, кувыркаться, отбивать чечетку.

Но — нет, не способна: она мертва.

Наконец приезжают еще машины: скорой помощи и судмедэкспертов. Когда вновь прибывшие видят на иосилках детское тел о, шеф судмедэкспертов довольно грубо спрашивает Ресу:

— Какого хрена вы извлекли девочку, не дождавшись нас? Соображалки не хватило подумать, что можете ей навредить?

— Не-а, — выходит из себя Peca, которого сегодня шпыняют все кому не лень, — не мы ей не навредили: она мертва.

— Факт смерти устанавливает судмедэксперт.

— Я уже двадцать годочков пожарный и распознать труп могу и сам.

— Я доложу о халатности. И вам сильно повезет, если вскрытие покажет, что девочка на момент извлечения была мертва, потому как в противном случае вам ой как несладко придется.

— Отлично, — говорит сержант пожарной службы, приближая лицо к физиономии обидчика, как пьяница в баре, — поступайте, как вам заблагорассудится, я тоже не премину включить в свой отчет информацию о вашем позднем прибытии. Так что, если она не была мертва на момент извлечения, вам тоже придется туго. — Он отворачивается и велит Рускусу помочь вырезать отверстие в том, что когда-то было водительской дверцей. Но на полдороге оборачивается и кричит шефу санитаров: — Займитесь людьми из «ауди», сделайте хоть что-нибудь полезное. Или вы только поглазеть сюда приехали?

Лицо женщины, сидевшей за рулем «микры», превратилось в месиво. На нем можно различить разве что очень крупные зубы. Такие крупные, что Рускус задается вопросом: а зубы ли это? Вопрос мгновенный, мимолетный, оставшийся без ответа, потому что Рускуса тут же выворачивает наизнанку.

— Черт, ну и облом, — роняет Peca, посмотрев на него, — сегодня мне везет как утопленнику: собрал вокруг себя всех ненормальных.

Зубы-кинжалы Анн-Мари, должно быть, устремились вперед двумя ледяными глыбами, когда она выслушала предложение подруги.

— Тебе что, совсем неинтересно знать, чем он занимается? — спросила ее Кэти.

— Откровенно говоря, нет.

Потому-то она так и удивилась предложению Кэти. Для нее человек, который уже стал Луисом Форетом, был всего лишь дурным воспоминанием, реминисценцией, которую усиленно старался задавить ее гиппокамп. Анн не думала, что у прошлого есть чему поучиться.

Кэти была не такой. Кэти могла затаить обиду и носить ее в себе, а Анн этого не понимала. Кэти была неспособна забыть. Она не забыла и своей обиды на Анн-Мари за то, что та вышла замуж за человека, которому предстояло стать Луисом Форетом, но здесь она, по крайней мере, старалась. Это не означало, что Кэти не ненавидела ее временами. Но часто способа, каким он бросил Анн и Нату — так безжалостно, так унизительно, — хватало, чтобы притушить ее враждебность. Для этого эффекта ей было достаточно всего лишь представить, как он все бежит и бежит, в то время как дочка и ее мать все ждут и ждут. Она улыбалась, думая о поданном в полицию заявлении о пропаже человека, — несколько соседей с полной уверенностью утверждали, что видели его беззаботно бегущим в спортивном костюме. Какие-нибудь признаки тревоги? Опасности? Угрозы? Никаких, офицер. Она улыбалась, думая о гримасе на лице полицейского: сеньора, мы не в силах что-либо сделать в случае, если ваш супруг ушел по собственной воле.

Однако Кэти хотела знать, как идут дела у человека, который уже стал Луисом Форетом. В глубине души она жаждала услышать о том, что у него все хреново, что он разорен, тяжело болен или даже мертв. Тот факт, что она ни разу его больше не видела и ничего о нем не знала, подводил ее к мысли, что предположение о его смерти не столь уж и нелепо. Она просто хотела знать. Вот и все. В противоположность Анн, которая хотела продолжать оставаться в неведении. Но Кэти ее убедила, и они отправились к частному детективу, чтобы установить местонахождение человека, о котором они и знать не знали, что он теперь — Луис Форет.

Детектив принял их в крошечном кабинете, за-ставленном книжными шкафами с томами уголовного кодекса и с тремя офисными стульями, обтянутыми кожей. Он внимательно выслушал, после чего попросил рассказать ему все, что они сочтут возможным, об отношениях с субъектом запрошенного расследования, пояснить, почему хотят собрать о нем сведения, а также предоставить информацию о своей жизни в данный момент. И высказал желание побеседовать с каждой из них по отдельности.

— И для чего это вам? — поинтересовалась Кэти.

— Чем больше сведений мне удастся собрать, тем скорее я смогу установить местонахождение субъекта и предоставить вам наиболее полную информацию, — объяснил он. У детектива были глаза навыкате и седые кудряшки, похожие на содержимое вспоротой подушки. — Оплату возьму только за предоставленную вам информацию. Если ничего не узнаю, платить вам не придется.

— Великолепно, — сказала Кэти, поправляя указательным пальцем очки в черной оправе. Похоже, она была довольна.

Однако она не знала, что только что наняла того же частного детектива, который был на содержании у человека, который уже стал Луисом Форетом, и собирал о них информацию.

По словам Форета, Рускус сказал, что третьей пассажирке «микры», той, что сидела на переднем сиденье рядом с водителем, очки в черной оправе впечатались в глаза и скулы. Она, должно быть, врезалась лицом в приборную панель. Женщина была такой миниатюрной, что до ветрового стекла не достала, однако исход тот же: мгновенная смерть от сильного удара. По крайней мере, не дожила до того момента, когда ее лицо превратилось в противогаз. Увидев ее, Рускус принимает решение оставить пожарную часть и вернуться на архитектурный факультет, который когда-то бросил.

Трое носилок, накрытых белыми простынями, рядком стоят на асфальте.

Приезжает еще две машины скорой помощи. В одной из них судмедэксперт, у которого имеется постановление судьи забрать трупы.

— Ну что ж, — говорит сержант Peca, собирая инструменты, — здесь мы вроде как закончили.

Женщина в вечернем платье с каждой минутой нервничает все больше. Ребенок успокоился, сидит в машине скорой помощи и лижет леденец на палочке в форме сердечка, зато мать его сама не своя. Гвардеец, что препирался с Ресой, по-прежнему торчит возле нее. Женщина то и дело посматривает в телефон, будто ждет сообщения, которое все не приходит.

— Вот ведь черт, — удивляется Peca, — у нее даже телефон не разбился. Здесь явно паленым пахнет, как пить дать.

Скорее из любопытства, чем по какой-то иной причине они подходят к гвардейцу и женщине, чтобы распрощаться, а заодно послушать, о чем речь.

— Итак, вы возвращались с первого причастия, — говорит жандарм.

— Именно так.

— Первого причастия вашего сына.

— Да.

— А где ребенок, у которого было первое причастие? Потому что это явно не он. — Гвардеец указывает на мальца, разглядывающего собственный розовый язык за окном машины скорой помощи.

— В другой машине.

— И где же эта другая машина?

— Ехала впереди.

— Другую маши ну вел отец?

— Нет.

— А где ехал отец?

— Он не был за рулем.

— Но где в таком случае эта другая машина?

— Ехала перед нами.

— И никто из этой машины по вам не скучает?

Женщина смотрит в мобильник. Чертит равнобедренный треугольник, чтобы его разблокировать.

— Трасса перекрыта, — нехотя говорит она.

— Но, черт возьми, можно ведь было хотя бы поинтересоваться, что с вами и с ребенком.

— Моего мужа сопровождают.

— Сопровождают куда?

— В тюрьму.

Гвардеец даже слегка подпрыгнул. Сержант Peca хватает капрала Рускуса за локоть.

— Как это в тюрьму?

— Мой муж отбывает наказание.

— И он был на свободе?

— Да, с разрешения.

— На каком основании?

Женщина в раздражении вновь чертит треугольник, чтобы разблокировать телефон.

— А вы не понимаете? На основании первого причастия нашего сына. Не дурите мне голову.

— И он должен вернуться?

— Не позже семи.

Рускус косится на свои часы — дизайнерские, с тремя циферблатами, подарок от матери по случаю успешной сдачи экзамена на пожарного. Если он уволится, подарок придется вернуть — он его не достоин. Шесть пятьдесят.

Сержант Peca о чем-то раздумывает.

— А вы на что тут любуетесь? — обращается к ним жандарм. — Неужто еще не закончили?

— Пришли попрощаться, — отвечает Peca.

— Прекрасно, всего хорошего, можете ехать.

Peca открывает рот, напоминающий проделанное ранее болторезом отверстие в «микре», но что бы он ни собирался сказать, слова застревают в горле. Как ящерка у Рускуса.

Шагая к пожарной машине мимо трех трупов, Рускус задерживает взгляд на маленьком холмике, теле девочки, и из глаз его брызжут слезы.

— Боже правый! — прорывает сержанта, и он старается сделать так, чтобы ни гвардейцы, ни санитары не увидели, как рыдает его коллега. Их пожарному корпусу уже и так хватило унижения за этот вечер.

Рускус всхлипывает, вытирая рукавом сбегающие на огнестойкий костюм слезы.

— Ну же, Рускус, — говорит сержант, — соберись, не падай духом. Разве ты не из тех парней, о которых пишут в романах о Джеймсе Бонде? Ну так вспомни, как они говорят: живи и дай умереть.

Частный детектив Д. немедленно связался с человеком, который уже стал Луисом Форетом, хотя в общении с детективом фигурировал под другим именем.

Впрочем, не так уж немедленно.

Чуть позже он признался Форету, что на мгновение его охватило искушение стать двойным агентом, как в шпионских романах. Девяносто пять процентов его работы приходилось на задания супругов, желающих удостовериться в неверности своих вторых половинок, или разного рода начальников, стремящихся узнать, не обманывают ли их подчиненные. Подозрения в неверности обычно поступали от одной из сторон и чрезвычайно редко сразу от обеих; в большинстве случаев подозрения были небезосновательны, и опыт подсказывал детективу Д.: подозрения в измене появляются не на пустом месте, как правило, у рогоносца и самого рыльце в пушку. В том, что касается разного рода бизнес-расследований, еще никогда подчиненный не поручал ему шпионить за своим шефом, так что опыт двойного агента в этой сфере у него отсутствовал.

И все же есть еще один резон, причем решающий, который сподвиг его отказаться от мысли стать двойным агентом. Человек, не являвшийся для него Луисом Форетом, слишком хорошо оплачивал его труды, и детектив Д. рассчитывал неплохо заработать на только что полученной информации. А правда жизни была такова, что финансы его отнюдь не процветали.

Мир частных детективов, следящих та своими объектами, снимающих их на миниатюрные фотокамеры, собирающих досье в картонные папки, использующих баритовую фотобумагу, — этот мир клонился к закату. Теперь достаточно всего лишь сфокусировать внимание на социальных сетях, и ты получишь информацию о том, кто что делает или уже не делает: любовные связи, фальшивые больничные листы. Детектив Д. не раз задумывался о том, чтобы встать на путь виртуальных изысканий, заняться прочесыванием «Гугла», соцсетей или мессенджеров, однако он был для этого несколько староват и не мог продемонстрировать качество, которое ассоциировалось с его именем: Д.

Время, потраченное на взвешивание всех этих резонов, равнялось паузе, которую выдержал детектив Д., прежде чем позвонить человеку, который не являлся для него Луисом Форетом, и сообщить, что женщины, в отношении которых он вел расследование, горят желанием собрать сведения о нем самом.

Форет, находившийся в Цюрихе, от изумления потерял дар речи. Перед его глазами вдруг, возникнув ниоткуда, появился новый роман, превосходивший все прежние. Но в тот момент он не мог его написать, потому что в таком случае Кэти и Анн запросто его разоблачат. Возможно, они не были лучшими на свете женами, но уж глупыми их точно не назовешь.

Стоило ему, к примеру, вывести персонажа, практикующего исключительно минет, или другого, убегающего трусцой от жены и дочери, они наверняка тут же поймут, что написал это не кто-нибудь, а он. Так что он начал на повышенной скорости крутить шестеренками в голове, размышляя о том, как бы все это рассказать, не нарушив инкогнито.

Он сообразил, что в качестве временной меры лучше всего будет вступить в сговор с детективом Д. и их обмануть. Ко всему прочему, такой трюк виделся ему невероятно забавным.

По словам Форета, он поступил следующим образом: поднялся на расположенное на холме кладбище, то самое, на котором покоится Джеймс Джойс. Это кладбище он хорошо знал по прежним поездкам, ему нравилось там гулять. Множество скульптур, тут и там могилы, утопающие в ярких цветах — лиловых, алых и желтых. Он бродил там со старой лейкой в руках, разглядывая надписи на могильных плитах, пока не наткнулся на очень массивный, квадратной формы камень. Надгробие было новое и не сказать чтобы изящное. Но оно было совершенно. Странным и радикальным образом совершенно.

Надпись гласила: Мишель Дюпон, 1977–2014.

А ниже — слова: je pense que je n’ai ríen compris. — «Полагаю, я так ничего и не понял».

Кто придумает более уместную эпитафию?

Он сделал несколько снимков надгробия.

А после заказал поддельный швейцарский паспорт на имя Мишеля Дюпона, якобы выданный в 2013 году. Умельцу, который его изготовил, он предоставил собственную фотографию для документов. Потом нанял эскортницу, но вовсе не для того, чтобы с ней спать: просто снял серию портретов лейкой. Для начала сфотографировал ее в гостиничной кровати, затем — за письменным столом в заднем ракурсе и наконец щелкнул себя вместе с ней улыбающимися.

Больше ему ничего и не требовалось.

Умри и дай жить.

По словам Форета, Рускус рассказал, что они с сержантом Ре сой уже отправлялись на своей машине восвояси, когда заметили, что на месте ДТП началась какая-то суматоха. Словно в муравейнике, атакованном термитами, все снова переполошились: санитары, гвардейцы, женщина в нарядном платье. Только малыш в галстуке-бабочке сохранял полное спокойствие.

Сержант машет рукой, и они вновь спускаются на дорогу. Рускуса уже начинают утомлять эти бесконечные подъемы и спуски. Насколько им удается понять, пришло сообщение о еще одном ДТП в двух километрах отсюда, в чистом поле возле одиноко стоящего дерева, в непосредственной близости от тюрьмы Тейшеро.

Прибывшая первой машина скорой помощи срывается с места и несется прямиком к тюрьме, за ней следует автомобиль гражданской гвардии, где сидит гвардеец, что пререкался с Ресой, а на заднем сиденье — женщина. Последнее обстоятельство кажется Рускусу странным: что эта женщина забыла на месте другой аварии? Второй гвардеец никуда не едет, остается с судмедэкспертом заполнять многочисленные бланки. Сержант Peca, хоть его никто и не просит, залезает в кабину пожарной машины и вливается в караван автомобилей, направляющийся к тюрьме.

Паленым пахнет. Этот запах не перебить даже чипсам «Доритос».

Между деревом и зданием тюрьмы на спине лежит мужчина: лысина, пятидневная щетина, печальный взгляд. Одет в бежевый костюм-двойку и слишком широкий темно-коричневый галстук. Костюм в зеленых пятнах, весь мятый, в ужасающем состоянии. Судя по всему, мужчина пролежал тут довольно долго. Женщина бежит к нему, наклоняется, обнимает. Двое пожарных следят за этим спектаклем, укрывшись под единственным на обочине шоссе деревом.

Гвардеец пытается оттащить женщину, чтобы санитары могли заняться мужчиной, распростертым в зарослях сорной травы. Пока Мадонна меряется силами с гвардейцем, медики прощупывают пульс, осматривают тело и качают головами. Берут телефон, звонят, и вскоре подкатывает еще одна скорая с судмедэкспертом на переднем пассажирском сиденье. Появляется и второй гвардеец. Из здания тюрьмы к ним направляется полицейский, чиновник в гражданском и охранник. Вместе они образуют движущийся рой людей в форме и полную неразбериху.

— Ух ты, куча мала. Только настам не хватало, — говорит Peca, шарит в кармане огнеупорной куртки, достает пачку сигарет, выуживает одну, сует ее в рот и щелкает зажигалкой.

— Будешь курить прямо здесь? — спрашивает его Рускус, скорее удивленный, чем встревоженный. Теперь, после того как он решил все к чертям бросить, он не станет волноваться из-за какой-то сигареты.

— Ну да, хочешь одну? — Peca предлагает ему пачку.

Рускус протягивает руку ладонью вверх, словно говоря: а почему бы и нет?

Оба разом затягиваются, и тут сержант говорит:

— Могу я кое о чем тебя спросить?

Рускус пожимает плечами.

— Откуда у тебя это прозвище, Рускус?

Выпуская кольца дыма, они наблюдают за тем, как женщина в бирюзовом жакете падает, размахивая руками.

— Мать дала, когда я грудничком был, оно и пристало.

— Ага, но что это значит?

Мимо проходит последний прибывший гвардеец. Совсем молодой парень. Они спрашивают у него, что происходит.

— Помер, разорвало его. Это муж, водитель «ауди». Ехал с первого причастия сына, там перебрал. В тюрьму после увольнительной возвращался, сидел за наркотрафик, три месяца до третьей категории оставалось[25]. Крутанул рулем не туда, ну и врезался «микре» в морду. Жена его ехала в другой машине с сыном, у которого было первое причастие, и другими родственниками. Муж специально попросил ее сесть за руль, только этим вечером. После столкновения он, морщась от боли, вылез из «ауди» и понял, что убил всех, кто был в «микре», всех троих. Именно женщину и осенило: пусть он вдет в тюрьму пешком, она же скажет, что сама была за рулем — она ни капли в рот не брала, в полиции на нее ничего нет, ей ничего не грозит. Он и пошел, но с трудом, шел и шел, пока не увидел стены тюрьмы, и тут-то тело не выдержало — он рухнул замертво в нескольких метрах от входа.

Peca, не отводя взгляда от Рускуса, с торжествующим видом стукает себя по носу.

— Это мазь, — говорит Рускус.

— Что-что?

— «Рускус» — это такая мазь; рожая меня, мать заработала ужасный геморрой, и ей прописали «Рускус». Не знаю, почему она стала меня так называть, но прозвище ко мне прилипло.

Сержант Peca, ошеломленный, пялится на него. А потом громко хохочет.

— Так твое прозвище — название мази от геморроя?

Рускус тоже хохочет, ему тоже смешно.

Молодой жандарм, передавший им информацию, говорите упреком:

— Не смейтесь, блин, там же покойник. И кончайте здесь смолить, бога ради. Хорошенький при мер вы подаете.

Но Рускус и Peca не могут перестать смеяться.

В то время как поднимают и увозят тело, два пожарных в форме, опершись о ствол дерева, курят, сгибаясь от хохота пополам.

«Ну нет, в конце концов, это не самый плохой пример», — думает капрал Рускус.

Кэти и Анн-Мари встречают известие о смерти бывшего супруга молчанием.

Внимательно рассматривают фотографии, передавая доказательства из рук в руки: новое имя, новая идентичность, новая жена. Она намного моложе их. Девушка с грустными глазами не выглядит счастливой, ее радость кажется наигранной.

А почему он сменил имя? И какие такие сомнительные дела привели его в Цюрих?

Кэти припоминает, что однажды он говорил ей о давней подруге, которая вроде как была связана с наркотрафиком. Об очень близкой подруге. Но говорил немного, всего парочку легких штрихов, рассказывать о ней подробно не захотел.

Да, теперь она вспомнила: это было той ночью в Венеции, когда они признавались друг другу в прежних любовных связях. Точно.

Быть может, это как-то с ней связано.

— От чего он умер? — спрашивает детектива Д. Анн-Мари.

— Погиб при невыясненных обстоятельствах, тело обнаружили в озере. Утонул. Не исключено самоубийство.

— А что он делал в Цюрихе?

— Это мне не удалось выяснить досконально, но, кажется, он занимался чем-то в сфере экономики: инвестиции, спекуляции, — отвечает детектив Д.

Кэти протягивает ему пачку банкнот — плата за услуги. Из кабинета обе выходят так же молча, как встретили эту новость; Анн, не успев покинуть здание, заливается слезами. Обнимает Кэти на лестничной площадке перед офисом детектива Д. Новая информация коренным образом меняет ее представление о человеке, который уже стал Луисом Форетом. Приглушает негодование. Может, он сбежал не из-за них с Натой, говорит она. Может, ему пришлось бежать, потому что он ввязался в какие-то мутные делишки и как раз поэтому был таким странным в последние месяцы. А если он сделал это исключительно для того, чтобы их защитить? Анн благодарит Кэти за идею прибегнуть к помощи детектива. Кэти спрашивает, изменило это что-то или нет. «А что это может изменить?» — отвечает Анн. Несколько секунд они смотрят друг на друга, сплетя пальцы. Затем Анн мягко целует Кэти и предлагает взять «микру» — свозить Нату в Астурию на выходные.

Детектив Д. наблюдает за сценой через глазок, не в силах скрыть улыбку. Это самые легкие в его жизни деньги. Кто бы мог поверить в то, что детектив способен раскрыть дело, глядя в дверной глазок собственного офиса? По словам Форета, детектив Д., обстоятельно рассказывая ему об этом по телефону, признался, что ситуация была абсурдной, и оба решили, что работа окончена.

В тот момент Д. еще не знает, что вскоре он получит от Форета новое задание, столь же простое, как и хорошо оплачиваемое: поговорить с пожарным, имя которого совпадает с названием мази для лечения геморроя.