Агнес

Отрывок из дневника Агнес Романн

Сантьяго-де-Компостела, декабрь 2019 года

Я никогда не задумывалась над тем, что является темой биографии; последний вид деятельности, который я могла для себя вообразить, это труд биографа, ведь я не мастак по части задавания вопросов, да и откровенничать со мной никто не рвется. Помнится, когда я заявила матери, что хочу изучать журналистику, она взглянула на меня с выражением лица типа «ох, заткнись», ровно тем, которым, должно быть, злоупотребляла Кэти в общении с Форетом. «Ты хорошо подумала, Агнес?» — спросила мать, и этот ее скептицизм развеял последние сомнения, если те у меня еще оставались.

Именно мать и вложила мне в руки роман Луиса Форета, и случилось это в 2014 году, в День царей-волхвов[9]. Роман назывался «Шахрияр», и не могу сказать, что это была любовь с первого взгляда: я прочла его лишь спустя два с лишним года, хотя, когда все же я в конце концов до него добралась, книга понравилась мне больше, чем я могла ожидать. Читать его немедленно я не стала сразу по нескольким причинам. Во-первых, книгу подарила мне мать, а она, скажем так, вовсе не тот человек, которого я по своей воле выбрала бы себе в качестве литературного гуру, она, скажем так, вообще не тот человек, которого я выбрала бы себе хоть для чего-нибудь на этом свете, однако же она оказалась именно той, кто выплюнул меня в этот мир: чпок — и вот ты уже здесь, Агнес Романи, справляйся теперь сама. Или нет, даже и этого ведь не было; в принципе, было бы неплохо, если б она оставила меня справляться самой, но нет, в этом случае моя мать не была бы собой. Мать скорее напоминает летучую мышь, что рожает дитя в положении вниз головой, и если новорожденный не уцепится за мамашу крыльями, то просто повиснет на пуповине, однако в любом случае удобная поза исключена и перегрызать пуповину придется в конце концов самому. Ну нет, мать моя ни в коем случае не предоставит мне возможность справляться самой, и это при том, что вообще-то у меня до хрена того, с чем следует справляться, однако она специализируется скорее на том, чтобы открывать несуществующие проблемы, чем закрывать реальные: мать сообщает, что мне не помешало бы сделать лазерную липосакцию «ушек» на бедрах, ведь джинсы сидят на мне так плохо — просто катастрофа, при этом она ни слова не скажет о кривых мизинцах и шинах, которые она не сочла нужным мне наложить, — она заявляет, что оплачивала мне обучение вовсе не для того, чтобы я застряла в этом журнале, что мне следовало бы работать как минимум в «ABC-Культура», на что я отвечаю, что стремлюсь к тому, чтобы меня читали те, кому меньше девяноста, а она отвечает, что у нас и у самих старость не за горами, я тоже когда-нибудь состарюсь, а я цежу сквозь зубы «ну да», при этом надеясь, что не стану такой старой летучей мышью, как она.

Свой первый дневник я начала писать еще подростком, озаглавив его «Мои дни с Летучей Мышью» и сделав все возможное, чтобы мать никогда его не нашла; позже, когда мне стукнуло двадцать один, я сказала матери, что, если она хочет, я заведу ей аккаунт в «Твиттере», потому что неплохо бы не терять связь с миром, предотвратить Альцгеймер и всякое такое, и в тот момент я ощутила себя супердочерью, мне вообще иногда удается ощущать себя супердочерью, только это быстро проходит, потому что ей неизменно удается лишить меня воодушевления; в тот день, когда я спросила у нее, какое имя пользователя она хочет взять, она сказала: «Летучая Мышь», и мои кишки совершили кувырок точно так же, как на нашем редакционном ужине в тот самый момент, когда появился шеф, а я пела о карусели; я настоящий профи, если надо с размаху сесть в лужу, например, как в тот раз, когда меня пригласили на вечеринку-сюрприз в честь Пьера, парня из отдела моды, и все приглашенные ждали его появления у него в квартире, сидя в потемках, чтобы громко заорать «сюрприз!», — мне это всегда казалось довольно глупым, ведь он знает, что у него день рождения, так что сюрприз — не совсем сюрприз, куда больше смысла в таком мероприятии было бы в том случае, если б за диваном сидели не мы, а налоговый инспектор, но хотя за диваном и не было никакого налогового инспектора, к тому времени, когда пришла я, там было уже полно народу, и мне сказали: «Поищи себе лучше другое местечко, сюда ты не поместишься», — прям как дети в уборной из «Списка Шиндлера»; в общем, все прятались гуртом, а я терялась в догадках, что же делать; «Он уже идет, — говорили они, — сейчас будет», ну я и бросилась за фикус, но даже согнись я в три погибели, он все равно укрыл бы меня только по шею, а они опять говорят: «Он уже близко, уже в лифте, лифт поднимается», а я, чувствуя себя за фикусом посмешищем, стала подыскивать другое место, но сдалась, когда дверь начала открываться, ну и оперлась о стену; но вот чего не заметила, опершись о стену, так это того, что как раз на той стене выключатель, и в результате свет зажегся как раз в тот момент, когда входил Пьер, ну и он всех нас сразу и увидел, с совершенно дурацкими лицами и в совершенно немыслимых позах, как будто мы не сюрприз решили устроить, а забрались к нему в дом с целью грабежа; в тот день я придумала какой-то предлог как можно скорее смыться, потому что кожей чувствовала, что все меня слегка ненавидят; ну так вот, в день, когда я завела матери аккаунт в «Твиттере», предлога смыться я так и не придумала, хотя точно так же кожей чувствовала, что она меня слегка ненавидит.

Мать моя бывает очень и очень скрытной, она на меня даже не посмотрела, говоря «Назови меня Летучей Мышью», она обронила это так небрежненько, как ни в чем не бывало, словно тот налоговый инспектор, что спрятался за диваном, вылез и давай проверять у тебя счета, вместо того чтобы объяснить, с какой это стати он к тебе заявился, как агент КГБ, сам, дескать, знаешь, что натворил; ну так вот, мать принялась разглядывать что-то в своем мобильнике, держа его на расстоянии восьми сантиметров, потому что мать моя почти слепа, как те же летучие мыши, про которых говорят, что они слепые, или как Шахрияр; по словам Форета, другое дело, что мать вполне могла бы решить эту проблему, надев очки, но она не хочет носить очки, потому что думает, что они ей не идут или старят. И да, вообще-то я знаю, что летучие мыши совсем не слепые, потому что я проглотила прорву документальных фильмов о животных перед вечерней сменой в редакции, но ведь я журналистка, и всем нам иногда приходится жульничать в стремлении приукрасить действительность.

— Ладно, значит, Летучая Мышь, — сказала я, не углубляясь в мотивы.

— Да, Летучая Мышь, и не вижу в этом абсолютно ничего плохого, — обронила она, практически в прямом смысле слова не отрывая глаз от экрана мобильника.

— Ничего. Разве кто-то сказал, что есть что-то плохое? А для профиля тебе поискать фотку летучей мыши или картинку?

И вот пожалуйста: ее профиль с изображением летучей мыши за четыре тысячи долларов с сайта «Саатчи и Саатчи», хотя на самом деле его пользователь больше не @murcielaga, теперь это @murcie laga4, ведь аккаунт уже трижды блокировали из-за контента: разного рода комментариев, оскорбительных и расистских, и бог знает чего еще, и это, кстати, меня нисколько не удивляет, потому что чаще всего я сама на нее и доносила.

Я-то думала, что аккаунт в «Твиттере» расширит ее горизонты, но получилось все с точностью до наоборот; самым большим абсурдом из всего, что я так и не смогла в своей жизни предвидеть, оказался тот факт, что моя мать стала твиттерчанкой. У нее пять тысяч френдов, раз в двадцать больше, чему меня, и она входит в число самых популярных твиттерчан-фашистов. Но самое поразительное то, что «Твиттером» пользоваться мать не умеет. Она просто все ретвитит: напишешь ей, например: «Привет! Добрый день!» — и она тут же это перепостит; напишешь: «Слушайте, вы просто пургу гоните» — она и это ретвитит, и так несколько сотен идиотских твитов за день, да черт возьми, я-то пишу в журнал репортажи, которые никак не обвинишь в отсутствии достоинств, и при этом мне не удается завести подписчиков: едва на меня подписавшись, через три дня отписываются, а меня просто наизнанку выворачивает оттого, что у нее-то число подписчиков каждый день растет. Я, наверное, спать не смогу спокойно, пока не переплюну свою мать в количестве фолловеров. А поскольку достижение этой цели представляется мне невозможным, я продолжу жаловаться на ее аккаунт — до тех пор, пока его окончательно не закроют.

Дело в том, что именно в «Твиттере» мать впервые прочла о Луисе Форете, именно там ей рекомендовали «Шахрияр», вот она и подарила мне эту книгу на День волхвов, так что вам будет несложно себе представить, почему подарок Летучей Мыши и ее друзей-приятелей по социальной сети не вызвал во мне энтузиазма.

— В «Твиттере» увидела — роман стоящий.

— А-а-а, спасибо.

— Тебе не нравится? Если нет, можешь поменять на другой.

— Нет, нет, выглядит симпатично, — сказала тогда я, проводя пальцем по краям страниц, промелькнувших перед глазами стремительным веером.

Среди множества моих недостатков есть и такой: я никогда не меняю подарки, как бы они меня ни раздосадовали: я оставляю джинсы, которые не удалось натянуть на бедра; если у меня уже есть книга или диск, я мирюсь со вторым экземпляром; каким-то косвенным образом это, наверное, связано с тем, что мне лень возиться с подарочными чеками и процедурой возврата, да еще и думать, что я хочу взамен, вот, пожалуй, почему я бы предпочла, чтобы мне вообще никто ничего не дарил, хоть и не могу отрицать, что подарки все же имеют светлую сторону, приближая тебя к тому, на что в противном случае ты бы никогда не натолкнулся, как, например, на Луиса Форета.

В месяцы, последовавшие за подаренным матерью романом «Шахрияр», мне повсюду стали попадаться на глаза книги Форета, что подвигло меня засунуть его роман в самый дальний угол квартиры, потому что я из тех, кто не читает модные книги по той простой причине, что они сделались модными. Мой тогдашний парень, а он был малость чокнутый — ему не нравилось, когда девушки пьют, — сказал, что это от зависти, что я была бы не прочь, чтобы так трезвонили о моей собственной книге, кстати, в этом он, возможно, не был совсем неправ, но, разумеется, вообразить тогда, что существует некая книга авторства Агнес Романи, было бы еще большим абсурдом, чем вообразить мою семидесятилетнюю мамашу в роли завсегдатая «Твиттера» с пятью тысячами подписчиков.

В общем, никто бы не удивился, если бы я так никогда и не прочла Луиса Форета, но в тот день, когда меня бросил мой малость чокнутый парень, которому не нравилось, когда девушки пьют, я схватила экземпляр «Шахрияр», причем схватила с одной-единственной целью: держать что-то в руках и не размазывать тушь по щекам, и почти против воли начала читать, и вот что я скажу, иногда это, пожалуй, даже к лучшему, делать что-то против воли, потому что я роман не прочла, а проглотила, причем дважды, а потом вышла другая книга Форета, а потом еще одна, и вот я уже пишу его биографию, не так ли?

Если же начать думать обо всем этом в терминах самого Форета, то можно сказать, что не вступи я тогда в спор с шефом, сейчас не писала бы его биографию; а не прочти я книги Форета, не стала бы спорить с шефом; а не подари мне мать книгу «Шахрияр», я бы не прочла Форета; а не порекомендуй ей какой-то фашиствующий твиттерчанин этот роман, моя мать наверняка подарила бы мне подарочный абонемент на лазерную липосакцию «ушек» на бедрах. Так что, возможно, Летучая Мышь на этот раз сделала для меня хоть что-то хорошее, кроме как выплюнула меня в этот мир: чпок — и ты уже здесь, — и оставила висеть, пока я сама не перекушу зубками пуповину, может, именно благодаря ей я и напишу книгу, которая станет модной и, возможно, даже будет отмечена «ABC-Культурой». Мама, ты наконец сделала для меня кое-что получше лазера против «ушек» на бедрах.

Посмотрев на это с другой стороны, можно подумать, что коль скоро у меня были самые добрые намерения, когда я задумала завести ей аккаунт в «Твиттере», возможно, это карма воздает мне по заслугам, хотя, когда я высказала эту мысль моему малость чокнутому парню, которому не нравилось, когда девушки пьют, он мне заявил: да какого хрена это доброе дело, если ты делаешь это с мыслью о том, что, ежели ее потом хватит Альцгеймер, тебе же все это и придется расхлебывать. И я не нашлась что сказать в ответ.

Но прежде чем двигаться дальше, я очень хочу, чтобы Форет прояснил следующее: что означает анонс его биографии по телику? Хочу, чтобы он объяснил мне, какова моя роль во всей этой истории. Хочу, чтобы он заверил меня в том, что моя работа выльется в книгу Агнес Романи, которую все прочие агнес романи всего мира получат в подарок от своих рукокрылых матерей и оставят пылиться на книжной полке, потому что их уже достанет без конца слушать о некой Агнес Романи.

Должна признать, что Форету я доверяю лишь постольку поскольку, и, скажем так, в особой симпатии к нему меня никто не заподозрит, хотя, сдается мне, у нас это взаимно. Порой мы впадаем в искушение думать, что писатели нам так же симпатичны, как и их творения или, что еще хуже, как их персонажи. Но как же можно быть до такой степени прекраснодушным? Когда я прочла «Шахрияр», а это случилось в тот день, когда меня бросил мой малость чокнутый парень, меня осенило: как было бы чудесно, если бы рядом со мной был кто-то, кто читал бы мне этот роман вслух. Мне кажется, что если бы я никогда не слышала голоса Форета, не читала все эти имейлы, то в гораздо большей степени сохраняла бы спокойствие. Полагаю, это как-то связано с тем, что в письменной форме вое воспринимается искаженно, я и сама в той переписке была намного суше, чем на самом деле, ведь сейчас такое время, что если не ставишь эмодзи и восклицательные знаки в конце каждого предложения, то становишься двойником налогового инспектора. Мне страшно хотелось услышать его голос, признаю, но я не в силах требовать от него большего, потому что и так живу в страхе, что он в любой момент перестанет отвечать на мои письма, и тогда я вообще не буду знать, что делать. Не думаю, что с легкостью найду другую работу: в мире мало более плачевных вещей, чем я сама на собеседовании на открывшуюся вакансию.

Я как раз в процессе открытий: обнаруживаю, что многие моменты из его книг напрямую соотносятся с действительностью, вот только в книгах они резче, чернее, горче; однажды он спросил у меня: «Агнес, неужто ты никогда не приукрашивала действительность?» В его мейлах бесстрастный любовный роман между Шахрияр и безымянным преподавателем создает впечатление отношений, которые развивались между стариком и нимфой по уже тысячу раз пройденному маршруту. Не говоря уже о Кэти, его первой жене: возможно ли, чтобы она и вправду была такой занудой и пустышкой? То, что в написанных им книгах кажется озвученным прекраснейшим голосом, в письмах порой выглядит смачным плевком. Думаю, что всем нам доставляет удовольствие бередить старые раны, но зачастую обыденное оказывается слишком обыденным, и я часто думаю, что идее о Луисе Форете лучше было бы остаться в рамках идеи о Луисе Форете, что наше страстное желание все узнать и всего коснуться приводит только к одному: все портится. Но вот что ждет Агнес Романн, если она не раздобудет историю Форета? Я вновь повисла на пуповине, вновь неразрывно связана с летучей мышью, но теперь уже с другой: иного вида, больших размеров и более мрачной и при этом тоже крайне скупой на объяснения: сама знаешь, что натворила: чпок — и ты уже здесь, Агнес Романи, справляйся сама.

И вот оно, снова: копилка с монетками вновь взывает ко мне, крылья опять хлопают, Луис Форет вновь оповещает о том, что ему есть что мне рассказать.