Агробление по-олбански

Глава 12 Македония беломорская и эгейская

К машине подошел таможенник в зеленой форме и черных очках. Попросил документы. Долго их листал.

– Все в порядке? – спросил Петр.

– Нет, – сказал таможенник, – не хватает одной страницы.

– Какой страницы?

– Рыжей!

Глаз стража границы не было видно.

– Да дай ты ему пятьдесят марок, – сказал Давид.

– Где бы их еще взять? – чертыхнулся Петр. – Меня обчистили как липового барашка.

И тогда Давид достал из своего носка пачку «Шибко». Заначку.

– На, – протянул Петр денежку, – а знаешь, почему Александра Македонского называли Искандером Двурогим?

– Знаю, на монетах он был изображен в шлеме с двумя рогами. – Таможенник, как оказалось, был специалистом во всех валютах мира.

– Вот и нет, тысячу правителей были изображены на монетах в шлеме с двумя рогами, да и на той купюре, что ты сейчас получил, тоже есть человек с двумя рогами.

– Как? – стал судорожно разворачивать денежку офицер-чиновник.

– Так! – Петр нажал на газ. В стекло заднего вида он заметил, как таможенник нюхает купюру. Наверное, это его способ определять подлинность денег.

Не успели они отъехать, как Порошкански спросил у Петра:

– А почему Искандера называли Двурогим?

– Долго объяснять.

– Тогда не объясняй…

– Македонского называли Искандером Двуруким, потому что в завещании он приказал себя похоронить по-особому: соорудить гроб с двумя отверстиями по бокам на уровне плеч и поместить в эти отверстия раскинутые руки, чтобы показать людям: «Смотрите, я покоритель всего мира, самый могущественный и богатый человек, ухожу из этого мира, не взяв с собой ничего. Равным среди равных».

И тут же по земле пополз слух, что Александр Великий черт и что он, покорив этот свет, отправился покорять царствие иное. А глупые люди подумали, что это не руки, а рога Александра, ведь видели его чаще всего в шлеме с двумя рогами. Сплетницы судачили, что великий завоеватель не смог покорить до конца свою возлюбленную и она наставила царю мира рога. Эту измену Александр пережить не смог и простым рогатым солдатом отправился в царство скорби и юдоли.

– Вот видишь, я умру, и мои жены тоже тут же изменят мне.

– Да не изменяла она ему. Успокойся. Наоборот, верной была.

– А почему тогда Александр решил показать людям, что он уходит из мира ни с чем? Ведь этим жестом он заставил людей плохо думать о его возлюбленной. Мог бы изобразить, что уносит с собой любовь.

– Однажды в индийском походе брахманы задали ему три вопроса, на которые Александр, в свою очередь, ответил тремя вопросами.

На вопрос «Зачем ты воюешь, Александр, ведь если и всем обладать будешь, невозможно это будет взять с собой?» Александр задал встречный вопрос: «А зачем ветер вздымает море и взвихряет пески?»

На второй вопрос, знал ли он любовь, Македонский ответил-спросил: а знали ли вы любовь Александры? На третий вопрос-просьбу даровать им бессмертие великий царь сказал, что уже даровал бессмертие той, что знала любовь, о которой они вопрошали. – Вот такая притча, – закончил Петр.

– А почему в Македонии больше лесов, чем у нас в Албании? – Если уж Порошкански начинал о чем-то спрашивать, то спрашивал, пока не узнает все на свете. Как дети-почемучки.

Петр огляделся. И действительно, все горы были покрыты лесом. Вот где хорошо вести партизанскую войну.

– Понимаешь, Давид, твой дед пас коз, мой дед пас коз. Это ж еще Энгельс сказал про Грецию, что ее сожрали козы. Ты что, «Радио Тираны» не слушал никогда? Элементарные вещи тебе приходится объяснять. Вспомни слова большого Энвера: «Леса Албании вырубили бараны».

– Да слушал, слушал, успокойся.

– В Албании будет мало лесов до тех пор, пока мы не перейдем на свиноводство, как в Македонии.

– Этого не будет никогда, – поморщился Давид.

– Да, хотя свиней у нас уже полно, зато культуры свиноводства никакой.

Эгейскую или Беломорскую Македонию – и это все, что осталось от грозной и могучей империи, – за разговорами об Александре Великом пролетели быстро. Спешили успеть на всеобщую забастовку в Греции. Солидарно поваляться с трудящимися на пляже.

Мировой финансовый кризис вверг Грецию в хаос и краску. Красный цвет стал моден. Красные полотнища – мечта Энвера Ходжи о перманентной албанской революции – реяли над горами и лесами. Афина и та облачилась в свободный хитон из шикарного красного восхода. Вся страна вышла на демонстрации против режима экономии. Только в греческой столице за день было подожжено около пятидесяти офисных и три правительственных здания, свыше ста магазинов, тринадцать банков. Подтянуть пояса потуже греки не захотели. Лишаться оплачиваемого гарантированного отпуска в пятьдесят два дня, тринадцатой зарплаты к Рождеству и четырнадцатой к Пасхе – тоже.

Неспособность платить по счетам опрокинули экономику страны в долговую яму. Банкротство – красивый и единственный способ заработать денег. Греция, угрожая дефолтом, требовала у Евросоюза помощи в сто десять миллиардов евро.

Греческий премьер-министр Георгиас Папандреу, вспомнив о единственном экспортном товаре Греции, обратился к образу древнего мифа и ругал биржевых минотавров-спекулянтов, пожирающих ежегодно по четырнадцать прекрасных процентов. Он выразился поэтично, как Константинос Кавафис: «Мы стоим на трудном пути новой Одиссеи для эллинизма. Но теперь мы знаем пути в Итаку… Перед нами дорога, которая требует коллективных усилий… Мы все, нынешнее правительство и греческий народ, унаследовали лодку, готовую утонуть, страну без престижа и авторитета, которая потеряла уважение даже своих друзей и партнеров, а экономика страдает от аппетитов спекулянтов и финансовой раскачки».

«Не раскачки, а накачки!» – подумал Петр.

– Что такое финансовый кризис по-гречески? – объяснял Деспотовски Давиду. – Евросоюз далеко не однороден. Скорее это чета. В нем есть северная развитая экономическая половина и есть южная деревенщина. Южане живут в основном за счет туризма и экспорта продовольствия. Северная половина – это такая Большая эмансипированная холеная женщина. Она получает серьезные доходы от производства товаров с высокой долей добавленной стоимости. Чтобы ее промышленные товары покупались, ей выгодно кредитовать знойных южан из своего кошелька. Пока кредит не надо отдавать и платить по счетам, у них все хорошо. Просто идиллия. Северная старушка Европа прохлаждается на пляжах, а южане обслуживают ее по полной программе. Такие вот альфонсы.

– Раз мы южане, выходит, мы тоже альфонсы! – предложил Давид солидарно с греками поухаживать за Большой Женщиной, присоединиться ко всеобщей забастовке по-гречески и поваляться на пляже с Большой Женщиной.

– Мы, не теряющие голову, – гордые альфонсы, и мы грохнем Большую Женщину, прежде чем она потребует вернуть долг! – яростно утопил педаль Петр, погружая Жука в сизые испарения моря. Машина нырнула в затуманенную низину, устремляясь к побережью на пленэр.

– А как мы заманим ее в ловушку? – поинтересовался Давид.

– Она сама сюда придет, потому что мы ей нужны. – Помолчав немного, Петр добавил: – Все в мире хотят получить большой дом, большую машину, большую зарплату и пенсию. Для улучшения качества жизни они все больше работают и меньше общаются с семьей и друзьями. В итоге они получают не только большую ванную, но и огромную талию, и безмерный геморрой. И тогда они созревают, что главная ценность – общение с близкими и природой. А у Большой Женщины от постоянного потребления благ уже знаешь какая талия? – спросил Петр.

– Знаю! – посмотрел Давид на широкие в талии горы.

Халкидики – запах смолы и соли. Если смотреть на полуостров с гор, то он напоминает трехслойный пирог. Большой массив белых, как хлеб, известняковых пород, лист зеленой сосновой рощи, плавящийся шмоток пляжа с хрустящей корочкой. И тут же большая бутыль солено-голубого моря.

Соленый сыр и шипящая минеральная вода. «Сувлаки» на деревянных шпажках и «Цацики» в деревянных чашках. Пальчики оближешь. Запивали скромный обед легким смоляным вином «Рецина» и крепкой «Метаксой». Всё по приемлемой таксе. Полуостров Халкидики словно выхватывает у моря тремя пальцами кусок своего, кровного. Кассандра, Ситония, Агнос Орос. В ответ море шершавым языком слизывало крошки. Оральное удовольствие.

Где-то здесь, на этом курорте, рассуждал Петр, и изнывает от похоти и жары Большая Женщина. Так она и не досталась никому вот и мучается, лежит, зарыв пальцы в песок и широко раскинув ляжки, – ждет своего Афона или Альфонса.

Словно соревнуясь с солнцем, на заднем плане сияла белая вершина горы Афон.

– А может, – сказал Порошкански, – твоя Большая Женщина на Пелопоннесе. К тому же там меж каменных коленок-гор и берцовых костей есть глубокая, покрытая зарослями терновника складка-ущелье Тенар. Может, туда рванем, в тенек, в шелковистый шиповник?

Доехать до самого моря не удалось. После очередного лихого поворота машина уперлась в тупик. Пришлось выйти и спускаться к морю по лестницам и узким пешеходным улицам. Жучок так укачал Петра, что он шел по городу, зажмурив глаза и держась рукой за каменные стены кривых улочек. Он плелся, пока на очередном крутом повороте не уткнулся в мягкий ворс. Открыл глаза и увидел, что залез по самое «не могу» в волосяной покров – шелковистую шерстку.

– Неужели это небритый лобок Большой Женщины? – спросил Петр Давида.

– Это норка.

– Норка? Чья?

– Пока еще ничья! – раздался мужской, с кокетливыми женскими интонациями, голос. – Но если желаете, месье, это голубая норка будет вашей навеки!

К сожалению Петра и Давида, они угодили в одно из тринадцати меховых ателье Голубого Папандополу.

– Не видели Больших Женщин? – обратился Петр к Эркзисису Папандополу, поздоровавшись.

– Как же не видели, благодаря большой душе больших женщин мы и существуем. Вам какие нужны – из России, Америки или Аламании? Если из Аламании, то они нашим отелям помогают своим пенсиями выживать. А если из России, то вы правильно пришли. Большие женщины из России ко мне за шубами катаются.

– Так Больших Женщин несколько? А вы не боитесь, что вместе с ними нагрянет еще один финансовый кризис?

– Важно изучать не содержимое кошелька, а широкую душу. Русские покупали у меня шубы на последнее, когда им нечего было есть. Купят и в кризис. Подумают, подумают, поэкономят, поднакопят и все равно поедут ко мне. Вот послушайте, что сказал великий поэт Янис Рицос:

Нет, не все. Это было только начало; раскланявшись с меховым воротилой Эркзисисом Папандополу, Петр и Давид наконец спустились к морю, которое колыхалось, как шкурка голубой норки. Золотые барханы песчаной косы косичками цепочек отражались в витринах ювелирных магазинов. Небо над побережьем сверкало и сияло.

Долго лежали на пляже. Наблюдая, как небесный парикмахер обривает бреющей машинкой свои лучистые ноги. Короткие волоски искрами кололи глаза. Приходилось зажмуриваться, хотя хотелось смотреть на обнаженное от лифчика облаков небо не отрываясь.

А когда вновь открывали глаза, волосы ниспадали волнами, образуя колышущийся под ногами купающихся покров моря. Солнце принималось скоблить бритые головы мужчин. Душить плотными накидками.

– А ты любишь небритые лобки? – спросил Порошкански, когда они изнывали от жары.

– Я люблю все гладкое, – отвечал нехотя гадкий Петр.

– Я, наоборот, люблю небритые. А мои жены, вот заразы, постоянно бреют себе даже под мышками. А я люблю, когда волосы и под мышками, и на ногах, и на груди.

– А как насчет усов? – спросил Петр. – Может, тебе надо было остаться у голубой норки Папандополу?

– Голубых усов нам не надо! Мы предпочитаем все естественное!

– Ты просто заставь своих жен не бриться. Неделю не пускай в ванну – и волосы отрастут.

– Нет, я люблю такие небритые, чтоб по полгода не пускать в ванну.

– Таких не бывает! – засомневался Петр.

– А я именно таких и люблю, чтобы закидывали свои усы вместе с ногами мне за уши.

– Тогда тебе тоже надо искать Большую Женщину, из тех, кто стрижет только деньги.

Вот и поговорили. Духота обволакивала. Солнце – изнывающая женщина-парикмахер, жалась, льнула всем жарким телом к плечам и спинам загорающих.

Петр вспомнил, что в Библии сказано: «Всякая жена, молящаяся или пророчествующая с открытою головою, постыжает свою голову… ибо это то же, как если бы она была обритая… ибо если жена не хочет покрываться, то пусть и стрижется; а если жене стыдно быть остриженной или обритой, пусть покрывается».

– Нечего здесь ловить, – сказал Петр, когда из-под сверкнувшего лезвия бритвы появилась кровь заката. Поехали к Эфлисону.

– Опять в Деборьскую жупу? – поднял бровь Порошкански.

– Не в, а через Деборьскую жупу. К нашим братьям, македонским албанцам и торбешам, в Кичево и Гостивар. Давно мечтал посмотреть Кичево с его жаревом и паревом. А дальше прямиком к Эфлисону! Ты же знаешь, Эфлисон у себя в харчевне проводит конкурс обжор. Кто больше съест. Где быть Большой Женщине, как не на конкурсе у Эфлисона?

– А как же альфонсы и монахи с Афона?

– Я чувствую, она где-то здесь, на Балканах, ибо все мировые потрясения и войны-заварушки начинались с Балкан. Надо ее найти и удовлетворить. Пока она не удовлетворена, она забивает желание огромными кусками баранины. Одинокая женщина ест много шоколада, белого, как беломорская Македония, и черного, как горы Черногории.

– Только не в Гостивар, – не соглашался Порошкански, – это же город, в котором делают навар исключительно на гостях, то есть на нас, туристах.