Агробление по-олбански

Глава 34 Мост под Вышеградом и мост над мостаром

В Сараево, на могиле Жоржика они решали, куда ехать дальше. Гадали – любит? не любит? плюнет? поцелует? к сердцу прижмет? к черту пошлет? крепко обымет? повыше подымет? в воду макнет? вынет и вернет? – на ромашках и других цветах палисадника. Всё равно ромашке с кем рядом стоять, всё равно ромашке чьи ласки принимать.

– Я предлагаю в Италию, – предложил Порошкански. – Там климат такой же, как в Албании. Говорят, там беженцев неплохо встречают.

– А я в Турцию всегда мечтал съездить, – вдруг выдал Эфлисон, – потому что турки это те же греки. Вот увидите, у них завтра тоже банки штурмовать начнут.

– Да ну этот Стамбул, – сказал Порошкански, – сейчас немодно жить в мегаполисах. Шумно, дышать нечем.

– Стамбул еще в те времена, когда он был Константинополем, называли мегаполисом.

В нем жило несколько сот тысяч жителей и были не редкостью многоэтажные дома. «Не могу я сдать города, ибо он суть империя», – говорил султану Фатиху Завоевателю император Константин Драгаш. Где, как не в столице мира, обитать Большой Женщине?

– Решено, – стукнул по столу кулаком Петр, вспомнив, что и турок из Тираны тоже советовал ему отправиться в Стамбул, – едем в столицу мира – Стамбул. Ты с нами, Давид?

– Да вы что, ребята, и вправду хотите дальше искать эту бабу? – взорвался Порошкански. – Столько времени и сил на нее потратили! Неужели не понимаете, что нет никакой Большой Женщины?

– Ничего мы не хотим, – отрезал Петр.

– Эфлисон, ты же большой, у тебя и мозги должны быть большие, одумайся, Эфлисон!

– Вот именно. Я человек большой, а бизнес у меня маленький. Надо его переносить и расширять. В Пераст мне уже путь заказан!

– Да где ж ты в Турции деньги-то найдешь? Разве не понимаешь, что деньги в Европе ходят. Хотя зачем вам деньги? Вы все равно неженаты.

– Нам надо найти Артемиду Эфесскую, и дело в шляпе, – наконец признался Эфлисон. – Ребята, помните, я вам говорил? Мне археологи сказали, будто в храме этой самой Артемиды Эфесской был когда-то самый крупный банк.

– Значит, надо найти ее, – заключил Петр. – Или Денизу, или Глоби!

– Эту бабу с пятнадцатью именами и титьками, да где ж вы ее в Турции найдете? Разве ж она будет там жить? Вот Италия – совсем другое дело. Я чувствую, она сейчас в Италии. Ну, поехали в Италию, – уговаривал Порошкански. – Ну, пожалуйста. Чего вы забыли в этой Турции?

– Почему в Италии?

– Сами посудите. Все женские имена в Италии, если их перевести на другой язык, означают «титьки».

– Ты придумал.

– Как я мог придумать? Тем более такое! Сами посудите, например, есть женское имя Тити, в переводе на русский это «грудь», Петр, ты сам знаешь. Или есть такое имя Пепе. В переводе с тюркского, Эфлисон не даст соврать, это то же самое, что в переводе на русский «тити». Или возьмем имя Мария. Не удивлюсь, если на многих языках мира оно будет значить «грудь с молоком»…

– Я и не знал, что ты такой полиглот. Ты меня все больше удивляешь, Давид.

– Я вам говорю, что это ваша с пятнадцатью апельсинами точно живет на Апеннинах.

– А под Стамбулом роют самый длинный тоннель – настоящее влагалище, соединяющее Европу с Азией! – нашел встречный аргумент Петр. – Этот тоннель, ко всему прочему, должен погасить вулканические извержения и гигантские толчки! Уменьшая вибрацию своими изгибами и поворотами!

– С чего ты взял? – раскрыл рот от удивления Порошкански.

– А всему виной Североанатолийский разлом. Он может, встряхнув своей драконьей спиной, сбросить город мира в море. И наступит конец света. По крайней мере, как утверждают сейсмологи, землетрясение с вероятностью в 70 процентов мощностью семь баллов произойдет в ближайшие пятьдесят лет неминуемо.

– Давай, Давид, не ломайся, сначала съездим в Турцию, а если там не встретим Большую Женщину, то обопремся на твою теорию, – улыбнулся Эфлисон.

– Я не могу медлить, меня четыре жены в Албании ждут. Да как хотите. Что я с вами нянчусь? – посерьезнел Порошканскаи. – Я пойду своей дорогой. В Стамбуле мы расстанемся.

В Сараево есть два автовокзала – в разных концах города. Один для сербов, другой для мусульман и хорватов. С какого отправляться в Стамбул – гадать не стали. Купив билеты, вышли к остановке, а там под навесом их уже ждала женщина в черном. Но под ее черными покровами скрывалось белое тело. Это Петр помнил с белогалечного пляжа в Черногории. Кажется, ее зовут Агница. Автобус, подобный огромному ботинку, шаркая, вплотную приблизился к перрону.

– Четыре места есть? – спросил Петр у водителя, согнувшегося над рулем, как сбившийся язык.

– Есть два места наверху и два внизу.

– Мы с Давидом внизу, – обнял Эфлисон за плечи Порошкански.

– Почему вы внизу?

– Потому что я слишком толстый, чтобы подниматься. Чего доброго свалюсь. А Порошкански самый худой. Мы как раз уместимся на двух сиденьях.

– А женщина? Вдруг у нее закружится голова?

– Про женщину я не подумал, – почесал щеки Эфлисон. – Хорошо, вы с Порошкански идите наверх. А мы с женщиной…

– Нет уж, дудки, вы идите наверх…

– Ну что, садимся? – раздраженно спросил водитель. – Долго вы там будете браниться?

– Мы уже.

– Багажное отделение открывать?

– О, можно было Жоржика взять с собой!

– Спасибо, не надо, – сказал Петр.

Петр плюхнулся в кресло, такое свободное, вроде незавязанного ботинка, и сразу в окно шнурком поползли лучи солнца. Женщина Агница задернула занавески, и автобус плавно тронулся в путь-дорогу.

Странно, подумал Петр, то солнца боится, то ему отдается. Он закрыл глаза и почувствовал, как потолок прогибается, приближается к его лбу и носу.

Ага, значит, Эфлисон и Порошкански благополучно достигли своих мест. Плюхнулись.

Он посмотрел на женщину Агницу. Та время от времени чесала себе ноги.

– Что, комары покусали?

– Нет, просто царапины. Царапины природы.

Однажды Петру приснился сон, будто Большую Женщину, как комары, облепили тираны-кровопийцы. Они были везде: на грудях, на животе, на бедрах, да не просто так, а выпрашивая мировое могущество. Были здесь и Тамерлан, и Наполеон, и Иван Грозный с Симеоном Гордым, и Ганнибал с Ашшурбанипалом и даже Ашшурнасирпалом Вторым, и конечно, Энвер Хонжа с Иосифом Виссарионовичем Сталиным. А как же без тирана Тираны в такой компании.

И так они все надоели Большой Женщине своим жужжанием, а особенно Чингисхан, без конца шептавший на ухо Денизе: «Есть только три наслаждения: есть мясо, ездить на мясе и втыкать мясо в мясо». При этом он почему-то пасся в ее рыжих волосах. Тираны так достали Большую Женщину, что она без лишних разговоров и прямо на месте решила замочить их гигантским «Раптором». Достала откуда-то зеленую ядовитую таблетку, а затем опустила ее в горячую вульву.

– У меня есть кефир – хорошее средство, если на солнце сгоришь, кстати, тоже.

– Лучшее средство от царапин – сон, – сказала женщина, укладывая себе под ноги объемные сумки. Повернулась к Петру спиной. Но спать не смогла, хотя у Петра было достаточно времени, чтобы полюбоваться изгибом бедер и расчесанными до красноты лучами солнца икрами Агницы.

Через полчаса они уже были на «ты» – Варга и Агница.

– Куда путь держишь?

– В Салоники или Фессалоники. До сих пор не знаю, как правильно.

– А зачем едешь?

– …

– Я хотел спросить: по служебным делам или по личным?

– По личным.

– К родственникам?

– К сестре Пигалице и детям.

– Дело хорошее.

– Не дело, а долг.

Петр помог переложить женщине Агнице сумки из-под ног на багажную полку.

– Что у тебя там за банки?

– Краска.

– Для волос?

– Для могильной ограды. Вот еду покрасить ограды на могилках своих дочерей, – продолжила Агница помолчав. – Ты бы видел, какие они были красивые! Пусть Албасты ветром с моря не обдирает могилки моих дочек. Все равно мои дочки просто красавицы.

Тут Петр вспомнил, что эта женщина похоронила трех своих детей.

– Я, кажется, слышал. Ваших дочерей от разных мужей убили в последнюю войну.

– Все это россказни мужчин, которые хотят меня, но боятся приблизиться. Потому что все трое умерли в младенчестве. Старшую звали Серафима, она умерла от грыжи. Средненькую, Степаниду, прихватила пневмония. А самую маленькую – малютку Софью – забрал прямо из пеленок порок сердца.

– На тебя, наверное, были похожи? – спросил Петр, удивляясь тому, почему к Агнице боятся приблизиться мужчины. Чего тут страшного? Вот ведь он сидит рядом, время от времени касаясь локтем пухлого предплечья.

– Вообще-то, они были мальчики, – призналась Агница, – я их женскими именами назвала, и даже панихиду в церкви заказала на них. Одевала в женские платья, но не помогло.

– Как Одиссея? – удивился Петр и как бы между прочим спросил: – Зачем это?

– Хотела уберечь от смерти, точнее, от злой Албасты!

«При чем здесь албанцы?» – подумал Петр. Не раз Петр слышал, что во всех бедах на Балканах виноваты албанцы. Вдвойне обидно было слышать такое от красивой женщины. Разве албанцы их зачинали или убивали?

– Нет, как может Албасты зачать? Она на это неспособна. Нет, Албасты их только погубила, – отрицательно замотала головой женщина, – всех как одного.

Теперь покраснел Петр.

– Ты же сказала, что они от грыжи, так при чем здесь албанцы?

– Албасты – она такая.

Петр выпрямил спину, решив биться за мужское достоинство албанцев как представителей себя.

– Подожди, давай разберемся. Кто такая Албасты?

– Албасты – это Большая Женщина, – продолжала Агница, – чудище такое женского рода.

– Фу-ты, – наконец-то до Петра дошло, – значит, албанцы здесь ни при чем, просто слово похожее.

– Да, похожее, – согласилась женщина Агница.

– Давай сначала. Откуда ты ее знаешь?

– Мне прабабка рассказала. А ей ее прабабка. А той ее прабабка.

– И что они рассказывали?

– Они рассказали, что Албасты – ненасытная великанша. Она не может найти себе мужчину. И очень ревнует каждую женщину на Балканах к молодому пареньку. Поэтому на Балканах все время идут войны. И любить по-балкански это значит ненавидеть, а дружить – презирать соседа. Албасты через войну забирает у девушек парней. Албасты очень ревнива. Она мстит всем девушкам, вступившим в половую близость с мужчинами. Но не сразу, она душит молодых рожениц и их детей. Чаще всего она грудничков душит своим истошным криком, недоступным уху взрослого, а рожениц губит во время отхода вод, сжимает матерям сердце. Потому что Албасты как-то связана с водой. Обитает рядом с реками и морями. Поэтому она хватает печень новорожденного и несет ее быстрее к воде. Если она успеет опустить печень до первого крика, то ребенок гибнет. Так было с моей Степанидой. Иногда она во время родов хватает сердце женщины и тоже тащит его к воде, сердце женщины охладевает, и она гибнет, а вместе с ней может погибнуть ребенок. А еще она насылает на женщин во время родов и на мужчин во время соития кошмары.

– Зачем?

– Бабушка говорила, что Албасты никогда не хватает секса, она хочет как можно больше мужчин. Она ненавидит других женщин за то, что те могут насытиться, а главное, рожать, а она нет. Поэтому многие мужчины уходят от нее к другим, как она их называет, молодухам, пигалицам. Она считает, что раз у нее огромные формы, то все мужчины должны хотеть только ее. Албасты стремится привлечь как можно больше мужчин.

– Но как она этого добивается?

– От кошмаров мужчина обессиливает в постели. И тогда она начинает привлекать своими масштабами. Она готова залезть на самую большую гору, чтобы ее было издалека видно. У Албасты железные груди, у Албасты железный живот. У Албасты железное сердце. Она притягивает взоры мужчин как магнит.

– Значит, это она погубила твоих дочек?

– Я в этом просто уверена. Моя пробабка Велиборка была колдуньей. Она вступила в смертельную схватку с Албасты – попыталась спрятать от нее своего мужа. Но проиграла. И тогда Албасты наслала на наш род проклятие. Ни одного мужчины в нашей семье не будет в течение семи поколений. Таково предание и таково проклятие.

Но Петра такой поворот не смутил. Всю оставшуюся дорогу Петр делал комплименты Агнице, как бы играя с ней в заговор против Албасты. И еще Петр слушал рассказы Агницы о ее дочерях, красавицах и умницах Серафиме, Степаниде, Софье, которых она до сих пор иногда по привычке считала и называла девочками.

– Послушайте, молодой человек, – резко прервала комплименты Деспотовски Агница, – прежде чем так, тяжело дыша, прижиматься ко мне всем телом и рассыпать комплименты, словно семечки для курочек, послушайте-ка мою историю.

ИСТОРИЯ АГНИЦЫ

Что значит жить без мужчины? Просто все мужчины, которые появлялись в роде Агницы, рано или поздно бесследно исчезали, скоропостижно умирали или трагически погибали. Это что-то вроде семейного проклятия. Бабушка Агницы Босилька родилась в семье австро-венгерских офицеров по отцу и боснийских потуречцев по матери. Ей было три года, когда студент Гаврила Принцип, стоя у парапета Латинского моста, – нервы ни к черту, – выстрелил в проезжавшего над Неретвой эрцгерцога Австрийского Франца-Иосифа. Потому что надо было такому случиться, что в этот день по мосту проезжали не крестьяне, везущие в Башчаршию редьку и капусту с другого берега Неретвы, а эрцгерцог на лошадях ехал на бойню. Так началась самая кровопролитная в истории Первая мировая война, в которой солдат стал пушечным мясом. Крепко досталось в той войне и семье Босильки. Воспитавшая ее тетя Милена потеряла в той бойне трех сыновей. Один был убит в Италии, другой – в Польше. А третий был ранен на Аттике, а затем умер от заражения крови в греческой больнице. Врачи уже не могли спасти его, так как гангрена добралась до брюшной полости и превратила все внутренности в «греческий салат». Об этом мать тети (то есть бабушка Босильки и трех погибших мальчиков и прабабки Агницы), Велиборка, узнала из разъеденной солью газеты. В газету была завернута рыба, которую прабабка Велиборка купила на рынке. Она увидела в этом хороший христианский знак. А еще сквозь тонкую шрифтовку о потерях, как сквозь тонкую кожу, она будто увидела гниения и мучения своих внуков.

Прадед Агницы Блашко, по рассказам матери, погиб в Галиции во время Брусиловского прорыва. Брусиловский – вовсе не от слова «брусника». Хотя бабушке Агнице часто во сне приходил ее отец с иссиня-черными губами. Будто он наелся брусники. На самом деле это была кровь, пошедшая горлом от того, что пуля попала в кадык, расколов адамово яблоко аккурат на две половины. С тех пор на поминки бабушка всегда готовила брусничный и яблочный пироги.

После войны надо было как-то устраивать жизнь, и бабушка Босилька со своей сестрой Василькой вышли замуж за двух молодцов-красавцев. Один, Вузман, был умным, находчивым, предприимчивым евреем-купцом из города Вышеград. Другой, Данчул Живко, – яркий бравый хорват-офицер из Мостара, – любящий и нежный, с обворожительными, завораживающе закрученными усами.

Василька нашла себе мужа раньше – так в их семье появился доход. Потому что ее муж Вузман владел лавкой в Сараево и научил сестер печь фирменное сефардское блюдо «Испанский хлеб» и готовить лучший в округе кофе по-турецки. Кофе и хлеб они разносили на завтраки по богатым лавкам в Башчаршии и прочим махаля. Кофе в Сараево пьют в любое время суток, и потому бизнес процветал.

Надо сказать, что любимым делом зятьев с момента их знакомства – офицера и купчика – стал спор о том, какой мост краше: высокий арочный Мостарский или приземистый на крепких опорах Вышеградский? Они спорили об этом, и раскуривая кальян в кофейне, и за семейными обедами с творожником, ореховым роллом (ореховником) и тортом «Захер». Пикантность ситуации заключалась в том, что бабушка была низкой, но с массивными ногами, а ее сестра, наоборот, тонкая, высокая и воздушная. То есть, защищая каждый свой мост, мужчины как бы расхваливали прелести жен друг друга.

Когда пришел 1941 год, дяди и тети Агницы со стороны Вузмана и Васильки, будучи совсем юными, получили свой желтый билет, но в конце концов им удалось бежать из страны в Австралию. Но война войной, а жить как-то надо. Бабушка Агницы Босилька и ее родная сестра Василька забеременели одновременно в 1944 году, когда Сараево был подвержен массированным бомбардировкам. В один из таких налетов, беременная мальчиком, ее сестра вернулась из погреба на кухню, так как забыла на плите овощное рагу, где ее тут же пришибла бомба. K счастью, она так и не узнала, что ее овощное рагу разметало на всю округу и что ее муж Вузман остался голоден в тот вечер. С желтой, как кусок тыквы, звездой он побрел по городу прямо во время комендантского часа и был бы неминуемо убит, если бы не дед Агницы Живко Данчул, который бросился за ним и вытащил его прямо из-под носа плотоядного немецкого патруля. Дядя Вузман был подавлен. Он не ел десять дней, пока не умер от полного истощения. Перед смертью он сказал, что все же Мостарский мост лучше Вышеградского. Думаю, он отправился прямиком с его вершины – в небо.

На земле все было не так возвышенно. Бомба, попавшая на кухню, уничтожила большинство мебели и отшвырнула от стен итальянские комоды с абрикосовым и ореховым вареньем. Закаменевшее как лава, оно осталось на стенах. Дед Живко заделал выбитые окна фанерой и картоном, а бабушка Босилька молилась лишь о двух вещах – чтобы не было воздушной тревоги во время схваток и чтобы у нее родилась девочка, а не мальчик. К счастью, родилась дочка – мать Агницы Анда. К несчастью, у бабушки из-за стресса от воздушной тревоги во время родов пропало молоко, а Анда была большеголовым и большеротым прожорливым, как таракан, ребенком. Она требовала много еды, и чтобы прокормить Анду, Босилька и Живко стали менять все фамильные ценности на еду. Сначала они обменяли кольцо прабабки Велиборки с большим алмазом на кулек бобов и полмешка проса. Затем обменяли две золотые монеты с императором Францем-Иосифом и две сережки с янтарем на два куля риса и два литра молока. Потом обменяли письменный стол Bidermeier на десяток яиц. А зимнее пальто с меховым воротником – на ячневый хлеб и вешалицу. Но тут дедушка нашел способ, чтобы крестьянин из пригорода Сараево приносил им не менее двух литров молока ежедневно. Никто никогда уже не узнает, как он извернулся, но по деревне поползли слухи, что он начал сотрудничать с СС.

Когда коммунистические войска вошли в Югославию, новая власть начала устанавливать новые стандарты жизни. Коммунисты внимательно проверили семью бабушки Агницы и посчитали квартиру четы Живко и Босильки слишком многокомнатной. В квартире было две спальни, гостиная, кухня и ванная комната, и потому к ним подселили одну сельскую чету с шестью детьми. Глава семейства новоиспеченных семейства Вунько был поражен наличием ванны и посчитал мраморное корыто лучшим местом для свиньи. На большом балконе он захотел держать козу и кур с клобуком. Свиные окороки, яйца и козье молочко, убеждал он семью Агницы, – это натуральное питание. Бабушка Босилька призывала деда Живко хоть что-то сделать, но тот стал еще более тихим, чем обычно, проводил время в курении одной сигареты за другой и писал свои собственные аннотации на полях Библии. Он был сильно подавлен всем происходящим и опасался репрессий. Оторвавшись от Библии, он сказал, что если пойдет с этим вопросом наверх по инстанциям, то, конечно, вопрос будет решен, но и он вряд ли вернется живым. Так оно и случилось. Пойдя выяснять, дед бросился на председателя комиссии и стал его поливать горячим чаем из чайника прямо в канцелярии и пихать в глотку куски ржаного хлеба, намереваясь таким образом задушить. В тихом омуте черти водятся, и все, что он сдерживал и таил в себе долгие годы, вырвалось наружу. Вскоре деда забрали и, тщательно изучив его прошлое, завели уголовное дело. Новое правительство давало компенсации семьям, члены которых погибли от произвола гестаповцев или во время бомбежки. Бабушка Босилька собрала доказательства смерти всех погибших родственников и отправилась с ними в НКВД. Вернулась она без пайков, но с мужем. Никто из семьи Агницы никогда не узнал, как Босилька вытащила мужа Живко, даже гестапо не могло бы это выпытать. Но о том, как ей это удалось, вероятно, знал дед Живко, потому что он впал в жуткую депрессию и вскоре умер, сгорев от стыда и позора.

Бабушка же в это время была беременной мальчиком, рассказывала Агница, а троих детей ей было уже не потянуть. Она пошла на аборт к очень хорошему подпольному доктору, который прекрасно справлялся со своими обязанностями и мог позаботиться обо всем, кроме того, что не мог предоставить заморозку и делал аборт без какой-либо анестезии. Кричать было нельзя, потому что все это происходило на квартире в центре города, и врач был бы неминуемо пойман и посажен в тюрьму, как ее муж. И потому бабушка терпела и грызла простыню и только иногда позволяла себе вскрики, когда молочник под окнами зазывал покупать молоко для маленьких детей.

Так или иначе, жизнь становилась на рельсы для трех женщин семьи Босильки. В те голодные годы им здорово помогала американская гуманитарная помощь. Женщины с ночи занимали очередь, чтобы получить пакеты-пайки от UNRA. Одни несли унизительную подачку своим мужьям, сидящим в тюрьме, другие перепродавали ее на рынке или обменивали на другие товары и продукты. Мать Агницы Анда долгое время была убеждена, что в мире не существует другого сыра, кроме «чеддер», и что яйца (они называли их «яйца Трумэна») бывают только порошковыми. А еще, что единственная компания в мире, которая производит носки, называется «Военные Излишки». В носках они сушили грецкие орехи на Новый год, чтобы как-то разнообразить праздничный стол. Кроме того, иногда к Рождеству приходили посылки из Австралии от уехавших родственников с еврейской стороны. А однажды, она запомнила это желтое Рождество на всю жизнь, они получили посылку со своими первыми бананами и ананасами. Анда и Видна не только сами вкусили экзотической мякоти, но и угостили ею своих друзей и одноклассников, что вызвало настоящий фурор во всей школе и прибавило им авторитета. И все было очень хорошо, включая питание и Олимпиаду 1984-го, которая принесла много радости в дом Агницы. Под олимпиаду смог приехать двоюродный дядя Дуко и привести много фруктов и шоколада.

«Вообще-то, эту Агницу вполне можно принять за сумасшедшую, – подумал Петр, выслушав часть истории ее семьи. – Ну какая нормальная женщина, после всего произошедшего, будет раздеваться догола прямо напротив кафе и краснеть от слова “зачатие”?»

– А я вас видел на пляже, – прервал Петр рассказ Агницы неожиданным признанием, потому что ему очень хотелось поговорить не о войне, а о любви, – вы очень красивы.

Тут Агница покраснела до кончика носа.

– И я думаю, вы еще сможете родить, потому что вы желанны.

Женщина покраснела еще больше.

– И на этот раз, думаю, вам уж точно поможет настоящий албанец! – подмигнул Петр. – Если вы, конечно, не против.

– Ну, разумеется, хотя я и плачу горькими слезами по своим девочкам, но все равно чувствую в глубине сердца, вот здесь, свою силу. Я каждый день хожу к морю, раздеваюсь там, чтобы показать злой Албасты, насколько простая женщина может быть красивой, пусть она видит мою грудь, мой живот. – Агница провела по телу рукой. – Пусть она видит груди, которыми я кормила моих девочек, пусть она видит живот, в котором я носила своих крошек. Пусть она видит мою, – тут Агница запнулась, – из которой…

И тут, словно преодолевая плотину, из нее хлынуло окончание истории семьи:

Третья за век война на Балканах могла бы вспыхнуть и в Словении, которая первая объявила о своем выходе из Югославии, но, миновав Любляну и погромыхав в Осиеке и Вуковаре, она всей своей тяжестью обрушилась на Боснию. С чего все началось и почему брат пошел на брата – трудно сказать, но Агнице кажется, все началось с того, что в магазинах появилась кока-кола, «бубль-гум» и конфеты “Haribo”. Все очень обрадовались, потому что конфеты были в яркой красочной упаковке, и бросились разглядывать, что на этой упаковке написано. Люди вдруг стали разборчивыми и научились понимать в политике и читать этикетки на товарах и бейджики на людях, чтобы узнать, в каком продукте больше мяса, какао и сои, а в каком человеке больше сербской или хорватской крови. Также стало модным читать о подлинной, но скрытой истории Косово, Боснии и Герцеговины, Словении и Македонии с Черногорией. Но кем были дети Агницы? В жилах ее рода текла австрийская, венгерская, сербская, чешская, болгарская, итальянская, турецкая, хорватская, боснийская и еврейская кровь. И она считала себя боснийкой скорее по месту жительства.

О своих мужчинах и отцах своих детей Агница благоразумно умолчала. Сексуальная свобода обрушилась на Югославию в семидесятые, и Агница решила, что никогда не выйдет замуж, потому что, с одной стороны, помнила о проклятии семьи, а с другой, ее подружка, побывавшая в Германии, заметила, что все немки живут так, имеют нескольких мужчин: один для интеллектуальных бесед, другой помощник, третий любовник, четвертый для похода в театр. По такому же принципу решила жить и Агница, а еще она жалела мужчин и не желала прослыть черной вдовой. Словно компенсацией за нехватку мужского внимания судьба ее стала награждать одним мальчиком за другим. В результате у нее родилось три сына, и чтобы их прокормить, она отправилась работать диспетчером в Сребреницу. К тому же все три мальчика были хрупкими и болезненными. Такими хрупкими, что походили на девочек. А вблизи Сребреницы на высоте пятьсот шестидесяти метров над уровнем моря находится Грубер, самый известный курорт Сребреницы. Путь до курорта Грубер украшают великолепные хвойные и лиственные леса. Поблизости от Грубера находятся минеральные воды Сребреницы, знаменитые во всем регионе своими целебными свойствами. Самый известный источник Црни Грубер (Черный Грубер), температура его воды постоянно держится на уровне двенадцати градусов по Цельсию, а врачи утверждают, что здесь можно вылечиться от многих заболеваний. Минеральные источники содержат не только серебряные частицы, но железо, медь, кобальт, никель и марганец. Особенно хорошо здесь лечат анемию, усталость, болезни кожи, ревматизм, рассеянный склероз.

Когда вспыхнула война между братьями, Сребреница переходила из руки в руки, как бутылка с минеральной водой. Сначала ее жадными шахтерскими руками схватили сербы. Затем вырвали для себя боснийцы. Они удерживали город до самых поминок, устраивая засады на дорогах, пролегающих вблизи анклава.

Любая война – это клубок взаимной ненависти и вражды, подкрепленных обвинениями, который нельзя распутать, его проще разрубить. Мусульмане делали вылазки в сербские села, в ответ сербы вырезали и выгоняли мусульман, и тогда люди Насера Орича захватили и сожгли сербское село Подраванье в районе Братунцы.

В середине лета сербы начали наступление на Сребреницу, а Орич и его офицеры были отозваны генштабом и не организовали оборону города. Ходили слухи, что несколько тысяч бошняков отправили на заклание, чтобы НАТО имело «моральное право» начать военную операцию.

Два сына Агницы, собравшись вместе с другими мужчинами в Поточари, попытались прорваться. Нескольким тысячам это удалось, но не старшему сыну Агницы. Средний сын прятался, переходя с места на место вблизи Сребреницы по близлежащим фабрикам и полям. Он видел, как солдаты республики Сербской начали поджигать клети и стога, а также ходить по толпе и отделять мужчин от женщин, и понял, что ему тоже не спастись. Воды и пищи было очень мало, толпа была явно в состоянии паники.

Третий сын был сербом по отцу – он пытался это доказать, спустив штаны. Один офицер армии – из службы безопасности – сжалился над ним и, приковав наручниками, отправился под осажденный Сараево, чтобы устроить очную ставку с тятей. Отец Славко в это время воевал на Дебелло-Брдо. Это плато напоминало круглый обеденный стол, с одной стороны которого сидели сербы, а с другой – босняки. Позиция отца Славко располагалась на склоне, поросшем молодым ельником «Большой горы». На опушке молодого леса росли кусты дикой малины и «купины» (ежевики). Внизу шел окруженный буком проселок и текла мелкая речка Миляцка.

На эту позицию офицер и тащил, словно Авраам Исаака, младшего сына Агницы. Отец, в глаза не видевший отпрыска, не признал родства мальчика, и офицер, не снимая наручника, застрелил Дрожена в висок. Чтобы не было лишнего свидетеля, слишком многое уже знал и увидел малец в Сребренице и по пути в Пале. На наручнике было удобнее дотащить бездыханное тело до лощины. Возвращаясь, отец Славко подорвался на «паштетной консерве» – и потерял ногу. «Застрели», – протянул он автомат офицеру. Но офицер не смог этого сделать.

Рассказывая о своих убиенных детях, Агница все более обвисала и прижималась к руке Петра, ее губы чернели и напоминали братскую могилу, которую Петр воочию видел в Сребренице и из которой во время их визита вытаскивали и опознавали останки. Затем складывали в сотни зеленых гробов. Лицо Агницы, кажется, тоже пошло зелеными пятнами.

А еще во время всего рассказа Петра не покидала мысль, что Балканы производят столько истории, сколько не могут проглотить. Вот она – алчность Большой Женщины Глоби. Но как гласит китайская мудрость, дракон, откусивший больше, чем способен проглотить, обречен.

За окном тянулись красивые горные пейзажи, и Петр подумал, что ради вот этой истории они ехали из одного маленького городка в другой, ехали, ничего более не делая, а только пили-ели в ресторанчиках, гурманили чевапчичи, чаевничали, чудили, бездельничали. И все их ложное путешествие было вот ради этой истории. Ради нее одной.