Альберт Швейцер. Картина жизни

Великая задача

14 февраля 1924 года Швейцер простился со своей семьей и страсбургскими друзьями. Начинался второй «исход» в Африку. На этот раз Швейцер уже не чувствовал себя «авантюристом милосердия». Разумеется, он не знал в точности, что осталось, да и осталось ли вообще что-нибудь от его больницы, но теперь он уже не ехал в неизвестность. За плечами у него был опыт, приобретенный в годы первого пребывания в Африке, и к тому же он располагал куда бóльшими средствами, нежели в 1913 году; наконец, в лице Эмми Мартин он обрел деятельную сотрудницу, организовавшую ему помощь и поддержку друзей во многих странах. Долгая и тяжелая разлука предстояла Швейцерам, но в дни предотъездных сборов в их доме дышалось свободно, чуть ли не радостно, и такими же были отношения между супругами, между отцом и дочерью; все ощущения безнадежности, все трудности, которые угнетали Швейцepa на протяжении одиннадцати лет, пролегших между первой и второй поездками в Африку, были забыты. Швейцер выбрал себе в спутники юношу — студента химического факультета Оксфордского университета Ноэля Гиллеспи. Мать юноши, восхищавшаяся деятельностью Швейцера, доверила ему своего сына, с тем чтобы в дороге и впоследствии в первые месяцы у доктора в Ламбарене был верный помощник. Швейцер не хотел сразу везти с собой в Африку медицинский персонал, он предпочитал сначала оглядеться на месте.

Перед самым отъездом, в промежутках между упаковкой чемоданов и ящиков, Швейцер закончил рассказ объемом в 64 страницы, который в том же году вышел отдельной книгой под названием «Из моего детства и юности». Он написал его по просьбе одного из своих друзей — известного швейцарского психоаналитика Оскара Пфистера. Когда весной 1923 года Швейцер был в Швейцарии и рассказал Пфистеру о своем детстве, тот застенографировал его рассказ, собираясь опубликовать его в молодежном журнале. Швейцер просил прислать ему стенограмму, чтобы дополнить ее. В разгар предотъездных сборов пришла бандероль от Пфистера. Расположившись среди наполовину упакованных ящиков, Швейцер завершил работу над рукописью. В последующие годы эта небольшая книга была переведена на множество языков и неоднократно издавалась большими тиражами.

21 февраля голландское фрахтовое судно «Орест» отправлялось из порта Бордо в Порт-Жантиль. Швейцер и его спутник купили билеты на этот пароход. Весь багаж, предназначавшийся для Ламбарене, находился здесь же, на борту, и состоял из семидесяти трех ящиков, семидесяти пяти мешков и четырех чемоданов. Четыре мешка были набиты письмами людей, симпатизирующих делу Швейцера, и он надеялся, что в пути или позже, в Африке, он сумеет на них ответить. Эти четыре мешка вызвали подозрения у французских таможенников. Зачем человеку брать с собой за границу столько нераспечатанных писем? Каждому пассажиру разрешалось вывозить из Франции не больше пяти тысяч франков наличными. Может быть, эти письма маскируют контрабандный провоз крупных денег? Впоследствии, в Экваториальной Африке, как и позже, в Габоне, постоянным кошмаром для местных властей был поток адресованных Швейцеру писем, который рос день ото дня и не оскудевал до самой его смерти.

После долгого плавания — «Орест» останавливался почти во всех портах африканского побережья — Швейцер и Гиллеспи 18 апреля 1924 года прибыли в Ламбарене. От больницы, которую Швейцеру пришлось покинуть в сентябре 1917 года, почти ничего не осталось. Сохранились лишь барак из рифленого железа и остов хижины. Все остальные строения то ли сгнили, то ли их попросту растащили для других нужд. Сохранился еще и докторский дом, но в крыше из пальмовых листьев зияли огромные дыры, и от дождя, проникающего сюда, деревянные стены покрылись плесенью. Дорога от докторского дома до больницы заросла травой. Сотрудникам миссионерского пункта не удалось найти рабочих, чтобы поддерживать больницу в должном порядке. Да, наверно, они и не предполагали, что после выдворения Швейцеров здесь захочет кто-нибудь работать.

Кое-как поправив жилой дом, Швейцер вдвоем со своим молодым другом взялись за восстановление больницы. В течение одного дня ему много раз приходилось менять молоток на пинцет и наоборот. Скоро в больницу снова потянулись пациенты, и приток их непрерывно возрастал. В девственном лесу передавалось из уст в уста: «„Великий доктор“ вернулся». Невыносимы были муки больных, после войны дела в здешних краях пошли еще хуже. Многие из местных жителей возвратились с войны калеками, они не могли трудиться в полную силу, и семьи их терпели жестокую нужду. Швейцер требовал, чтобы родственники больных помогали строить и расширять больницу. Работать с этими «добровольцами» было одно мучение. Заполучить постоянных рабочих в девственном лесу никак не удавалось, хотя Швейцер мог бы оплатить их труд. Большинство местных жителей работали на лесоторговцев на вырубках вдоль водоемов; торговля лесом снова процветала. После войны потребность Европы в дереве резко возросла, и колонии поставляли ей это сырье.

Несмотря на огромное физическое напряжение, Швейцер радовался своему возвращению на добровольно избранное поприще.

Утром Швейцер вел прием больных, вечером руководил строительством больницы — при такой нагрузке он уже не мог вечером заниматься еще и умственной работой. Прежде ему ничего не стоило трудиться ночи напролет, но теперь, тем более в тропиках, уже сказывался возраст. Швейцер собирался после труда «Мистика апостола Павла» написать вторую книгу по истории учения Павла. Для этой цели он вторично привез рукопись в Африку. Но и на этот раз ей пришлось долго лежать. В записях и отчетах Швейцера нет никаких ссылок на то, что у него было намерение продолжить работу над «Культурой и этикой». Оно возникло у него лишь спустя много лет, но и тогда дело ограничилось пометками.

В конце лета Ноэль Гиллеспи должен был уехать домой, чтобы продолжить занятия в Оксфордском университете. Дружба почти пятидесятилетнего врача и философа со студентом-химиком, выросшая из случайной встречи во время пребывания Швейцера в Англии, длилась много лет, хотя друзьям впоследствии больше не суждено было встретиться.

Решение Швейцера первым делом создать условия для эффективного лечения больных оказалось правильным; после того как необходимые строения были кое-как подготовлены, можно было сказать, что больница восстановлена.

18 июля 1924 года сюда прибыла первая медицинская сестра. Это была Матильда Коттман из Мольсхайма, в Эльзасе. Пожелав работать под началом Швейцера и помогать африканцам, молодая женщина вряд ли тогда подозревала, что и после смерти доктора ее жизнь будет неразрывно связана с его больницей.

Спустя несколько месяцев, 19 октября 1924 года, в Ламбарене приехал первый врач, доктор Виктор Нессман, который отныне должен был помогать Швейцеру. Этот молодой врач-практик, сын священника из эльзасского городка Вестхофен, познакомился со Швейцером в Эльзасе и захотел стать его сподвижником. И его тоже связала со Швейцером искренняя дружба, которая длилась два десятилетия. В 1944 году Нессман погиб. Онбыл расстрелян во Франции нацистами.

Вскоре в больнице в Ламбарене появились еще и другие врачи. Из Швейцарии приехал Марк Лаутербург. Фриц Тренс, эльзасский приятель доктора Нессмана, тоже поспешил на помощь Швейцеру. Проведя несколько лет в Африке, доктор Тренс стал одним из самых активных деятелей страсбургского комитета помощи Ламбарене. Среди множества помощников Швейцера, приехавших в Ламбарене, особого внимания заслуживает Эмма Хаускнехт. Молодая учительница из Верхнего Эльзаса прибыла сюда в помощь Матильде Коттман. Она оказалась настолько энергичной и деятельной, что вскоре стала буквально незаменимой. Всю свою жизнь она отдала делу помощи африканцам. Она умерла в 1956 году, не достигнув еще и шестидесяти лет; выполняя ее завет, ее похоронили на территории больницы.

Все, кто приезжал в Ламбарене помогать Швейцеру, отказывались от жалованья или какой-либо другой платы за свой труд. Они считали естественным оказывать помощь, не получая за это никакого вознаграждения. Путевые расходы, отпуск, проводимый в Европе, и содержание всех помощников в Африке оплачивались из средств больницы. Каждый ламбаренец почитал для себя долгом чести крайне бережно обходиться с деньгами и больничными материалами. Как правило, помощники Швейцера проводили в Африке по два года.

К осени 1925 года удалось в основном восстановить больницу. Это оказалось делом несравненно более трудным, чем предполагал Швейцер. Теперь снова можно было подумать о творческой работе. На экваторе сутки делятся ровно пополам: двенадцать часов — день и столько же — ночь, сумерки здесь совсем короткие. В Ламбарене темнеет вскоре после 17 часов. У Швейцера снова появилось время играть на пианино с органным педальным устройством. Привыкший к постоянному умственному труду, он радовался, что отныне сможет продолжить работу над книгой об апостоле Павле.

Но тут начался голод и как следствие его эпидемия дизентерии, и все оттого, что совершенно запустили возделывание злаков и других культур, поскольку население в основном работало на лесоторговцев. Лесоторговцы же были заинтересованы в получении леса, который с большой выгодой продавали в Европу. И потому всеми принятыми в колониях способами вербовали рабочую силу. Их не беспокоило, что население из-за этого почти не сажало маниоку и не разбивало плантаций бананов. А ведь эти плантации требуют заботы и ухода; каждый год во время длительного сухого сезона приходилось жечь лес, чтобы на расчищенной почве выращивать злаки. Это было необходимо, потому что при многократном использовании земли перестают давать урожай. Колониальная администрация почти ничего не предпринимала для предотвращения голода. Метрополии нужен был лес, значит, задача колониальных властей состояла в том, чтобы обеспечить поставки. К тому же в этом районе Африки голод не был редкостью, особенно когда в сухой сезон выпадали дожди, что случается раз в несколько лет, и из-за этого не успевали выжечь лесные участки.

Больница была переполнена дизентерийными больными. На плечи врачей и сестер лег непосильный труд. Ведь нужно было не только лечить больных, но и кормить иx, как и сопровождавших их родственников. Швейцер рассказывает: «Сколько рейсов нам приходилось совершать на наших моторных лодках „Такк со мюккет“ и „Роруп“ (одна — подарок шведских, другая — ютландских друзей), чтобы где-нибудь раздобыть рис, когда уже не оставалось ничего, чтобы кормить пациентов больницы».

Эпидемия дизентерии показала, что в больнице не хватало места и медикаментов для госпитализации и лечения всех больных. Надо было разместить свыше ста пятидесяти человек. А в ней помещалось около полусотни. Самое прискорбное, однако, заключалось в отсутствии изолятора. Дизентерийные больные могли заразить всех остальных. Это было ужасное испытание для врачей и сестер. Душевнобольных, доставляемых родственниками в больницу, ввиду отсутствия помещений приходилось отсылать назад. Последнее особенно тяготило Швейцера и его помощников, потому что в деревнях девственного леса таких больных было немало. Причиной тому чаще всего были явления вырождения вследствие браков между близкими родственниками, потребление наркотиков местного производства и суеверия. Словом, в больнице складывались невыносимые условия. Швейцер должен был как-то разрешить эту проблему.

Расширять больницу на территории миссионерского пункта не представлялось возможным. Миссионерский пункт находился в окаймленной холмами низине; граница территории очерчивалась с одной стороны рекой Огове, с другой — болотом. Был лишь один выход — перенести больницу в другое место. Возвратившись в Африку и увидев жалкие остатки больницы, Швейцер уже тогда задумался над таким вариантом. Он располагал достаточными средствами, чтобы содержать больницу за пределами миссионерского пункта и стать независимым от Парижского миссионерского общества, но медлил с решением, не зная, как посмотрят на это власти. Теперь же появились убедительные причины для перевода больницы в другое место, где впоследствии ее можно было бы и расширить. Власти дали Швейцеру разрешение. Колониальное управление предоставило ему большой участок девственного леса, расположенного в трех километрах от миссионерского пункта. Правда, власти не просто отдали Швейцеру участок, учтя его самоотверженную работу на благо людей, нет, ему пришлось его покупать. В расчете на новые денежные поступления, на гонорары за книги, как и на финансовую помощь друзей, Швейцер отважился на этот смелый шаг: построить новую, большую и, главное, несравненно лучше оборудованную лечебницу. Эта больница в девственном лесу, точнее, больничный городок, по меткому выражению Швейцера, должна была наконец воплотить его давнишнюю мечту — помогать людям в условиях полной независимости от какой-либо организации или опеки. Теперь он был близок к своей цели.

Подготовительные работы к строительству начались поздней осенью. У лесопильщиков Швейцер купил бревна для построек. Из Европы он выписал рифленое железо для обивки стен и для крыш. Больницу предполагалось возвести на холме, открытом всем ветрам. Все дома здесь строились на бетонных сваях. Во время сезона дождей вода стекала из-под строений в реку. Поскольку в окрестностях не было щебня для бетона, приходилось дробить на мелкие кусочки каменные глыбы. Предстояла огромная работа. Трудиться же на стройке могли лишь люди, сопровождавшие больных, по большей части их родственники, а также выздоравливающие пациенты. Таким образом, весь огромный объем работы должны были выполнять постоянно меняющиеся то более, то менее умелые люди, подчас даже не обладающие необходимой физической силой. Естественно, на такую работу могли согласиться только добровольцы, которым объясняли, что они должны делать это за оказанную врачебную помощь. И только благодаря престижу самого Швейцера удавалось находить строителей-добровольцев.

Больница должна была одновременно принимать до двухсот больных и их родственников. Размеры купленного участка позволяли по желанию расширить больничный городок. Предстояло выкопать колодцы, чтобы обеспечить его достаточным количеством свежей воды: чистая вода — одна из самых серьезных проблем в деревнях девственного леса.

Много сил отняла расчистка участка под стройку. В девственном лесу не было тяглового скота, тем более машин; всю работу по корчеванию пней предстояло выполнить людям. В эти дни, когда Швейцер был занят самой что ни на есть трудоемкой работой, он получил приятную весть: «Я как раз руководил рабочими, занятыми валкой деревьев, когда мне принесли весть, что философский факультет Пражского университета присвоил мне звание почетного доктора».

Сразу же после сезона дождей, когда уже был готов бетонный фундамент, началось возведение строений. Все трудились от зари до зари, а после наступления потемок работали при свете ламп. Швейцеру пришлось самому руководить стройкой. Только он один обладал достаточным авторитетом, чтобы заставить постоянно меняющихся рабочих доводить дело до конца.

В те месяцы, когда шла стройка, Швейцер вынужден был передоверить лечение пациентов, которое продолжалось в старой больнице, своим коллегам Нессману и Лаутербургу, а позже — и доктору Тренсу, приехавшему на смену Нессману. В постоянно переполненной больнице, где порой одновременно бывало от ста до ста шестидесяти пациентов, персоналу приходилось очень тяжело. С каждой неделей к тому же росло число амбулаторных больных. Часто операции производились поздно ночью, при свете керосиновой лампы. И Швейцеру иногда еще приходилось ассистировать тому или другому коллеге.

Построив новую больницу, одновременно расчистили большой участок для огорода и фруктового сада. После завершения строительства больницы надлежало заняться плантациями. Предполагали возделывать здесь культуры, обеспечивающие пропитание местного населения, прежде всего бананы и маниоку, а также оливы и манго — культуры отнюдь не экваториально-африканского происхождения, а завезенные сюда в свое время по преимуществу с Карибских островов.

К 21 января 1927 года строительство новой больницы уже настолько продвинулось вперед, что можно было начать переселение больных из старого здания. Уже стояли прочные, устойчивые строения. Крыши на них сделали из рифленого железа, а не из пальмовых листьев, сквозь которые протекал дождь. Окна и двери затянули тонкой металлической сеткой, и насекомые, прежде всего москиты, не могли больше докучать больным. Швейцер радовался, что наконец осуществилась его давнишняя мечта. Пациенты горячо благодарили его за новую больницу, и это было для него лучшей наградой: «Когда в тот вечер я совершал обход в больнице, от всех очагов, из-под всех москитных сетей ко мне неслись возгласы: „Хорошая хижина, доктор! Очень хорошая хижина!“ Впервые за все время моей работы в Африке мои больные были размещены в условиях, достойных человека».

Открытие новой больницы дало Швейцеру полную независимость. Ему больше не нужно было считаться ни с каким миссионерским обществом; за все, что ни делалось на его участке, он не должен был ни перед кем отчитываться. И он чувствовал себя ответственным только перед пациентами и теми, кто вносил свою лепту в содержание больницы.

Колониальные власти рассматривали больницу в Ламбарене как частное предприятие доктора Швейцера. За владение участком Швейцер должен был платить земельную ренту и, кроме того, обычные налоги колониальному налоговому ведомству, к примеру налог за ведение собственного дела и тому подобные. За ввозимые на территорию колонии строительные материалы, продукты питания, медикаменты, медицинские и другие приборы всех видов приходилось платить пошлину. Даже за мелочи, присылаемые в подарок Швейцеру для нужд больницы, как, например, бельевые веревки, колониальные власти требовали пошлину. Так колониальная администрация вплоть до самого конца своего существования и провозглашения независимости страны немало наживалась на бескорыстной деятельности Швейцера на благо африканского населения. Десятилетие за десятилетием колониальная администрация позволяла Швейцеру делать свое дело и, когда почитала для себя выгодным, привлекала внимание мировой общественности к оазису гуманизма, возникшему на ее территории. Вообще же она подозрительно относилась к Швейцеру и его больнице, считая ее неким постоянным очагом антиколониального движения. И правда, деятельность и поведение Швейцера укрепляли в сознании африканцев чувство человеческого достоинства, таким образом он и впрямь помогал им выработать правильное отношение к колониальной власти. К примеру, в колонии существовал железный закон: туземец обязан приветствовать белого человека и при этом снимать шляпу. Однако Швейцер считал естественным в ответ на это приветствие также снимать шляпу, кто бы ни встретился ему — взрослый или ребенок, а уж это наверняка не пришло бы на ум никакому другому белому.

С появлением новой больницы Ламбарене приобрел мировую известность. Журналисты, ученые — представители самых различных наук, деятели искусства, и прежде всего знаменитые писатели, заинтересовались человеком, отказавшимся от всех поприщ, которые только мог предложить ему цивилизованный мир, чтобы уехать работать врачом в девственный лес. Корреспонденции из далекой Африки, рассказывающие о том, как философ, музыкант и врач, следуя велению совести, помогает несчастным больным, тронули сердца сотен тысяч простых людей. Волна симпатии докатилась до Ламбарене. Может быть, уже проявилось действие примера, который хотел показать всем людям доброй воли Швейцер? Благоговение перед жизнью! Может быть, этот образ мыслей, столь убедительно продемонстрированный в девственном лесу, уже начал внедряться в сознание людей?

Проведя в Африке три года и три месяца, Швейцер возвратился в Европу на отдых. Он не думал оставаться в Африке столь долго. Однако eгo задержали там работа и строительство новой больницы. Появилась наконец возможность создания крупной лечебницы, были еще и силы для осуществления собственных идей. Усталый, изможденный, но удовлетворенный сделанным, Швейцер 21 июля 1927 года выехал в Европу. Он не только выполнил задачу, которую сам перед собой поставил, но его деятельность стала вехой на пути человечества к гуманизму. Теперь он мог спокойно ехать в Европу. За время его отсутствия его сотрудники содержали больницу в полном порядке и делали все для ее расширения.