Альберт Швейцер. Картина жизни

Поклонение и хула

24 октября 1948 года Швейцер сошел с корабля на берег в гавани Бордо. Если не считать немногих дней, проведенных в Европе в 1939 году, которые никак не назовешь отпуском, Швейцер безвыездно находился в Африке около двенадцати лет. В Ламбарене он получал множество приглашений выступить с докладами и концертами. Но хотя больница после войны по-прежнему испытывала серьезную нужду в деньгах, Швейцер никак не мог решиться принять эти приглашения. Он хотел отдохнуть дома только месяц-другой, в этом он остро нуждался, а затем вернуться в Африку. Положение больницы все еще представлялось ему недостаточно стабильным, чтобы он мог надолго оставить ее. К тому же хвалебные гимны ему и его больнице в некоторых газетах вызывали у него настороженность. Швейцеру было не по душе, что стойкость, которую он проявил в Африке в страшные годы войны, отныне восхваляли как некий подвиг гуманизма: «В то время как другие убивали, он лечил несчастных больных». Доктор не хотел, чтобы его поступок успокаивал больную совесть человечества.

Швейцер радовался предстоящей встрече с семьей. Два года не виделся он с женой и свыше десяти лет — с дочерью. Теперь у него уже были внуки. А какой дедушка не захочет наконец подержать на коленях внуков? Поэтому он и решил из Гюнсбаха сразу же ехать к дочери в Швейцарию, в страну, где у него было особенно много друзей. Как, должно быть, грустил он, когда кое-кого из своих друзей он уже не застал в живых! В 1944 году умер Ромен Роллан. Стефан Цвейг уехал из Европы от фашизма, а в 1942 году в Бразилии покончил счеты с жизнью. Пражский друг Швейцера Оскар Краус умер в Англии от последствий пыток, которым его подвергли в концентрационном лагере. Многих, очень многих из его знакомых и друзей, а также родственников жены поглотили война и фашизм. Откуда же могло возникнуть желание играть для публики на органе или же читать лекции? (А выступать исключительно в роли утешителя он не любил.)

По пути на родину он неожиданно получил еще одно приглашение. Чикагский университет предлагал ему выступить с юбилейной речью по случаю двухсотлетия со дня рождения Гете на торжестве, которое должно было состояться 9 июля 1949 года в Аспене (Колорадо). Швейцер не склонен был принимать это приглашение. Однако, когда ему сообщили, что за выступление ему выплатят гонорар в размере 6100 долларов, он согласился. Никогда еще, будь то доклад, органный концерт или лекция, ему не платили таких больших денег. Эта значительная по тем временам сумма могла существенно поправить расстроенные финансовые дела больницы. Не без сожаления дал свое согласие Швейцер, вновь отказывая себе в отдыхе ради интересов больницы, однако сожаление вскоре улетучилось. Возможно, тут сыграло роль любопытство, интерес к незнакомому континенту. Это было естественно, ведь Швейцеру однажды уже довелось пережить в Европе тоску и безрадостность послевоенных лет...

После недолгого пребывания в Гюнсбахе и Швейцарии весной 1949 года Швейцер с женой отплыли на пассажирском судне «Ньюве Амстердам» в Америку. Еще на корабле в «чудовище милосердия», как называли Швейцера, вцепилась пресса. Как только Швейцеры ступили на американскую землю, журналисты тотчас засыпали его хвалебными статьями. Если послевоенная европейская пресса как бы вновь открыла для себя «самоотверженного гуманиста» Швейцера, то американские газеты попросту объявили его «тринадцатым апостолом Христа». Применяясь к психологии «среднего американца», газеты именовали Швейцера «Мистер Рифленое Железо», потому что его африканская больница построена из этого материала. Корреспонденты крупнейших американских газет, без устали надоедавшие Швейцеру нелепыми вопросами, наперебой принялись сочинять фантастические истории про него и его больницу. Все это вскоре переросло в оглушительную шумиху, которая передалась во многие страны и продолжалась несколько лет.

Повсюду в Соединенных Штатах, где бы ни выступал и ни появлялся Швейцер, его неизменно встречали с восторгом, а подчас даже с ликованием. И если вначале это смущало его, то впоследствии он с этим смирился. А что еще ему оставалось делать? Протестовать? Да кто бы стал с этим считаться? От всей этой трескотни и шумихи все же была известная польза: больница в Ламбарене какое-то время могла не беспокоиться о деньгах.

Швейцер не стал задерживаться в Америке дольше оговоренного срока. Произнеся речь на торжестве в Аспене, посвященном памяти Гете, он возвратился в Европу. Эта юбилейная речь еще раз показала, как Швейцер великолепно знает Гете. С волнующей простотой изложил он характерные особенности творчества и личности поэта. Однако эта речь была всецело посвящена памяти Гете как великого человека и в отличие от франкфуртской речи по случаю столетия со дня смерти поэта отнюдь не представляла собой призыв к современникам рассматривать Гете как борца за человечность, предостерегающего против варварства.

В конце августа Швейцер участвовал в торжествах по случаю двухсотлетия со дня рождения Гете во Франкфурте-на-Майне. Здесь Швейцер встретился со многими замечательными людьми, которым удалось спастись от фашизма, своевременно выехав из Германии. Об этих встречах Швейцер впоследствии писал: «Собственно говоря, было все время грустно. Грустно думать о прошлом, грустно думать о настоящем и грустно думать о будущем».

Должно быть, Швейцера глубоко потрясли разрушения и опустошения, произведенные войной. И если кое-где уже успели расчистить горы развалин, то крупные города выглядели еще чудовищно. Часто Швейцера просили выступить с импровизированным концертом. И всякий раз пресса хвалила его, хотя теперь у него не получалось ликующей музыки. И только в Швейцарии он повеселел, ощутив прежнюю глубокую привязанность и сердечность давних друзей. Невероятно тяжело было ему расставаться с дочерью, с внуками, но никто не мог уговорить его остаться в Европе.

В Страсбурге он закупил большую партию разных материалов и лекарств для больницы. Наконец-то снова пополнятся ее склады. Деньги на какое-то время отныне есть. В распоряжение Эмми Мартин поступил сравнительно крупный фонд, что давало ей возможность выполнять любые запросы больницы.

24 октября 1949 года, после годичного отсутствия, Швейцер с женой снова выехал в Ламбарене.

Казалось бы, после стольких лет тяжелой работы на экваторе Швейцер заслужил длительный отдых в своей любимой долине Мюнстера, отдых, в котором он к тому же остро нуждался. Однако ему не терпелось. Он спешил вернуться в Африку, и не только интересы больницы были тому причиной. Год назад, когда он покидал Ламбарене, положение в больнице казалось более или менее стабильным. Дело было в обстановке в Европе, удручавшей Швейцера настолько, что он больше не желал там оставаться.

Чтобы узнать, наступил ли наконец на Западе желанный мир, не было нужды в путешествии в Европу и Америку. Еще раньше, в своем африканском уединении, Швейцер понял, что хотя война и окончена, но настоящего мира по-прежнему нет.

Действительно ли уничтожен фашизм, искоренен его дух? В Европе, как и в Америке, из разговоров и бесед, речей и манифестаций он то и дело узнавал, что новая война отнюдь не исключена. Война между союзниками, которые в общей борьбе завоевали победу. Даже командующие армиями, политические деятели, заправилы экономики, повинные в недавней величайшей катастрофе в истории человечества, и те преспокойно разгуливали на свободе и уже готовили новую беду, которую до поры до времени называли «холодной войной». Швейцер сам видел подобных людей, а порой и слышал их речи.

Можно догадываться, как глубоко весь этот поворот событий должен был ранить Швейцера, человека, который еще много лет назад сформулировал гуманистическую заповедь «благоговения перед жизнью». И если в условиях печальной ситуации в мире у Швейцера не опустились руки, то лишь потому, что у него было важное дело в жизни. Он был нужен своим пациентам.

Во взглядах Швейцера стала намечаться перемена. Правда, он сам еще не знал, каков будет итог его размышлений. Выкристаллизовалась одна важная мысль: достаточно ли того, что он, Швейцер, попросту претворяет в жизнь собственные убеждения? Он хотел показать человечеству пример, но человечеству это не помогло. Его примером попросту пренебрегли. В мире царят несправедливость, голод, нужда и страдания. Две oпустошительные войны с небольшим промежутком следовали одна за другой. Неужели впереди третья мировая война? Благоговение перед жизнью! Не настало ли время мобилизовать все силы и помочь предотвратить беду?

В тот трагический день 6 августа 1945 года, когда сбросили первую атомную бомбу, образ мыслей Швейцера изменился. Мир не должен попросту мириться с чудовищным преступлением! Швейцер осознал и принял вызов. Беспощадное применение нового оружия в конечном счете приведет к всеобщей гибели.

Последствия применения ядерного оружия были бы столь ужасны, что Швейцер страшился додумать эту мысль до конца. Но где же этот конец? Речь ведь идет не о каком-нибудь предмете. И не о событии. Во всяком случае, не для философа Швейцера. В начале и в конце всего стоит человек. Всегда только человек. С его мыслями и устремлениями, с его любовью и ненавистью, верой и надеждой, жизнью и смертью.

Тяжелая работа в больнице порой еще отгоняла эти мысли. Но отделаться от них он уже не мог. Поездка в Европу и Америку заставила их вновь вспыхнуть ярким пламенем. Странная ирония судьбы! Он думал о том, как пренебрегли его примером, как раз в то время, когда его повсюду осыпали почестями и похвалами!

14 января 1950 года Швейцер отметил в Ламбарене свое 75-летие. Снова со всех концов мира посыпались поздравления и почетные звания. Монархи, главы государств, министры, политические деятели, Папа, известные деятели искусства, ученые сочли своим долгом высказать ему свое восхищение. Прославленные университеты преподносили Швейцеру титулы почетного доктора. Одних поздравительных телеграмм было получено несколько сотен. Никто не мог прочесть весь этот огромный поток поздравительных адресов и писем, тем более ответить на них.

Можно было подумать, что осуществилось предназначение долгой жизни. Все усилия человека принесли плоды. Все разочарования давно забыты. Человечество приметило «доктора из джунглей». Миллионам людей знакомо его имя. Альберт Эйнштейн назвал его «самым великим человеком нашего века», а Черчилль — «гением человечности». Поэт Никос Казанцакис сравнил его с Франциском Ассизским: «Они сходны между собой, как два брата». Так, значит, пример, который он хотел показать человечеству, все же принес плоды? Если так, не настало ли время уйти на покой? Пусть другие продолжат его дело. Найдутся люди, которые захотят принять в свои руки больницу в Ламбарене.

Тревога, однако, не покидала Швейцера. Он понимал, что скрывается за многими почестями, которые теперь оказывали ему. Один западноевропейский журнал, издающийся большим тиражом, написал об этом со всей откровенностью: «Для западного мира Альберт Швейцер — своего рода алиби во крови и во плоти: трудясь во искупление преступлений колониализма, он ныне олицетворяет собой европейскую культуру. Он заново воздвиг в девственном лесу Африки тот бастион гуманизма против бесчеловечности, который давно рухнул в Европе».

Нет, Швейцер не хотел, чтобы его пример понимали таким вот образом! Он не сдастся. И прежде и теперь он был согласен трудиться во искупление вины колонизаторов, но чтобы ему за это во всеуслышание возносили хвалу, да притом еще те, кто вовсе не собирался следовать его примеру?! Разве в этом он видел смысл дела своей жизни? Его темперамент борца не мог с этим смириться, к тому же угроза военных конфликтов для всего мира отнюдь не уменьшилась. На Дальнем Востоке, в Корее, с июня 1950 года полыхала жестокая война.

В 1951 году Швейцер снова поехал в Европу: в июне прошлого года его жене пришлось покинуть Африку. В Европе Швейцера вновь ждал триумф. Город Франкфурт-на-Майне присудил ему «Премию мира», учрежденную организацией книготорговцев ФРГ. Повсюду его появление вызывало бурю восторга. И все же он не мог долго оставаться в Европе. Проведя в Гюнсоахе несколько недель, он вернулся в Ламбарене.

Казалось, именно постоянная работа в больнице поддерживает энергию Швейцера, которому давно уже шел восьмой десяток. Непосредственно лечением пациентов он больше не занимался. В больнице теперь было достаточное количество и врачей, и другого медицинского персонала. Больница одновременно принимала свыше пятисот пациентов. Но по-прежнему приходилось расширять ее, возводить новые строения. Швейцер сохранял руководство больницей в своих руках.

В июле 1952 года Швейцер снова отправился в Европу. Ему предстояло получить премии самого различного рода во многих странах. Все больше университетов избирали его своим почетным доктором. Имя Швейцера отныне присваивали улицам и общественным учреждениям — школам, больницам, домам для престарелых, — даже кораблям. Радиостанции наперебой старались заполучить его к себе, записать его игру на органе или же дать миллионам радиослушателей услышать его голос. В Швеции, Голландии, Франции и Федеративной Республике Германии, всюду, где бы он ни появился, на улицах, в гостиницах, на вокзалах, его тотчас узнавали и часто приветствовали с таким восторгом, который весьма напоминал шумиху, поднятую вокруг него в Соединенных Штатах. 20 октября 1952 года Швейцер удостоился высшей почести, которая только существует во Франции. Его избрали пожизненно действительным членом Академии этических и политических наук. Это отделение прославленной Французской Академии согласно уставу насчитывает всего сорок действительных членов. Коллаборациониста маршала Петена исключили из нее с позором. Его место получил Альберт Швейцер.

Возникает естественный вопрос: разве не мог Швейцер укрыться от шумихи, которая была поднята вокруг него? Конечно, внимание многочисленных старых и новых его друзей, а также друзей больницы после страшных лет войны и мучительных послевоенных лет, что ни говори, должно было радовать Швейцера, и сам он неоднократно это подчеркивал. Общественное признание он поначалу принимал сдержанно, но не отвергал. Как-никак ему уже было семьдесят пять лет, и он мог надеяться, что многие поняли его, поняли, что он хотел сказать людям своим примером. К тому же больница постоянно нуждалась в деньгах и многом другом. И то и другое отныне поступало сюда в изобилии. Но вскоре Швейцер убедился, что далеко не всякая хвала, не всякий шум вокруг его имени диктуются наилучшими и честнейшими побуждениями. Настороженность, которая была присуща ему с самого начала, вследствие этого лишь усилилась. Однако решительно отстраниться от шумихи вокруг него он уже не мог. Да и смысла не было. Хозяева средств массовой информации, формирующие общественное мнение, лишь еще хитроумнее обыграли бы его «скромность и отшельничество». Ламбарене теперь осаждали гости, среди них — многие именитые политические деятели. Журналисты в больничном городке вообще не переводились, газеты многих стран публиковали бесчисленные репортажи и очерки, посвященные жизни больницы в африканских джунглях. Швейцеру все это было не по душе, но он видел, что в больничную кассу поступает все больше и больше пожертвований и гонораров. Оставалось одно: смириться и терпеть. Может быть, он сохранял таким образом возможность, когда придет срок, откровенно сказать миру все, что он о нем думает? Такая позиция свидетельствует об истинном величии гуманиста Швейцера. Он и в старости не был склонен греться в лучах славы. Чрезмерный культ, который его окружал, он рассматривал как вексель и знал, что однажды предъявит его к оплате: кто последует моему примеру? Он говорил: «Я не имею права отказывать ни одному человеку, который верит, что я могу ему помочь, пусть даже автографом. Как знать, может, когда-нибудь это приободрит его в тяжелый час».

Умом Швейцера все сильнее завладевала мысль о мире. Слишком глубоко потрясли его великие катастрофы ХХ века — первая и вторая мировые войны. Философ, задумавший показать человечеству живой пример, призывавший его через мышление прийти к благоговению перед жизнью, к концу второй мировой войны понял, что все усилия оказались тщетны. На исходе самой ужасной войны, которую когда-либо знала земля, над человечеством снова навис дамоклов меч, самый страшный из всех. Народы не соглашались признать «международным стражем порядка» государство, владевшее чудовищной бомбой. Атомный шантаж потерпел крах. С появлением ядерного оружия в Советском Союзе в мире восстановилось равновесие сил и угроза войны несколько ослабла. Но гарантия ли это неприменения атомной бомбы? Опасность была по-прежнему велика, ведь применить бомбу сравнительно легко, и с первых дней ее существования именно этого громогласно добивались разного рода безумцы и враги человечества. Радиус действия ядерного оружия устрашающе расширялся. Испытание новых, все более крупныx бомб и без того создало страшную угрозу для человечества. Воздух и вода были заражены радиоактивностью, биологическая среда для всех живых организмов отравлена. Неужели благоговение перед жизнью лишь обман, которым тешат себя глупцы?

Под влиянием этих мыслей Швейцер начал собирать всю необходимую информацию об атомной и водородной бомбах. Поначалу ему важно было получить полное представление о физическом составе обоих видов оружия и об их действии. Все, кто хорошо знал Швейцера, могли не сомневаться, что рано или поздно он употребит эти свои познания на благо людей. А коли так, может быть, шум, поднятый во всем мире вокруг его имени, тоже на пользу делу? Обычно люди прислушиваются к человеку, которому повсюду воздают хвалу.

Много раз в последующие годы ему приходилось выезжать в Европу, не столько для отдыха — похоже, что пребывание в Европе утомляло его куда больше, чем заполненные тяжким трудом долгие месяцы у экватора, — сколько потому, что он не мог, а подчас и не хотел отказываться от некоторых приглашений и просьб.

В октябре 1953 года Швейцеру присудили Нобелевскую премию мира за 1952 год. Инициатором его награждения был поэт Макс Тау. Этот литератор, который в 1938 году выехал из Германии в Норвегию, а оттуда после вторжения в страну гитлеровских войск — в Швецию, был активным участником Всемирного движения сторонников мира. Его перу принадлежит широко известное эссе «Альберт Швейцер и мир». Вручили Швейцеру премию лишь год спустя — в 1954 году, когда он снова отправился в Европу. Норвежская молодежь приветствовала престарелого борца за гуманизм и мир факельным шествием. В этот день — 4 ноября — выдалась холодная погода. Швейцep с Еленой несколько часов простояли на балконе гостиницы и махали проходившим юношам и девушкам.

Всю свою жизнь Швейцер не очень-то жаловал массовые демонстрации, но об этом «марше мира» норвежской молодежи он сказал: «Это было волнующее зрелище».

Премия в размере 220 тысяч марок, как и гонорар за последнюю речь о Гете, позволила Швейцеру рядом с больницей в Ламбарене построить деревушку для прокаженных. В ней разместились cто пятьдесят прокаженных, частично даже с семьями.

Французское правительство заявило протест правительству Норвегии, ведающему присуждением Нобелевской премии. Протест вполне понятный — Альберт Швейцер был французским подданным, а на грамоте о присуждена премии начертали: «Немецкому ученому...»

В своей благодарственной речи Швейцер впервые смело публично поднял голос против угрозы атомной войны; он призвал народы жить в мире и согласии. Все надежды свои он отныне возлагал на идею «содружества народов мира»: «Нынче положение дел таково, что идея эта так или иначе должна воплотиться в жизнь, а не то человечество погибнет».

Во время этой поездки в Европу 28 и 29 июля Швейцер по случаю дней памяти Баха в Страсбурге в последний раз выступил с органным концертом.

Свое 80-летие — 14 января 1955 года — Швейцер встретил уже в Ламбарене. И снова в больницу хлынул поток писем и телеграмм. Посыпались на Швейцера также разного рода почести, награды, научные звания. А он уже давно потерял счет своим докторским титулам, премиям и орденам.

В октябре того же года Швейцеру пришлось снова ехать в Европу. Королева Елизавета вручила ему высшую награду британской короны — орден «За заслуги». Генерал Эйзенхауэр и Швейцер — единственные иностранцы, удостоенные этой награды.

После поездки в Англию Швейцер навестил своих друзей во Франции, Федеративной Республике Германии и Швейцарии. В Бонне он обрушился на президента ФРГ Хойсса с упреками, зачем тот подписал закон о ремилитаризации Федеративной Республики. Он должен был проявить характер, публично заявил Швейцер, и уйти со своего поста, если он и вправду, как уверяет, противник перевооружения. Жена Хойсса была подругой юности Елены, и Альберт Швейцер в бытность свою помощником священника при церкви св. Николая в Страсбурге некогда сам обвенчал их.

16 декабря 1955 года Швейцер покинул Европу и вдвоем с женой в двенадцатый раз отплыл в Африку. Он был на этот раз еще более озабочен, чем прежде. Политическая обстановка в мире вызывала у него чувство острой тревоги. «Холодная война» между тем продолжалась, и можно было опасаться, что она в любой день перерастет в войну горячую. Американцы уже разместили вдоль «железного занавеса» «пояса из атомных мин», а также «ракеты среднего и дальнего действия с ядерными боеголовками». Готовились новые континентальные ракеты. Целые эскадры бомбардировщиков стояли наготове, в любой миг они могли подняться в небо. Появились атомные подводные лодки, способные выпускать ракеты с атомными боеголовками из-под воды. Существовали уже огромные арсеналы атомных бомб. Американцы похвалялись своей якобы «чистой водородной бомбой», сила взрыва которой, утверждали они, во много раз превосходит мощность атомной бомбы. Было известно, что изобрел это чудовищное название «чистая водородная бомба» некий физик по фамилии Теллер. Создавалось впечатление — и, видно, это входило в намерения апологетов «холодной войны», — будто человечество расположилось на огромной пороховой бочке.

В этот период культ Швейцера достиг своего апогея. Средства массовой информации в буржуазном мире обожествляли его. С именем Швейцера связывалось законное человеческое стремление к вечному миру на планете, над которой нависла угроза, но это имя хотели использовать для целей «холодной войны» и одновременно испытывали самые мощные виды оружия, одну за другой взрывали «пробные» бомбы. Трудно сказать, понимал ли Швейцер, какое место отводилось ему в расчетах фабрикантов политических настроений. Можно лишь утверждать, что он не позволил превратить себя в некоего идола этого лицемерного культа и, когда решил, что время пришло, возвысил голос протеста.

О жизни Альберта Швейцера, о его трудах и о его больнице в Ламбарене уже написано свыше шестисот книг и брошюр. Его собственные книги, и прежде всего автобиографические — «Из моей жизни и размышлений» и «Из моего детства и юности», а также его книги об Африке — «Между водой и девственным лесом», «Африканские рассказы», «Письма из Ламбарене» и маленькая новелла «История моего пеликана» издавались рекордными тиражами. Солиднейшие газеты посылали в Ламбарене своих репортеров с заданием отыскать «доктора из джунглей» и рассказать читателям о нем и о его больнице. Пожалуй, во всем буржуазном мире не было в ту пору другой фигуры, которая пользовалась бы столь высоким престижем, как Швейцер.

Будет ли человечество прислушиваться к его словам, после того как оно восхваляло его, как никого другого, покажет будущее. В 1955 году Эйнштейн, словно зная и предчувствуя, что замыслили сделать с его другом Швейцером и что неизбежно должно произойти, сказал о нем следующее: «Этот человек каким-то образом пользуется всемирным престижем — не столько благодаря своим заслугам, хотя сами по себе они достойны восхищения, сколько благодаря всему складу своей личности, не вмещающемуся ни в какие привычные представления». 23 апреля 1957 года радиостанция Осло, города, наградившего его Нобелевской премией мира, передала написанное Швейцером «Обращение к человечеству». Это был призыв к правительствам прекратить опасные для человечества испытания ядерного оружия. С удивительным знанием дела^{41} и притом в общедоступной форме в этом воззвании были описаны физические закономерности радиоактивных излучений и их последствия в случае, если в процессе ядерных испытаний они выйдут из-под контроля. Швейцер призывал человечество потребовать, чтобы правительства стран, располагающих атомным оружием, прекратили его испытания. Швейцер при этом сознательно ссылался на то огромное уважение, которое ему неоднократно выражали публично: «Мои лета, а также расположение людей, которым я обязан выдвинутой мной идее благоговения перед жизнью, позволяют надеяться, что мое предостережение, мой призыв расчистят путь к пониманию этой проблемы».

Опубликовав это обращение, Швейцер тем самым недвусмысленно встал на сторону Всемирного движения сторонников мира. «Чтобы высказать общественное мнение подобного рода, не нужно ни проводить голосование, ни создавать какие-либо комиссии. Истина воздействует самим фактом своего существования. И если прекратятся испытания атомных бомб, это уже будет заря, предваряющая восход солнца, солнца надежды, которого ждет не дождется наше несчастное человечество».

Вот тут-то и обнаружилось, чего в действительности стоила шумиха, поднятая вокруг личности Швейцера буржуазной печатью. Средства массовой информации, еще недавно не знавшие удержу в похвалах гуманисту Швейцеру, вдруг начали его критиковать. Правда, делали они это исподволь, но не понять этого было невозможно. «Старик из джунглей» вмешался в политику, «великий человек нарушил правила игры», писал один из его биографов в Соединенных Штатах.

Поход против Швейцера начали американские газеты, за ними потянулась и пресса Западной Европы. Конечно, было не так-то просто оговорить человека, которого вчера еще превозносили до небес и который был примером для миллионов людей, а потому старались изыскать способ подорвать его авторитет.

Больница в Ламбарене к тому времени уже могла одновременно вместить свыше пятисот пациентов. В ее простых, барачного типа, строениях располагалось, считая пациентов и их родичей, до двух тысяч человек. На плечи четырех-шести врачей, двадцати-тридцати их помощников и примерно шестидесяти служащих больницы из числа местного населения ложилась большая и напряженная работа. Было далеко не просто поддерживать распорядок больничного дня, необходимый для успешного лечения пациентов, размещать и обеспечивать питанием сотни их родственников, среди которых было много детей, наконец, заставлять всех здоровых людей работать на благо больницы. Ведь всем было известно, что больным разрешено приезжать в больницу в сопровождении родственников и последние могли жить здесь, как в своей родной деревне, вплоть до выздоровления больного. Этот метод оправдывал себя, поскольку создавал основу для взаимного доверия. За больными в больницу следовали целые семьи, прихватив с собой кастрюли, собак, разную мелкую живность. Теперь уже не приходилось говорить о больничном городке. Это был настоящий больничный город. Разрастание больницы создавало проблемы, которые почти невозможно было разрешить. Поддерживать чистоту в больнице и то становилось все труднее. Необходима была полная реорганизация больницы: требовались новое медицинское оборудование, отвечающее современным достижениям науки, более комфортабельные помещения для пациентов и их родственников, а также следовало построить мощную электростанцию, обеспечить бесперебойное водоснабжение и, главное, наладить отвечающую всем современным гигиеническим требованиям систему канализации. Осуществить все эти меры представлялось тем более неотложным, что в девственный лес внезапно, чуть ли не за одну ночь, вторглась техника. Неподалеку от больницы построили аэродром, и все необходимое оборудование можно было быстро доставлять самолетом в Ламбарене.

В то время Швейцеру шел девятый десяток, и он уже был не в силах взяться за долгую и трудоемкую реорганизацию больницы. Он откровенно заявил: «пусть этим займутся другие, те, кто придет мне на смену».

Вот здесь-то недруги Швейцера и усмотрели благодатную почву для хулы. У них не хватило смелости обрушиться на «старика» за его выступления в защиту мира. Нo они надеялись бросить тень на его репутацию, описав порядки в больнице. Они заявляли, что больница «безнадежно устарела», что в ней повсюду грязь, которая невыносимо воняет. Нет смысла перечислять все обвинения. Само собой разумеется, что Швейцера при этом честили как могли, называя его, к примеру, «маразматиком, упрямцем, вздорным стариком». Однако доктору симпатизировали миллионы людей, и, после того как он выступил со своим «Обращением к человечеству», все выпады подобного рода лишь усиливали его популярность.

Подобный трюк со стороны прессы никак не отразился на поведении Швейцера. Он все это предвидел. Один из его друзей как-то писал, что вслед за «обожествлением» «неизбежно наступает обратная реакция». Обратная реакция и в самом деле наступила, но отнюдь не в силу «неизбежности», а потому, что личность Швейцера не укладывалась в систему стандартных представлений буржуазного гуманизма. Швейцер не хотел служить живым алиби темной совести преступников от колониализма и военных авантюристов. Нападки прессы не подорвали нравственную силу восьмидесятидвухлетнего Швейцера, но все же огорчили его. С горечью сносил он тяготы трудовых будней. День за днем повторял он, несомненно с иронией, свой девиз: «Работай и не отчаивайся».

22 мая 1957 года пришлось срочно самолетом отправить Елену Швейцер в Европу. Как врач и как муж, Швейцер был глубоко встревожен состоянием ее здоровья. И 1 июня 1957 года, 78 лет от роду, Елена скончалась в одной из больниц Цюриха. Не стало чуткой, самоотверженной, неутомимой спутницы жизни Альберта Швейцера. Исполняя волю Елены, ее останки кремировали, а урну перевезли в Африку и захоронили в тени финиковой пальмы, всего в нескольких метрах от рабочего кабинета ее мужа.

В том же, 1957 году Швейцеру пришлось совершить поездку в Европу, затем в 1959 году он вторично отправился туда, но лишь на несколько недель. Как и прежде, его появление повсюду вызывало широкий резонанс. Казалось даже, будто хула, жертвой которой он стал, чуть ли не умножила число его поклонников. Снова на него посыпались почетные титулы и разного рода премии. Друзья Швейцера, особенно в Швейцарии и в Скандинавских странах, опасались, что после смерти Елены, после злопыхательской клеветы со стороны прессы в разных странах перед ними предстанет сломленный человек. Но они с радостью убедились, что Швейцер по-прежнему бодр и готов к борьбе, и если, быть может, он теперь реже улыбался, то и решимость его стала тверже.

В апреле 1958 года радиостанция города Осло передала три составленных Швейцером воззвания против угрозы атомной войны. В этих воззваниях он формулирует свою точку зрения гораздо отчетливее и конкретнее прежнего. Он требует прекращения испытаний ядерного оружия и устранения угрозы войны. Так Швейцер стал одним из инициаторов массового движения, которое добилось заключения соглашения о запрете испытаний атомного оружия. Бесспорно, он прекрасно понимал, кто начал злосчастную гонку ядерных вооружений. И он без обиняков заклеймил виновникa: «Каким образом очутились мы в этом положении? В 1945 году Америке удалось изготовить атомную бомбу на базе распада ядра урана-235. Эту бомбу она сбросила 6 августа 1945 года на Хиросиму, а 9 августа — на Нагасаки.

Обладание атомной бомбой обеспечило ей уникальное военное превосходство над всеми другими народами.

Начиная с июля 1949 года Советский Союз также располагает атомной бомбой. И притом эффективность ее столь же велика, сколь и эффективность усовершенствованной за период с 1946 по 1949 год американской бомбы. Ныне мир между обеими державами обеспечен постольку, поскольку каждая из них остерегается бомбы другой стороны.

3 октября 1952 года Англия произвела первый взрыв своей первой атомной бомбы на острове Монтебелло (у северо-западного побережья Австралии).

Чтобы вернуть себе превосходство, Америка решилась поручить Эдварду Теллеру приступить к изготовлению водородной бомбы, от которой ожидают, что она во много раз превзойдет прежнюю урановую бомбу».

Швейцер предостерегает:

«Если мы хотим выпутаться из безрадостного положения, в котором очутились, то люди и народы должны научиться мыслить по-новому...

В настоящее время у нас имеются два пути. Первый — продолжать бессмысленную гонку и соперничество в ядерном вооружении, что грозит неизбежной и скорой атомной войной, второй — отказаться от атомного оружия и надеяться, что Америка, Советский Союз и другие народы сумеют сосуществовать в согласии и в мире. Первый путь исключает возможность мирного, спокойного будущего. Иное дело — второй. И мы должны дерзнуть пойти по второму пути...

Цель, к которой отныне должны быть устремлены все взоры, состоит в том, что вопросы, вносящие раздор между народами, должны решаться не с помощью войн, а мирным путем».

Это воззвание имело широкий отклик во всем мире. С ним были солидарны миллионы миролюбивых людей, многие известные деятели. ...Глубоко был обрадован выступлением Швейцера Джавахарлал Неру, который годом раньше побудил Швейцера написать «Обращение к человечеству» и заговорить наконец во весь голос. Некоторые политические деятели также публично заявили, что поддерживают выступление Швейцера.

И в последующие годы Швейцер неоднократно высказывался по вопросам войны и мира и выступал как инициатор или участник разных воззваний и акций в защиту мира.

Многие газеты, начавшие порочить репутацию Швейцера, теперь усилили свои нападки на него, доведя их до уровня непристойной брани. Так, претенциозная газета «Санди экспресс», которая некогда особенно рьяно восхваляла скромность Швейцера-гуманиста, теперь вопрошала: «Верно ли, что он застенчивый, скромный человек? Или, может, это своего рода Грета Гарбо с усами?»

Один из крупных еженедельников ФРГ как-то раз начал свою пространную статью о Швейцере словами: «Он похож на близкого родственника самого господа бога. И именно так он себя и ведет».

После того как удалось добиться заключения первого соглашения о запрещении испытаний ядерного оружия, в чем, безусловно, сыграли свою роль и воззвания Швейцера, тот же журнал писал: «Воззвание отзвучало, испытания ядерного оружия временно прекращены. Но гонка вооружений продолжается с такой яростью, как никогда раньше. Альберт Швейцер вновь уединился в своей обители мира в Ламбарене, невыносимо загаженном отбросами».

На протяжении минувших десятилетий в Ламбарене вместе со Швейцером трудились люди самых различных взглядов и национальностей. И нельзя согласиться с другом и учеником Швейцера, профессором Миндером, когда он пишет: «Лишь после того как Швейцер выступил со своими воззваниями против атомной войны, его словно бы открыли для себя государства восточного блока. Они оценили его деятельность в Африке как антибуржуазную и антиимпериалистическую!»

Но ведь в «государствах восточного блока» средства массовой информации никогда и не «обожествляли» Швейцера. И до и после второй мировой войны у него было там много поклонников^{42}; организации, учреждения и общественные деятели восхищались этим замечательным человеком, обсуждали его идеи и выказывали ему искреннее уважение. И, естественно, число его приверженцев как в западных странах, так и в Восточной Европе резко возросло после его выступления за мир во всем мире.

Общественность социалистических стран стала проявлять все больший интерес и к личности его, и к его делам. Заместитель председателя Государственного совета Германской Демократической Республики Геральд Геттинг неоднократно посещал Ламбарене и в беседах с Альбертом Швейцером обменивался с ним суждениями по остроактуальным вопросам мира во всем мире.

9 декабря 1959 года Швейцер простился с Европой. Это было прощанием навсегда. Ему хотелось отметить свое 85-летие в Ламбарене. И он в четырнадцатый раз отплыл в Африку. Швейцер был последователен всегда и во всем: он хотел до конца своих дней жить там, где столько лет трудился и боролся во имя торжества человечности.