Альберт Швейцер. Картина жизни

В Африку

Как только у Швейцера появилась уверенность, что ему удастся собрать средства, необходимые для создания небольшой больницы в Африке, он ускорил подготовку к отъезду. Решение его было бесповоротно: он начнет работать врачом при миссии на реке Огове во Французской Экваториальной Африке. Иного выхода у него не было: самостоятельно организовать больницу в джунглях он не мог, ни одна инстанция не дала бы ему разрешения на это — в колониях врачам дозволялось работать лишь под началом колониальных властей или же других официальных учреждений.

Швейцера ждали еще и другие трудности. Ведь Парижское миссионерское общество не изменило своего решения, вынесенного несколько лет назад: не принимать Швейцера на службу в качестве врача миссии в Экваториальной Африке. В сущности, Швейцера это решение устраивало: он предпочитал остаться независимым. Поэтому он предложил миссионерскому обществу, что бесплатно возьмет на себя медицинское обслуживание населения всего района реки Огове, находящегося в ведении миссии, и установит свою постоянную резиденцию в Ламбарене. Новый глава Парижского миссионерского общества был бесконечно рад возможности таким путем заполучить столь необходимого миссии врача.

Со дня опубликования в журнале миссионерского общества того памятного призыва о помощи прошло восемь лет, но, кроме Швейцера, никто не изъявил желания работать врачом в Габоне. Отсюда и радость главы миссионерского общества. Однако ортодоксальные члены парижского комитета держались иного мнения. Хотя они и понимали, насколько выгодно заполучить врача для миссии в Габоне без каких-либо дополнительных расходов, все же они решили вызвать Швейцера на заседание комитета и проверить его ортодоксальность, прежде чем они примут его предложение.

Швейцер отказался прийти на заседание комитета. Он, обладатель трех ученых степеней, не собирался являться на экзамен к людям, из которых большинство не имело специального богословского образования, а многие наряду со своими функциями членов комитета миссионерского общества постоянно занимались еще и другими, довольно заурядными делами. «Христос, призвав к себе своих апостолов, требовал от них лишь одного — следовать за ним» — так мотивировал свой отказ Швейцер и в раздражении добавил: «Вздумай миссионерское общество отвергнуть предложение мусульманина, готового взять на себя лечение больных негров, даже и тогда оно совершило бы грубую ошибку». Он оказался тем не менее достаточно осмотрительным, чтобы не порывать с миссионерским обществом окончательно.

Швейцер предложил поочередно посетить всех членов комитета и в частной беседе изложить им свои намерения.

На эти визиты Швейцер затратил несколько вечеров. Хотя ему не удалось развеять сомнения всех членов комитета в пригодности его кандидатуры и убедить их в том, что его религиозные взгляды не представляют никакой опасности для душ туземцев и не подорвут репутации миссионерского общества, все же комитет большинством голосов разрешил Швейцеру работать при миссии в Ламбарене на предложенных им условиях. Правда, ему пришлось дать обязательство не совершать никаких религиозных обрядов, к примеру актов крещения, не читать проповедей и так далее, а строго ограничиться врачебной деятельностью: опасались, как бы своими богословскими воззрениями он не внес смуту в умы миссионеров и обращенных в христианство туземцев.

Возмущенный данным Швейцеру разрешением, один из членов комитета даже демонстративно вышел из общества. Швейцеру ничего другого не оставалось, как согласиться с условиями комитета. Он добился того, чего хотел, а дискриминационные ограничения комитета мало его заботили. Впоследствии в беседах с друзьями он с иронией описывал скудоумие и косность его противников из миссионерского общества. По прибытии в Африку Швейцер очень скоро убедился, что руководство Парижского миссионерского общества имело весьма смутное представление о действительном положении в Африке.

Предстояло преодолеть еще одно препятствие: получить во французском министерстве колоний разрешение на врачебную практику в Габоне. Влиятельные знакомые Швейцера помогли ему получить такое разрешение, хотя он обладал лишь дипломом немецкого учебного заведения.

Приняв решение ехать в Африку, Швейцер, в общем, с самого начала не рассчитывал получать от Парижского миссионерского общества какие-либо деньги, будь то в форме жалованья или любой другой. Зная, что представляет собой это общество, он даже полагал, что так будет лучше. Он не вынес бы материальной зависимости от его недалеких руководителей. Но, конечно, дело было не только в самих руководителях миссии, нет, Швейцер вообще стремился быть максимально независимым в своем служении человеку, самостоятельно принимать любые решения. Естественно, отсюда возникали серьезные проблемы: где раздобыть огромные средства, необходимые для организации и работы больницы? Создание больницы в Африке — пусть самой скромной — было весьма дорогостоящим предприятием, не говоря уже о расходах на переезд из Европы, а также перевозку багажа.

Хотя имущественное положение Швейцера поправилось благодаря изданию его книг и гонорару за множество концертов, все равно одних этих денег никак не хватило бы для финансового обеспечения его плана. И он решил выступить в роли просителя перед своими друзьями и знакомыми. Надо представить себе, каково ему пришлось: в немецком городе Страсбурге обивать чужие пороги и просить помощи для организации больницы во французской колонии, притом что некоторые из друзей Швейцера по-прежнему считали его план авантюрой. Так или иначе, многие откликнулись на его просьбу — и только потому, что план этот исходил от Швейцера. Профессора Страсбургского университета проявили похвальную щедрость, как, впрочем, и прихожане церкви св. Николая. Правда, на долю просителя выпали и унижения. Те, кто отказывал ему, делали это в весьма оскорбительной форме. Когда же выяснилось, что необходимых средств собрать все равно не удалось, Швейцер согласился принять предложение людей, готовых предоставить ему деньги в рассрочку. Он не хотел обременять себя долгами, однако иного выхода не было. Кредиторы заверили его, что не станут устанавливать никакого определенного срока для возврата ссуды. Проценты по ссуде они требовали небольшие, и Швейцер воспользовался этим средством, поскольку считал невозможным ехать в Африку без надлежащего оснащения.

Закупив все необходимое и собрав деньги на организацию и работу больницы в течение года (по истечении этого срока друзья обещали вторично оказать ему помощь), он назначил дату отъезда.

Вечером 26 марта 1913 года в Пойаке, неподалеку от Бордо, Альберт Швейцер с женой поднялись на борт корабля, который должен был доставить их в Африку.

Багаж состоял из 70 ящиков, которые были заранее отправлены в Бордо и погружены на корабль. Во время путешествия Швейцер хотел иметь багаж при себе. «Когда мы укладывали наш ручной багаж, жена удивилась, что я беру с собой 2 тысячи марок золотом, а не в бумажных деньгах, — в 1931 году вспоминал в своей биографии Швейцер. Все остальные наличные деньги он перевел в банк в Либревиле — административном центре Французской Экваториальной Африки. — Я объяснил жене, что, если вдруг разразится война, во всем мире сохранит свою ценность лишь золото, судьба же бумажных денег весьма неопределенна, а банкноты могут быть даже блокированы».

Швейцер тревожился и за судьбу денег на его текущем счете во французском колониальном банке: что будет с ними, если начнется война?

Нетрудно представить себе, как испугало Елену Швейцер объяснение мужа. Они отправлялись в неизвестность, в девственные леса Африки, горестно сознавая, что в ближайшем будущем может вспыхнуть война между Германией и Францией.

Пассажирский пароход «Европа» с супругами Швейцер на борту отплыл из Пойака, порта приписки «конголезского» судна, и устремился навстречу открытому морю. С этой минуты началось дерзновенное приключение, имя которому — гуманизм. Швейцер с веселой насмешкой называл себя и жену «авантюристами милосердия».

Это первое путешествие в Африку Швейцер описал в своей книге «Между водой и девственным лесом» (с подзаголовком «Переживания и наблюдения врача в девственном лесу Экваториальной Африки»), которая вышла в свет в 1921 году. Швейцер показал себя в ней великолепным рассказчиком. Его простая, безыскусная манера повествования, чуждая каким бы то ни было претензиям на оригинальность, впечатляет именно в силу этой особенности. Для него всегда важен лишь предмет разговора, и он неизменно излагает суть дела так, что любому читателю становится ясна его мысль. Кстати, этим достоинством обладают и его научные работы.

Тринадцать раз довелось Швейцеру совершить путешествие из Европы в Ламбарене, и всякий раз он плыл на пароходе одним и тем же маршрутом. Несомненно, наибольшее впечатление произвела на Швейцера и его жену самая первая поездка. В этом они не отличались от большинства путешественников, впервые сталкивающихся с новым, прежде неведомым им миром. Швейцеру эти впечатления запомнились настолько, что даже спустя много лет он сумел взволнованно описать их: «Как восхитительно искрится по вечерам море, взборожденное колесами парохода; пена фосфоресцирует, а светящиеся медузы вздымаются вверх, как раскаленные шары»^{15}.

Собственно говоря, Швейцер надеялся, что во время плавания сможет работать над своими рукописями, ведь он никогда в жизни не предавался безделью. Однако обстоятельства все время мешали ему. Сначала «Европу» несколько дней подряд так сильно качало, что нечего было и мечтать о спокойной работе в каюте. Пароход оказался совершенно плоскодонным, что совсем не обычно для судна подобных размеров, но это было необходимо для того, чтобы оно могло подниматься по реке Конго.

Швейцер с интересом осматривал все города, в портах которых судно бросало якорь. Эти первые африканские впечатления остались у него в памяти на всю жизнь.

«В Дакаре, большом порту колонии Сенегал, мы с женой впервые ступили на африканскую землю, которой мы решили посвятить нашу жизнь. Это была торжественная минута»^{16}.

На борту «Европы» было около трехсот пассажиров — чиновников колониальных администраций, военных, плантаторов и торговцев. В кают-компании вместе с четой Швейцер обедали несколько офицеров и жены колониальных чиновников, которые после отдыха возвращались в Африку. Когда они узнали о планах Швейцеров, да еще, что те впервые едут в Африку, на голову супругов обрушился град советов. Альберт Швейцер писал:

«Чувствуем себя новичками и домоседами. Вспоминаются куры, которых моя мать каждый год прикупала к своим у птичника-итальянца: в первые дни они выделялись из числа остальных своим запуганным видом. В лицах наших спутников поражает выражение энергии и решимости»^{17}.

В этих его словах еще сквозит напряженное ожидание и некоторое сомнение в собственных силах; наверно, все эти чувства нахлынули на него в тот час, когда он писал, глядя на других пассажиров: «Все эти люди уже работали в Африке. Как относились они к этой работе? Во имя каких идеалов они живут? За столом они с вами приветливы и милы, но каковы они на своих постах? Есть ли у них чувство ответственности?»^{18}.

Судьба впервые свела его с колониальными чиновниками в таком количестве. И его одолевали, требовали ответа вопросы: «...красные крыши приморского города приветливо выглядывают из зелени... а за всем этим лежит необъятная страна, где каждый из тех, кто сейчас расстается с нами, будет господином и властелином и будет что-то значить для ее будущего»^{19}.

14 апреля пароход достиг мыса Лопес, где впоследствии была построена гавань Порт-Жантиль, в устье Огове. Выгрузка началась прямо на открытом рейде. Швейцер был серьезно встревожен. Дорожные спутники предупредили супругов, что им придется платить таможенную пошлину за весь багаж.

Они рассказали Швейцеру уйму страшных историй про огромные колониальные пошлины и свирепых таможенников. В среднем пошлина взималась в размере 10 процентов от стоимости багажа. Швейцеры, у которых все расходы были рассчитаны до пфеннига, не на шутку перепугались. Они никак не предполагали, что им придется платить пошлину за медицинское оборудование. Встреча со служащими таможни на мысе Лопес вылилась в настоящий поединок, и в конечном итоге Швейцер был рад, что еще дешево отделался. «...Таможенный чиновник обошелся с нами довольно милостиво. Может быть, тревога на наших лицах, когда мы предъявили ему список содержимого наших семидесяти ящиков, смягчила его»^{20}.

Чиновник сделался неумолимым, лишь когда очередь дошла до чистого медицинского спирта. За каждый литр Швейцерам пришлось уплатить по два франка пошлины. Дело в том, что пошлина на спиртные напитки являлась одним из важнейших доходов для этой французской колонии.

Наконец формальности, связанные с въездом в Габон, были завершены, и супруги Швейцер могли ступить на землю, где предполагали поселиться навсегда. Когда моторная лодка везла их с борта «Европы» к пристани, перед самой лодкой в устье Огове вдруг появился огромный кит. Елена Швейцер впоследствии часто вспоминала, какой ужас внушило ей это чудовище, показавшееся неким зловещим посланцем Черного материка.

На мысе Лопес путники пробыли недолго, им предстояло пересесть на речной пароход «Алембе». Селение Ламбарене расположено примерно в трехстах километрах от устья Огове. Багаж Швейцеров — семьдесят ящиков — оказалось невозможно погрузить на «Алембе», все места на пароходе были проданы. Только спустя две недели их вещи перевезли в Ламбарене уже другим пароходом.

«Алембе» оказался плоскодонным, отапливаемым дровами речным судном с колесами, расположенными в задней части корпуса. На первой остановке после нескольких часов плавания пароход должен был погрузить на борт дрова. Путь в Ламбарене занял много времени. На «Алембе» было совсем немного пассажирских кают, однако отчасти из-за близости парового котла в них днем и ночью стояла невыносимая жара.

Швейцерам ничего не оставалось, как проводить день и ночь среди пассажиров-африканцев на палубе, где царила крайняя теснота: много места занимали разного рода грузы. Но даже ночью на палубе не прекращались суета и шум.

Швейцер был ошеломлен первыми впечатлениями от трагических последствий колонизации. Швейцер так описывает эпизод, который произошел, когда «Алембе» бросил якорь в порту, где должен был погрузить дрова.

«Капитан выговаривает старшине деревни, что дров заготовили слишком мало. Тот приносит свои извинения и патетические слова свои сопровождает не менее патетическими жестами. В конце концов объяснение их сводится к тому, что старшина охотно соглашается взять за дрова вместо денег спиртное...»^{21}.

Один из торговцев, тоже находившийся на «Алембе», объяснил Швейцеру: «Бóльшая часть денег, которые страна получает от продажи леса, уходит на спиртные напитки. Мне довелось бывать в самых разных колониях. Водка — злейший враг всех культурных начинаний»^{22}.

Но ведь водку привозили из Европы, и торговцы, как оптовые, так и мелкие, разумеется, были европейцами.

Путешествие по реке не доставило Швейцерам удовольствия. Однако первые впечатления от Африки были потрясающими по силе. Они одновременно и вдохновляли и угнетали:

«Вода и девственный лес!.. Можно ли передать чувства, которые нас охватили? Кажется, что все это сон. Допотопные ландшафты, которые мы видели где-то на фантастических рисунках, оживают перед нами въяве. Невозможно сказать, где кончается вода и начинается суша. Могучие сплетения перевитых лианами корней вторгаются в реку... Так продолжается час за часом. Все углы, все повороты реки похожи один на другой. Все время тот же самый лес, та же самая желтая вода. Впечатление, производимое на нас этим пейзажем, безмерно растет от его однообразия. Закрываешь на целый час глаза и, когда открываешь их снова, видишь в точности то же самое, что видел раньше»^{23}. Скупыми словами передает Швейцер свое настроение в ту пору: «К впечатлениям от величественной тропической природы примешиваются боль и тоска. Вместе с густеющим сумраком первого вечера на Огове надо мной ширятся тени бедственного положения Африки»^{24}.

После долгого и трудного путешествия по реке Швейцеры наконец добрались до селения Ламбарене. На пироге, основном средстве передвижения местных жителей, они проплыли оставшиеся несколько километров вверх по течению Огове до миссии. Сотрудники миссии встретили супругов приветливо, совсем не так, как можно было ожидать после всего, что Швейцеру пришлось претерпеть от руководства Парижского миссионерского общества. Работники миссии радовались, что наконец-то в Ламбарене появился врач. Единственный врач на триста километров вокруг!