Альберт Швейцер. Картина жизни

Решение

Как только Швейцер прочитал эту статью, он сразу понял: поиски закончились.

Много десятилетий прошло с того осеннего утра. Биографические труды, исследования, посвящавшиеся впоследствии Альберту Швейцеру, где подчас встречались и весьма сомнительные толкования его поступков, часто подчеркивают ту странную случайность, в силу которой статья председателя миссионерского общества попала в руки Швейцера именно в этот момент и будто бы коренным образом перевернула всю его жизнь. Разумеется, в действительности дело обстояло иначе. Направление поисков Швейцера определялось его индивидуалистическими устремлениями: он не мог, да и не хотел, уложить свой замысел в те рамки, которые предлагал ему окружающий мир. Он следовал влечению собственной натуры, чрезвычайно независимой натуры разносторонне одаренного человека. Вероятно, помимо всего прочего его привлекала возможность в процессе осуществления своего предприятия проявить себя в новом качестве и подвергнуть себя испытанию. Альберт Швейцер, который называл себя «человеком индивидуальных действий», осознал властную потребность своей натуры: он решил ехать в Африку не миссионером, а врачом, хотя это и требовало новых усилий. Случай подсказал ему не только форму служения человеку (работу врача), но и место этого служения — Экваториальную Африку. Много лет спустя Швейцер скажет, что он готов был отправиться в любой отдаленный уголок земного шара, чтобы помогать там самым обездоленным из обездоленных.

Новым дерзким предприятием, серьезной пробой сил стало для Швейцера — теолога и философа — изучение медицины. Разумеется, он не хотел и не собирался отказываться ни от завершения многочисленных начатых им работ, ни от своих разнообразных обязательств. Он еще не закончил необходимых исследований для книги о Бахе, не была написана и книга о жизни Иисуса Христа, как, впрочем, и обстоятельный труд об искусстве органостроения. Беспрерывно возникали у него также в изобилии новые замыслы, контуры которых обрисовывались довольно четко. К этому следует добавить еще лекции на теологическом факультете, органные концерты, лекции о литературе в Париже, проповеди в церкви св. Николая да еще множество других дел и забот, отнимавших бóльшую часть его времени.

Поразительно, как удавалось Швейцеру одновременно работать на столь различных поприщах и притом создать настолько ценные труды, что ими до сих пор пользуются. Наверно, это под силу лишь очень талантливому человеку, умеющему максимально сосредоточить свои мысли на предмете исследования, точно оценить свои разнообразные дарования и отмежевать их друг от друга. Но безусловной предпосылкой подобного подвига является крепкое здоровье.

Швейцер отнюдь не пребывал в состоянии мучительного переутомления. Все труды, которые он добровольно взял на себя, приносили ему чувство удовлетворения, хотя порой среди обилия дел у него и вырывался тяжелый вздох отчаяния.

Весной 1905 года Швейцер совершил очередную поездку в Париж. 11 марта состоялся с его участием первый вводный концерт Парижского общества любителей Баха. Швейцер был одним из его основателей. К этому времени он уже твердо решил «осуществить свой план служения человеку в Экваториальной Африке».

С того дня, когда он прочитал статью о тяжелом положении миссии в Конго и в восторге сказал себе, что вот наконец нашел то, что искал, прошло много месяцев. Тридцатилетие — рубеж, который Швейцер сам установил для себя, чтобы отныне коренным образом изменить свою судьбу, — миновало. Месяцы, истекшие с того дня, были наполнены душевными муками. Швейцер писал впоследствии, что в ту пору он чувствовал себя, как «тот человек из притчи, который хотел воздвигнуть башню, но в то же время сомневался, надо ли ему это делать». Уже на склоне лет он признавался друзьям, что окончательное решение далось ему ценой напряженной душевной борьбы.

Поначалу Швейцер не делился своими намерениями ни с кем, кроме одного-единственного верного друга. Он отчетливо представлял себе, как отнесутся к его замыслу родные и друзья. Он хотел было поговорить о своих планах с Видором, отечески привязавшимся к нему, но не посмел и решил сначала предпринять определенные организационные шаги.

В этот свой приезд в Париж он познакомился с Роменом Ролланом. Швейцер встретился с ним у Видора и поначалу принял его за музыканта, потому что Роллан брал у Видора уроки игры на клавире. Однако, узнав, кто он, Швейцер был потрясен профессиональной добросовестностью писателя. В то время Роллан работал над своим романом «Жан-Кристоф», впоследствии принесшим его автору огромную славу. Герой этого романа, как известно, музыкант; Роллан, писатель-реалист, считал необходимым неделями упражняться на инструменте, чтобы создать правдивый образ главного действующего лица.

Швейцер решил объявить всем о своем намерении осенью, после завершения эссе «Немецкое и французское искусство органостроения». Сразу после этого он собирался приступить к изучению медицины. Тогда уже не останется времени для ненужных сомнений и разговоров, полагал он. Огорчало Альберта Швейцера лишь одно: он понимал, что к этому сроку никак не сможет закончить свой труд об истории жизнеописаний Христа. Однако он решил продолжать работу над этой книгой.

13 октября 1905 года Швейцер сообщил в письмах к своим родным и нескольким друзьям, что (по зрелом размышлении) начинает изучать медицину, с тем чтобы после завершения курса уехать работать врачом во Французскую Экваториальную Африку.

Как он и ожидал, разразилась буря. Одни неистовствовали, негодовали, у других его решение вызвало полное недоумение. Швейцера убеждали, что его замысел лишен всякого смысла, а его самого сравнивали с человеком, «который закопал в землю свой талант». В особенности родители, и прежде всего отец, никак не могли понять, почему их сын, наделенный столькими разнообразными дарованиями, сын, которому прочили блестящую карьеру, вдруг решился на такое. Уехать в Африку! В джунгли! И ведь это чрезвычайно рискованно! Страшные опасности подстерегают там человека: тропическая лихорадка и одиночество, коварство туземцев и дикие звери.

Сначала его родители, потом брат и сестры, дядюшки и тетушки, кузены и кузины Швейцера принялись уговаривать его отказаться от своего безумного плана. Уж если ехать в Африку, то на худой конец чиновником колониальной администрации или же лесоторговцем. Еще как-то можно было понять желание отправиться в Африку миссионером на некоторый срок, года на два-три. Здесь сказалось то особое пристрастие, которое питал к миссионерской работе отец Швейцера. Самому ему ведь так и не довелось стать миссионером. Донимали Швейцера и его друзья-богословы. Они тоже еще как-то могли бы его понять, если бы он отправился в Африку миссионером, чтобы нести слово божье язычникам. Но ехать в Африку врачом?! Кое-кто из друзей Швейцера всерьез опасался, не помутился ли у него рассудок; были даже такие, кто с отвращением отвернулся от него, усматривая нечто патологическое в подобном решение человека его возраста и положения. Но больше всех, разумеется, был потрясен Видор, полюбивший Швейцера, как родного сына. Именно объяснения с ним особенно боялся Швейцер. Видор огорченно и гневно назвал Альберта «генералом, который вздумал взять ружье и полезть в окоп».

Но корабли были уже сожжены. Неделю за неделей выдерживал он перекрестный огонь обвинений, исступленных уговоров и клеветы. Он не поддался, хотя нервы его подверглись тяжелому испытанию.

Не все сказанное он отвергал с ходу; так, много раз, к примеру, задумывался он над тем, что, может быть, и впрямь целесообразнее служить своим идеалам в должности миссионера. Но и тут тоже он не поддался уговорам и решил приступить к изучению медицины. Овладение этой трудной наукой отняло у него много лет и много сил. «В том, что изучение медицины потребует от меня огромного напряжения, я нисколько не сомневался».

Известный философ, теолог, проповедник, директор фонда, преподаватель университета, художник, писатель и специалист по органостроению решил, что отныне его назначение — быть врачом в девственном лесу Африки. Каким уважением к его универсализму, какой серьезностью должна быть проникнута критика подобного намерения! Однако Швейцер не страшился никаких трудностей, даже жертв, он хотел лишь одного — осуществить свою мечту и непосредственно служить людям. Так неужто слишком высока цена, которую ему придется заплатить за право быть примером другим? Может быть, окружающим необходим этот пример, который должен сам по себе привлечь внимание и возыметь определенное действие?

Если Швейцер с самого начала сознавал, что осуществить свою мечту он мог, лишь сделавшись врачом, то отнюдь не потому, что уже тогда критически относился к миссионерской деятельности. Он собирался работать врачом в составе миссии, поскольку его материальное положение не оставляло ему иных возможностей. К тому же медицинское обслуживание туземного населения французских колоний в ту пору почти исключительно составляло прерогативу миссионерских обществ. Однако настороженное отношение Швейцера к Парижскому миссионерскому обществу имело определенные основания: «Был еще и другой довод в пользу того, чтобы ехать в Африку врачом. После всего, что мне довелось слышать о Парижском миссионерском обществе, я сомневался, что устрою его в роли миссионера». Опасения Швейцера оправдались. «Что вопрос ортодоксальности имеет для комитета Парижского миссионерского общества точно такое же значение, как и для всех прочих обществ, мне сразу же дали почувствовать, как только я предложил свои услуги. Добрейший директор миссии Бегнер был, правда, чрезвычайно растроган тем, что кто-то откликнулся на его призыв ехать работать в Конго, однако тут же признался мне, что вначале придется устранить некую преграду, а именно серьезные возражения, которые высказывались членами комитета против моих теологических взглядов. Когда же я заверил его, что хочу ехать в Африку „всего лишь врачом“, у него словно камень с души свалился. Правда, вскоре он вынужден был сообщить мне, что многие члены комитета и тут высказали возражения: миссия не должна пользоваться услугами врача, который, хоть и правильно понимает христианскую любовь, в то же время неправильно толкует христианскую веру».

Однако поначалу Швейцера мало беспокоило отношение к нему Парижского миссионерского общества. Ведь до окончательного решения вопроса оставалось еще несколько лет.

Вместе с тем некоторые проблемы, связанные с осуществлением его плана, оказались сложнее, чем он предполагал. Прежде всего поступление на медицинский факультет. Впоследствии Швейцер вспоминал: «Когда я пришел к профессору Фелингу, тогдашнему декану медицинского факультета, с просьбой зачислить меня студентом, мне показалось, что он охотно поручил бы меня заботам своего коллеги-психиатра».

Пришлось также решить и ряд вопросов юридического характера. Как приват-доцент и преподаватель Страсбургского университета, Швейцер не мог быть одновременно зачислен студентом того же учебного заведения. Вздумай он, однако, учиться на медицинском факультете экстерном, тогда по существующим правилам его впоследствии не имели права допустить к выпускным экзаменам. В конце концов академические инстанции все же пошли ему навстречу: если Швейцер продемонстрирует отличные успехи в занятиях на медицинском факультете, профессора в порядке исключения выдадут ему свидетельство на право держать выпускные экзамены. Правда, подобный вариант не слишком его устраивал.

Швейцер признавался: «Отныне и на много лет вперед началось мое единоборство с усталостью». До сей поры он всю жизнь занимался исключительно гуманитарными науками, теперь же он приступил к освоению естественных наук, поскольку это было необходимо для изучения медицины, но новые занятия радовали его. Тем не менее освоение новой области знания поначалу требовало от него больших усилий.

Решение Швейцера после 30 лет посвятить себя «непосредственному служению человеку» никак не повлияло на его прежние занятия, многолетнее изучение медицины стало для него, таким образом, своего рода переходным периодом. Вплоть до окончания работы о жизни Христа, которое пришлось на январь 1906 года, Швейцер оставался на посту директора фонда св. Фомы, поскольку нуждался в сохранении материальной базы. И только после завершения книги он отказался от директорского поста. Теперь у него снова нашлось время для органных концертов. Как органиста его особенно прославили концерты, которые устраивало Парижское общество любителей Баха.

Книги Швейцера издавались пока весьма скромными тиражами, что лишь незначительно облегчало его финансовое положение, зато гонорары от концертов, поскольку он теперь выступал довольно часто, более чем компенсировали отсутствие директорского жалованья. Концерты к тому же приносили огромное удовлетворение; признание общественности, чаще всего выливавшееся в восторженные формы, не могло не льстить даже такому человеку, как Швейцер, отнюдь не предрасположенному к тщеславию.

Невольно напрашивается вопрос: не было ли «единоборство с усталостью» испытанием, к которому Швейцер сознательно себя принуждал? Едва закончив исследование, посвященное жизнеописаниям Христа, Швейцер задумался над воззрениями апостола Павла: не уходят ли они, как и идеи исторического Христа, своими корнями в эсхатологию? Швейцер, как и при исследовании жизнеописаний Христа, начал изучать всю «историю учения Павла». Поначалу он предполагал кратко изложить суть вопроса в своего рода «историко-литературном эссе», предназначенном «стать введением к эсхатологическому толкованию учения апостола Павла». Однако в процессе работы он понял, что и это эссе разрастется в книгу. И все это параллельно с только что начатым изучением медицины!

Историей изучения воззрений Павла Швейцер занимался несколько лет, почти до самого завершения своих занятий на медицинском факультете. Его выводы снова вызвали недовольство в кругах теологов, хотя и не такое резкое, как некогда его главный богословский труд — «История изучения жизни Иисуса». Швейцер в своей «Истории исследования учения Павла» не претендовал на какие-либо потрясающие открытия в этой области, но его книга — самый обстоятельный из всех имеющихся трудов, посвященных апостолу Павлу. Главный вывод: в учении Павла не сочетались эсхатологические и эллинистические идеи, как до сих пор утверждалось в научной литературе о нем. Швейцер настаивает на чисто эсхатологическом происхождении этого учения, которое тесно связано с учением Христа.

Эллинизация христианства начинается не с Павла, а после него. «История исследования учения Павла от Реформации до современности» вышла в свет в 1911 году. Однако Швейцер еще не завершил своего труда по этому вопросу. Первоначальный замысел его был несравненно обширнее, но за недостатком сил и времени он не мог осуществить его тогда, вторая часть книги — «Мистика апостола Павла» — вышла много позже, в 1930 году. Значительный интерес, и не только в профессиональных кругах, вызвала книга Швейцера о Бахе, вышедшая во Франции. Естественно, ею тотчас же заинтересовалось немецкое издательство и включило ее в свой план. Это было известное лейпцигское издательство музыкальной литературы «Брайткопф и Хертель», которое обратилось к Швейцеру с просьбой перевести книгу на немецкий язык. Разумеется, были все основания считать, что никто не справится с задачей перевода книги лучше ее автора — эльзасца Швейцера. Швейцеру было неловко отказать. Значит, он должен перевести свой собственный текст? Летом 1906 года он приступил к работе. Но вскоре он обнаружил, что не в состоянии переводить самого себя. Швейцер так писал об этом: «Совершенство французского языка состоит в способности выразить мысль кратко и ясно, совершенство немецкого — в выявлении многообразных оттенков мысли».

Об обычном переводе, следовательно, не могло быть и речи. И вот причина: «Конечно, я с детства говорил по-французски в равной степени, как и по-немецки. Однако я не считаю французский язык родным, хотя и привык с младенчества писать родителям письма по-французски, поскольку так было принято у нас в семье. Немецкий язык для меня родной, потому что эльзасский диалект, наиболее близкий мне лингвистически, принадлежит к числу германских диалектов. Собственный мой опыт говорит о том, что всякий, кто полагает, будто у него два родных языка, заблуждается. Пусть он воображает, что одинаково владеет обоими, и все же в действительности он думает только на одном из этих двух языков и только им и владеет свободно и творчески». Швейцер понял: чтобы достойно справиться с намеченной задачей, он должен заново окунуться в материал книги. И в результате преподнес лейпцигскому издательству сюрприз: французская монография объемом в 455 страниц превратилась в немецкую объемом в 844 страницы. В 1908 году вышло немецкое издание книги под названием «И.-С. Бах». На много лет вперед, вплоть до нашего времени, эта книга оставалась непревзойденным очерком жизни и искусства кантора церкви св. Фомы.

Изучение медицины требовало от Швейцера максимального напряжения. Одновременно он выполнял прочие многочисленные свои обязательства. В ожидании предстоящего экзамена Швейцер стал было сомневаться в собственных силах: «Несмотря на весь мой интерес к предмету, я не мог уйти от того факта, что память мужчины старше тридцати лет уже не столь эластична, как память двадцатилетнего студента».

Вместе с другими студентами он стал посещать «репетиторскую группу». Здесь обстоятельно прорабатывали все вопросы, которые могли встретиться на экзамене. 13 мая 1909 года Швейцер выдержал экзамен. Он рассказывал: «Против ожидания все завершилось благополучно, хотя в те экзаменационные дни я пережил самый тяжелый кризис переутомления из всех, которые я когда-либо знавал в жизни». Последующие семестры заняла работа в клиниках, что было для Швейцера менее утомительным.

Но тут произошло еще одно событие. Как органист Швейцер уже завоевал мировую известность. Точно так же и его работа «Немецкое и французское искусство органостроения» обеспечила ему глубокое уважение специалистов, внимание которых особенно привлекла высказанная в этой книге идея о необходимости реформы органостроительного дела. В мае 1909 года в Вене состоялся III съезд Международного музыкального общества. На этом съезде впервые была создана секция органостроения. «В рамках этой секции я вместе с мо-ими единомышленниками разработал „Международные правила органостроения“, где, отвергнув слепое преклонение перед чисто техническими достижениями, мы требовали вернуться к изготовлению гармоничных инструментов с отличным звучанием».

Швейцер внушал всем, что прекрасное звучание старых органов должно сочетаться с новейшими техническими достижениями начала ХХ века. Началась настоящая борьба между мастерами искусного ремесла и сторонниками промышленного изготовления органов. Дело не в том, что Швейцер рассматривал баховский орган как некий абсолютный идеал и символ культа памяти композитора, он выступал за разумное сочетание традиции с прогрессом.

Разумеется, Швейцер считался непререкаемым авторитетом. Он собственноручно разработал анкету, включавшую 150 подробных вопросов. Эту анкету разослали в шесть европейских стран всем известным органистам и органостроителям. Просмотр сотен анкет отнял у Швейцера очень много времени: на ознакомление с каждым ответом у него в среднем уходило не меньше шести часов. В 1909 году в Вене и одновременно в Лейпциге, в издательстве «Брайткопф и Хертель», вышла брошюра под названием «Международные правила органостроения»: «Борьбе за настоящий орган я отдал много времени и труда. Сколько ночей я провел над чертежами органов, которые я должен был утвердить или же изменить. Сколько поездок я совершил, чтобы на месте изучить вопрос о целесообразности реставрации какого-нибудь старого органа или же о необходимости изготовления нового».

Благодаря Швейцеру удалось сохранить и реставрировать многие старые органы в различных городах Европы, а большинство новых органов делалось в соответствии с международными правилами.

На протяжении всей жизни Швейцер в той или иной мере занимался вопросами органостроения. Всякий раз, когда он возвращался из Африки в Европу, его непременно приглашали всюду, где желали установить орган или же реставрировать старый, чтобы получить совет. Он всегда старался сохранить органы с красивым звуком. Друзья острили на его счет: «В Африке он спасает старых негров, в Европе — старые органы».

При первой возможности Швейцер отправлялся в Париж. Здесь он по-прежнему читал лекции в Сорбонне и давал органные концерты — как в рамках программы Парижского общества любителей Баха, так и сольные концерты. «Вообще, я стал чаще выступать с концертами не только потому, что завоевал известность как органист, но и потому, что, отказавшись от жалованья директора фонда св. Фомы, я вынужден был искать для себя дополнительный заработок».

В ту пору Швейцер-органист концертировал в Цюрихe, Штутгарте, Фрайбурге, Мюльгаузене, Барселоне и многих других городах. Когда же в Байрёйте давали оперы Вагнера, он, само собой, отправлялся в Байрёйт, где неизменно был гостем семейства Вагнер. Как и прежде, много времени отнимали у него лекции на теологическом факультете Страсбургского университета, к которым он готовился очень тщательно. И, кроме того, он по-прежнему проводил службы в церкви св. Николая. «Сколько проповедей для прихожан церкви св. Николая сочинил я в поезде на линии Париж — Страсбург».

К концу 1911 года учение наконец было завершено. 8 октября начались государственные экзамены по медицине.

«17 декабря, после последнего экзамена, который принимал хирург Маделунг, я вышел из больницы во мрак зимнего вечера, и у меня в сознании не укладывалось, что жуткое напряжение, связанное с изучением медицины, теперь уже позади».

Профессор Маделунг, вышедший вместе с ним на улицу, сказал Швейцеру: «Только ваше отличное здоровье позволило вам совершить такое».

Швейцеру было уже почти 37 лет. Хотя впереди еще год добровольной практики в местных клиниках, дипломная работа, но главное — изучение медицины, отнявшее у него столько сил, — уже завершено.

Весной 1912 года Швейцер отказался от преподавания в Страсбургском университете, а также от чтения проповедей в церкви св. Николая. Ему нужно было время для работы над дипломом и к тому же для подготовки к предстоящей поездке в Африку. И еще одним были заняты его мысли и чувства... 37 лет, можно сказать, зенит жизни человека. Швейцер до сей поры уделял мало времени жизненным утехам. Разумеется, он ходил в гости и не отказывался в кругу друзей выпить рюмку эльзасского вина, которое предпочитал всем другим. Этот обходительный мужчина высокого роста, приятной наружности имел успех у женщин. Не одна девушка была готова стать спутницей жизни этого разносторонне одаренного и столь популярного в обществе человека.

Но, очевидно, Швейцер был необыкновенно требователен не только к себе, но и к потенциальной подруге, и эта требовательность исключала какие-либо случайные связи, для пустого же флирта ему попросту было жаль времени, которого, как известно, ему всегда не хватало. Возможно, подобная сдержанность порождалась еще известной робостью. Он ведь собирался ехать в Африку, и разве не каждая женщина сочла бы его план сомнительным предприятием и устрашилась бы неизбежных опасностей?

Весной 1909 года Альберт Швейцер подружился с Еленой Бреслау. Собственно говоря, они познакомились еще в 1902 году, но знакомство это было мимолетным, одним из тех, какие случаются в небольшом университетском городе.

В гостевой книге пасторского дома в Гюнсбахе имя Елены Бреслау впервые упоминается в троицын день 1903 года. Очевидно, поначалу молодых людей объединяло лишь духовное сродство, обусловленное деятельностью обоих: Елена Бреслау старалась облегчить участь бедняков и особенно много сил отдавала воспитанию детей — сирот и полусирот, которых в ту пору в Страсбурге было великое множество. Когда же позволяло время, Елена с увлечением занималась музыкой. Неудивительно поэтому, что встреча, которая послужила началом сближения Альберта Швейцера с Еленой Бреслау, произошла во время их общих занятий музыкой. В пустом соборе Елена разучивала хорал с группой детей, а наверху Альберт играл на органе вариацию на тему Баха.

Елена Бреслау родилась 25 января 1879 года. Отец ее, Гарри Бреслау, был преподавателем Страсбургского университета и считался крупнейшим знатоком истории немецкого средневековья. Вместе с двумя братьями Елена росла в хорошо обеспеченной семье. Но ей не хотелось быть лишь барышней, которая учится музыке и выезжает в свет. Родители с пониманием отнеслись к ее устремлениям и помогли поступить на учительские курсы.

Елене не было двадцати лет, когда она стала обладательницей свидетельства с правом преподавать в женской гимназии. В те времена это отнюдь не считалось приличным для девушки «из хорошего общества», и во многих семействах страсбургских буржуа Елену осуждали за ее интересы и поступки. Кудa большей широтой взглядов обладали ее родители: они помогли дочери получить образование, позволившее ей стать самостоятельным человеком.

Получив диплом учительницы, Елена уехала на год гувернанткой в Англию, чтобы там совершенствовать свой английский. Ее родители вообще рано начинали обучать своих детей иностранным языкам и с этой целью ездили с ними в Россию, Италию и Англию^{14}. В Англии, стране с высокоразвитой промышленностью, Елена Бреслау столкнулась с жестокими социальными противоречиями, невероятной роскошью высших слоев и неописуемой нищетой бедняцких кварталов.

Вернувшись из Англии, Елена Бреслау решила, что в рамках существующих благотворительных организаций возьмет на себя заботу о детях. Конечно, решение это не было плодом сознательного протеста, и все же оно показывает, кому принадлежали симпатии Елены Бреслау: униженным, обездоленным и несчастным.

В той безлюдной страсбургской церкви произошла знаменательная встреча: поистине двое нашли друг друга. И с самого начала между ними возникла взаимная склонность. Конечно, Швейцер охотно тут же взял бы в жены эту изящную, хорошенькую молодую женщину, но кто был он тогда? Студент медицины, вынашивающий какие-то странные планы, которые во влиятельных кругах страсбургского общества считались безумными. И еще одно: Елена Бреслау была еврейского происхождения. А в Германской империи антисемитизм, конечно прежде всего в буржуазных кругах и в государственных учреждениях (а также среди офицерства и чиновничества), был сильно распространен. Дело Дрейфуса во Франции оказало свое влияние на Европу, подобное могло бы иметь место во многих странах, в том числе и в Германии. Хьюстон Стюарт Чемберлен в своей книге «Основы ХIХ века», изданной в 1899 году, пытался доказать превосходство нордической расы над прочими. Альберту Швейцеру подобный образ мыслей глубоко претил, он противоречил его гуманистическому мировоззрению. Однако перед женитьбой Швейцеру пришлось выслушать не один лицемерный комплимент, не одну колкость и язвительное замечание по поводу его выбора.

Елена Бреслау была готова помочь Швейцеру в осуществлении той грандиозной задачи, которую он поставил перед собой. Разумеется, молодой женщине пришлось преодолеть множество возражений, в частности со стороны родителей, глубоко озабоченных ее решением. Конечно, они приучили свою дочь самостоятельно мыслить, но все же сомневались, можно ли ей, при ее хрупком здоровье, ехать в Африку. Но Елена Бреслау хотела отныне провести всю свою жизнь рядом с Альбертом Швейцером, человеком, которого она любила, и не страшилась никаких трудностей. Она стала истинной подругой и помощницей своего мужа, даже в его занятиях медициной. Помогала она ему и в работе над рукописями, вычитывала корректуру, а получив диплом медицинской сестры, прошла курс тропической медицины, чтобы стать полноценной ассистенткой мужа-врача.

18 июня 1912 года состоялось бракосочетание Альберта Швейцера и Елены Бреслау. Швейцер с женой стали тотчас же готовиться к отъезду в Африку. Сам он тоже прошел в Париже курс тропической медицины. Надо было тщательно продумать, какое медицинское оборудование, какие лекарства брать с собой в Африку. Малейшая оплошность, отсутствие какого-либо хирургического инструмента или же лекарства могли обернуться трагедией. Из Европы все это могло быть прислано лишь много месяцев спустя! Супруги Швейцер располагали к тому же весьма ограниченными средствами, приходилось считаться и с этим.

К этому времени не вся работа над рукописями была завершена. Предстояло второе издание книги «История изучения жизни Иисуса», для чего необходимо было заново просмотреть текст. Кроме того, Швейцер работал над второй частью «Истории исследования учения Павла» и беспрестанно отвечал на письма из разных городов и церковных общин, авторы которых просили у Швейцера совета по вопросам органостроения. Альберт Швейцер не справился бы с таким объемом работы, не будь у него верной и толковой помощницы в лице Елены Бреслау.

Однако самой неотложной задачей оставалось написание диссертации по медицине. Швейцер избрал для нее любопытную тему: «Психиатрическая оценка личности Иисуса».

Если в определенном кругу довольно близких к Швейцеру людей до тех пор полагали, что Швейцер — философ, музыкант и теолог — обратился к естественным наукам, чтобы проявить себя отныне и как врач, притом, подобно Роберту Коху, в малоисследованной области, то им скоро пришлось убедиться в своей ошибке. Швейцер на самом деле был «авантюристом милосердия» и никем другим быть не хотел. Об этом говорит и избранная им тема работы. Никакого стремления стать корифеем в области медицины, в частности тропической, у него не было.

Диссертационная работа Швейцера насчитывала 46 страниц, однако он трудился над ней целый год и не раз уже готов был переменить тему. Впоследствии Швейцер так отзывался о своей диссертации: «В моих исследованиях жизни Иисуса я доказывал, что Иисус жил в представляющемся нам фантастическим мире идей позднееврейского ожидания конца света, за которым должно было последовать появление внеземного мессианского царства. За это меня упрекали, будто я изобразил Христа „мечтателем“, человеком, одержимым навязчивыми представлениями... Поэтому я должен был показать, что единственные признаки, заслуживающие рассмотрения с позиций психиатрии и притом, видимо, исторически правдоподобные, — высокая самооценка и, возможно, также галлюцинации при крещении — еще совершенно недостаточны, чтобы всерьез говорить о наличии душевного заболевания». Швейцер ссылался при этом на опубликованные работы врачей, высказывавших предположение, будто Иисус Христос страдал душевным расстройством.

Нетрудно представить себе реакцию ортодоксальных теологов на появление диссертации Швейцера по медицине. На их взгляд, греховным был уже сам выбор подобной темы.

Диссертация «Психиатрическая оценка личности Иисуса» в феврале 1913 года была одобрена медицинским факультетом Страсбургского университета. Отныне к своим прежним званиям — доктора философии и лиценциата богословия — Швейцер мог прибавить еще и звание доктора медицины.