Альберт Швейцер. Картина жизни

Годы творчества

После защиты диссертации по философии Швейцер, казалось бы, уже должен был избрать для себя определенное поприще практической деятельности. Стипендия Голла, разумеется, позволила бы ему и в дальнейшем пополнять свои знания по собственному желанию. Швейцеру, к примеру, очень хотелось съездить на несколько месяцев в Англию, чтобы усовершенствовать свои познания в английском языке и одновременно изучить творения английских философов непосредственно у них на родине. Однако он посчитал своим моральным долгом как можно скорее приобрести степень лиценциата теологии, чтобы таким образом высвободить стипендию для своих нуждающихся собратьев по университету. По странной иронии судьбы, следующий кандидат на стипендию Голла так и не воспользовался ею. И Швейцер всю жизнь жалел о том, что из деликатности, как выяснилось впоследствии, никому не нужной, отказался от возможности пополнить свои знания в Англии.

Он решил остаться на ближайшие месяцы в Страсбурге, но при этом как можно чаще наезжать в Париж. Прочитав корректуру своей диссертации, в срочном порядке присланную ему из Тюбингена, он начал писать труд по теологии, необходимый для получения звания лиценциата. Профессор Циглер советовал Швейцеру одновременно стать приват-доцентом философского факультета Страсбургского университета. Однако Швейцер понимал, что, став приват-доцентом философского факультета, он уже не сможет занять место проповедника. А ведь именно это место привлекало его.

Подав ходатайство, чтобы его зачислили помощником пастора церкви св. Николая в Страсбурге, он приступил к службе 1 декабря 1899 года. Конечно, возможность читать лекции в университете представлялась чрезвычайно заманчивой, и Швейцеру было трудно совсем от нее отказаться. Но профессор Циглер дал ему понять, что начальство будет недовольно, вздумай он совмещать две должности — приват-доцента философии и проповедника.

Оставалась одна-единственная возможность, которая вполне устраивала Швейцера: защитить докторскую диссертацию на теологическом факультете. И Швейцер стал одновременно работать над двумя темами: первая предназначалась для получения звания лиценциата, вторая — для защиты докторской диссертации. Фонд св. Фомы за плату предоставил ему комнату — окнами в тихий сад с высокими старыми деревьями. Это было самое подходящее место для предстоящей напряженной работы. Здесь среди студентов молодому доктору философии, помощнику пастора, будущему лиценциату и приват-доценту Альберту Швейцеру жилось весьма привольно.

Служба в церкви св. Николая отнимала у него немного времени. Трижды в неделю он занимался со школьниками, обучая их закону божьему, иногда в присутствии обоих пасторов церкви св. Николая он служил воскресную службу, но чаще всего ему поручались вечерни. У Швейцера оставалось достаточно времени, чтобы работать над своей диссертацией на звание лиценциата. Кроме того, он погрузился в изучение жизни Иисуса, поскольку эта тема занимала его уже несколько лет.

Его диссертация называлась так: «Проблема тайной вечери в свете научных исследований XIX века и исторических источников». Швейцер в этой работе из всех своих изысканий, пусть еще с известной осторожностью, делает следующий вывод: Иисус был человеком своего времени, с ограниченным кругозором; он действовал и мыслил согласно представлениям своей эпохи и позднеиудейские мессианские ожидания наполнил собственными этическими устремлениями. Впоследствии Швейцер так писал о своих изысканиях: «В моей работе о проблеме тайной вечери я рассматриваю все решения, предлагавшиеся научной теологией вплоть до конца XIX столетия. Одновременно я пытаюсь диалектически раскрыть суть этой проблемы».

Диссертация, представленная им теологическому факультету Страсбургского университета, была принята, и 21 июля 1900 года Швейцер удостоился степени лиценциата теологии.

Уже на следующий год диссертация вышла в Гейдельберге отдельной книгой в 62 страницы.

Увлекшись однажды проблемой жизни Иисуса, Швейцер и впредь продолжал работать над ней. Через год после диссертации вышла в свет, опять же в Тюбингене, его книга «Тайна мессианства и страданий. Очерк жизни Иисуса», в которой Швейцер полемизирует с господствовавшими представлениями о характере общественной деятельности Христа. Здесь он уже более четко формулирует свои выводы: Иисус был обыкновенным человеком своего времени, хотя и обладавшим некоторыми незаурядными способностями. Вот что говорит по этому поводу Швейцер: «Ошибка всех прежних исследователей состояла в том, что они приписывали Иисусу сублимацию позднеиудейских мессианских ожиданий, тогда как в действительности он попросту наполнил их своей этической религией любви. Тот факт, что глубоко духовная религиозность и нравственность могли сочетаться со столь наивно-реалистическими представлениями, поначалу кажется нам чем-то непостижимым. Тем не менее это так».

Эта работа Швейцера послужила основанием для назначения его приват-доцентом теологического факультета университета.

Здесь уже четко проступает всеобъемлющее и постоянное обращение к любви, которому было суждено сыграть столь важную роль на последующих этапах его жизненного пути...

Нет ничего удивительного в том, что Швейцер с позиции философа критикует современное ему общество, как, впрочем, и общество на протяжении всего XIX века. Если Швейцер-теолог пришел к вполне самостоятельным выводам, то и Швейцер-философ скоро осознал прискорбно низкий уровень человеческого сосуществования. Он понял, хотя это и не было неожиданным для философа той поры, что культура так называемых просвещенных наций с их цивилизацией, образованностью, искусством и этикой пребывает в критическом состоянии и клонится к упадку. И если мысль его еще не обрела конструктивной практической формы, то уже само по себе обращение к философии культуры неизбежно должно было привести его к важным выводам. Толчком к этому в значительной мере послужило уже цитировавшееся выше замечание одного из гостей в доме Курциуса.

Много месяцев подряд Швейцер с большим увлечением занимался философией культуры. К этому периоду относится и его увлечение Гете, которому суждено было продлиться всю жизнь. Гетевское «В начале было дело» становится для Швейцера на только чисто философской формулой бытия. Эти слова сделались основным принципом как для Швейцера-философа, так и для Швейцера-богослова. В тот период он еще не считал себя страстным приверженцем идей Гете — это произошло лишь спустя несколько десятилетий. Но гуманистический образ мыслей поэта оказал на него бесспорное влияние.

В 1900 году был опубликован сборник «Девятнадцатый век», где среди двадцати четырех статей на темы философии культуры была и статья Швейцера «Философия и общий уровень просвещения в XIX веке». Пусть в этой статье автор еще не высказывал новых, оригинальных мыслей по поводу изменения существующего положения, добросовестный обзор положения уже сам по себе представлял критику.

Удивительно, однако, почему Швейцер, жизненный путь которого, насыщенный множеством интересных событий и дружбой со многими выдающимися людьми, всегда был в той или иной мере отягощен материальными заботами, вследствие чего сам он все явственнее ощущал социальную несправедливость, ни разу прямо и открыто не вмешался в социальную борьбу своего времени? K концу XIX века социальные противоречия стали очевидны для любого мыслящего человека. Это побуждало молодых людей, воодушевленных идейными устремлениями, занять определенную позицию в борьбе. Казалось бы, сказанное должно было в первую очередь относиться к Швейцеру, ведь как философ он уже давно осознал эти противоречия, а как художник лучше кого бы то ни было должен был понять чувства обездоленных!

Достаточно вспомнить его жизнь в Париже, где каждый образованный человек посчитал своим долгом поддержать страстный памфлет Эмиля Золя. И если последующие годы и были заполнены у Швейцера практической деятельностью — он служил в церкви проповедником и духовником, он все же хорошо знал, как живет простой народ, и ему не раз представлялась возможность участвовать в борьбе за лучшую жизнь. Неужели он не видел жестокую несправедливость капиталистического общества, не видел, как в промышленных странах Европы непрестанно обостряются общественные противоречия, как быстро растет обнищание промышленного пролетариата?

Неужто его гуманистическое мироощущение не восставало против всего этого? Правда, бремя научных исследований, которое он взвалил на себя, намного превосходило обычную нагрузку всякого человека, и все же существует лишь единственная причина подобной пассивности: откровенный индивидуализм Швейцера, порожденный его идеализмом. Именно эта жизненная позиция и побудила его дать себе самому наивно-спонтанную клятву: до тридцати лет заниматься искусством и наукой, а затем посвятить себя непосредственному служению человечеству. Подобная наивность, увлечение чистой теорией в науке и сокровенным творчеством в искусстве без подлинной связи с окружающим миром возможны лишь на почве идеализма.

Остается лишь повторить, что вопреки своей проницательности философа и своим гуманистическим идеалам Швейцер не принимал никакого участия в социальной и политической борьбе в конце века. Он довольствовался тем, что вплоть до намеченного им рубежа — своего тридцатилетия — вбирал в себя все, что мог, расширяя свои познания о мире. Он еще точно не знал, какой характер будет носить его служение человечеству, однако не сомневался в том, что эта деятельность будет определяться его гуманистическим мировоззрением, равно как и индивидуалистической позицией. В своей автобиографии он писал: «Я мечтал о глубоко индивидуальной и независимой деятельности».

Швейцер никогда не терял надежды найти поприще, которому он сможет «посвятить себя, оставаясь самостоятельным и свободным». Позднее, в пятидесятые годы, некоторые критики утверждали, будто Швейцер мыслил себя вне существующего реального мира и не стремился изменить его своей деятельностью, а создал собственную картину мира — такого, в каком он мог бы жить в соответствии с собственными представлениями.

Обязанности помощника пастора и преподавателя закона божьего оставляли Швейцеру достаточно досуга, чтобы наряду с работой над диссертацией по теологии он мог заниматься также и многим другим, в частности философией культуры. При этом он совершенно забыл, что 15 июля 1900 года, т. е. за неделю до экзамена на звание лиценциата, ему предстояло сдать еще один экзамен по теологии, иначе его не утвердили бы в должности постоянного помощника пастора. Этот экзамен едва не стал для Швейцера роковым. Особенно сильно негодовали экзаменаторы оттого, что Швейцер не знал биографий сочинителей церковных псалмов. Когда же оказалось, что он не может назвать даже автора одного из псалмов и к тому же заявил, что считает этого поэта малоинтересным, Швейцера чуть не провалили. Этим поэтом был Шпитта, автор известной песни «Псалтырь и арфа». A в составе экзаменационной комиссии на правах представителя теологического факультета находился профессор Фридрих Шпитта, сын поэта. И только энергичному заступничеству одного из членов экзаменационной комиссии, которого поразили исключительные познания Швейцера в области истории догм, он обязан тем, что избежал провала.

В церкви помимо него служили еще два священника. Швейцер впоследствии рассказывал, что ему нравилось читать проповеди, и двое других священников, уже в весьма преклонных годах, все чаще уступали кафедру своему молодому собрату. Как помощник священника Швейцер получал 100 марок жалованья, и ему, приученному с детства к бережливости, вполне хватало этой суммы на месяц. В этот относительно беззаботный период своей жизни всякий раз, когда выдавалось свободное воскресенье, он уезжал к родителям в свой любимый Гюнсбах, в долине Мюнстера. Здесь он охотно подменял отца на церковной кафедре и служил обедню, к удовольствию прихожан, многие из которых хорошо помнили «бледного мальчугана», каким Швейцер был в детстве.

Поскольку во время весенних и осенних каникул занятия с конфирмантами отменялись, Швейцер с разрешения обоих священников церкви св. Николая находил себе заместителя для чтения проповедей, благодаря чему мог три месяца в год использовать по своему усмотрению. После пасхи он уезжал на месяц в Париж, где продолжал музыкальные занятия с Видором. Два осенних месяца он обычно проводил в родительском доме. Здесь он мог спокойно заниматься своей исследовательской работой по проблемам тайной вечери и жития Иисуса.

Парижское «Общество изучения иностранных языков» предложило Швейцеру прочитать цикл лекций о немецкой литературе и философии. Он охотно принял это предложение, тема лекций его привлекала: она давала eму повод углубиться в более серьезные исследования философии культуры.

В последующие годы он выступал с лекциями о Шопенгауэре, Герхарде Гауптмане, Зудермане, а также о «Фаусте» Гете. В августе 1900 года, когда он поехал в Париж, чтобы прочитать там лекцию о Ницше, пришла весть о том, что смерть наконец избавила философа от его страданий. Запланированная лекция, таким образом, превратилась в надгробную речь. Этот эпизод в жизни Швейцера особенно примечателен потому, что впоследствии, в своей «Культуре и этике», он выступал противником Ницше.

В том же, 1900 году жена старшего брата его отца попросила Альберта Швейцера проводить ее в Обераммергау на представление «Страстей». Необычайность естественных декораций — тамошних гор — произвела на Швейцера несравненно большее впечатление, чем сам спектакль. Насладиться представлением ему мешали «излишняя театральность, несовершенство текста и банальность музыки».

И в последующие годы, когда у него оставались деньги, Швейцер ездил в Байрёйт на тамошние представления. Как и прежде, его пленяла музыка Вагнера. Когда в начале ХХ века в Страсбург приехала Козима Вагнер, ее внимание сразу привлек молодой философ и теолог. Ей рассказали, что он большой поклонник Вагнера, но преимущественно занимается музыкой Иоганна Себастьяна Баха. Козиму крайне заинтересовало утверждение Швейцера, будто музыка Баха «живописна», и она попросила его тут же продемонстрировать ей на органе справедливость этих слов. Знакомство это ввело Швейцера в семью Вагнера. С сыном Рихарда Вагнера, Зигфридом, у него даже завязалось что-то вроде дружбы. Он ценил простоту и скромность Зигфрида, а его творчество — сын Вагнера тоже был композитором — находил «поистине значительным и прекрасным».

Он познакомился также с зятем Вагнера, мужем его дочери Евы — философом Стюартом Чемберленом. Может показаться странным, что два философа, стоявшие на столь противоположных позициях, беседовали друг с другом: Альберт Швейцер, воинствующий защитник жизни, неизменно отстаивающий принципы гуманизма, и Чемберлен с его человеконенавистническими воззрениями, пропагандист расы господ, который своими писаниями немало способствовал созданию идейных основ германского фашизма. Очевидно, лишь из чувства деликатности к родственникам Вагнера Швейцер ни разу публично не критиковал воззрений Чемберлена, хотя, казалось бы, у него было для этого достаточно причин, в том числе — впоследствии — и чисто личного характера. Суть философии Чемберлена не вызывала у него сомнений, это можно уловить хотя бы в следующей ниже фразе, сформулированной крайне сдержанно и, бесспорно, в высшей степени тактично, учитывая его близость к семье Вагнера: «Однако лишь поздние его работы, как и терпение, с которым он сносил долгие страдания, выпавшие на его долю перед кончиной, открыли мне его истинный характер». И все же нам не избавиться от недоумения, поскольку Швейцер впоследствии всегда резко выступал против любой попытки отрицать право на жизнь какого бы то ни было существа^{11}.

1 марта 1902 года Швейцер, уже на правах приват-доцента теологического факультета Страсбургского университета, прочитал там первую вступительную лекцию. Его диссертация «Тайна мессианства и страдания. Очерк жизни Иисуса» была одобрена. Правда, два представителя факультета поставили под сомнение целесообразность его научно-исследовательского метода, считая, что выводы Швейцера способны внести путаницу в сознание студентов. Однако авторитет профессора Хольцмана, который вопреки сопротивление других членов комиссии решительно выступал за одобрение диссертации Швейцера, хотя она, казалось бы, ставила под вопрос весь труд его собственной жизни, подавил все сомнения. И это тоже характерное свидетельство либеральной атмосферы, господствовавшей в ту пору в Страсбургском университете...

Начав свою преподавательскую деятельность, он убедился, что и у студентов, как в свое время у него самого, возникает множество вопросов относительно реальной жизни Христа, на которые они так и не находят ответа. Поэтому он решил продолжить начатые исследования и написать историю жизнеописаний Христа. Изучение жизни Христа началось еще полтора века назад, не были лишь подытожены результаты исследований. Швейцер кропотливо собирал все, что до той поры было выявлено о жизни Христа. Эта работа заняла у него много лет. Он поставил себе задачей не только составить хронологический обзор результатов всех исследований жизни Иисуса и критически их проанализировать, но и на основе этого анализа сделать самостоятельные выводы по каждому вопросу. Предстояла, таким образом, невероятно сложная работа. Узнав, чем занят его сын, отец Швейцера сказал ему: «Мне жаль тебя, сын мой. Никто никогда не поймет ни одного слова в твоих трудах». Однако Швейцер неукоснительно продолжал свои исследования. 22 февраля 1906 года он завершил этот обширный труд, который был издан в том же году под названием «От Реймаруса до Вреде». Оба эти имени обозначили хронологические рубежи обзора, исследующего жизнеописания Христа. Правоверные богословы не одобрили идеи Швейцера, они опасались, что его книга вызовет глубокое замешательство среди молодых теологов.

В своем строго историческом понимании проблематики жизнеописаний Христа он исходил из того факта, что Иисус «жил в мире эсхатологических мессианских представлений эпохи позднего иудаизма»^{12}, поэтому Швейцер объяснял его решения и поступки «не обычными психологическими моментами, а исключительно мотивами, связанными с его эсхатологическими ожиданиями». Это доказательство эсхатологической обусловленности учения Христа, пишет Швейцер, явилось «тяжким ударом для свободомыслящего протестантства». Из всех этих исследований Швейцер сделал вывод о том, что «сущность религии заключена в этике»...

Эта книга явилась одним из самых значительных трудов Швейцера-теолога. Разумеется, Швейцер был поражен ожесточенностью споров, которые разгорелись среди теологов сразу же после появления этой книги и не утихали в течение многих лет...

Швейцер утверждал, что «в Новом завете содержатся тексты, которые вопреки их ценному и милому нашим сердцам содержанию не являются подлинными», а также что «во времена раннего христианства неправомерно распространяли разного рода писания от имени апостолов, считая, что это умножит престиж высказываемых в них идей».

И вот Швейцер в самом начале нынешнего века приходит к горестному выводу: «Сегодня христианство оказалось в таком положении, что лишь ценой тяжелой борьбы сможет осуществить многократно упущенное открытое разъяснение исторической истины».

1 октября 1903 года церковное начальство назначило Альберта Швейцера директором фонда св. Фомы с ежегодным окладом в размере 2000 марок; предоставили ему также прекрасную квартиру.

Швейцер как-то на протяжении четырех месяцев после смерти директора фонда Эриксона уже исполнял директорские обязанности. Теперь же преемника Эриксона, профессора Густава Анриха, отозвали в Тюбинген читать лекции по истории церкви, а Швейцера назначили на его место. Непосредственное исполнение директорских обязанностей обременяло его немногим больше, чем служба проповедника при церкви св. Николая, которую, кстати, он продолжал совмещать с директорством, но все же различные функции, связанные с пребыванием на этом посту, отнимали у него довольно много времени. И тем не менее даже директорство не отразилось на осуществлении личных планов Швейцера. Он неукоснительно продолжал работать над своими рукописями. Более того, он даже оставил себе для этой работы наряду с предоставленной ему квартирой комнатку, которую снимал в бытность свою студентом.

Всякий раз, когда появлялась возможность, Швейцер уезжал в Париж. В период своей службы помощником священника он ежегодно весной и осенью проводил в Париже несколько недель в обществе Видора. Весной 1902 года Швейцер в очередной раз приехал в Париж. Видор, посетовав на то, что «на французском языке изданы лишь чисто описательные труды, но нет ни одного введения в искусство Баха», стал уговаривать Швейцера написать во время осенних каникул статью о природе искусства Баха для студентов Парижской консерватории. Идея эта пришлась Швейцеру по душе. К тому времени он уже был приглашен на место органиста баховского хора при церкви св. Вильгельма в Страсбурге. Швейцера чрезвычайно занимали теоретические и практические проблемы, связанные с его исполнительской деятельностью.

Швейцер взялся за статью, однако к концу осенних каникул, как напряженно он ни трудился, успел лишь завершить предварительную работу. Ему уже было ясно, что статья разрастется в книгу о творчестве Баха.

Удивительно, но факт, что занятый трудоемкими, кропотливыми исследованиями жизнеописаний Христа, своей преподавательской работой в университете, исполнительской деятельностью в баховском хоре при церкви св. Вильгельма, чтением лекций в Париже по литературе и философии и связанный обязательствами, как, например, выступления с органными концертами, Швейцер тем не менее нашел и время и силы, чтобы написать книгу об Иоганне Себастьяне Бахе. Главное внимание в ней он старался уделить объяснению самой сущности музыки Баха, а также наиболее подходящему способу исполнения этой музыки. Биографические и исторические моменты Швейцер предполагал изложить во Введении к книге. Он говорил: «Подобно всякому, кто пишет об искусстве, я почувствовал, как трудно облечь в слова художественные оценки и впечатления. Рассуждать об искусстве все равно что изъясняться параболами».

Два года длилась работа над книгой. Она была написана по-французски. И хотя иногда у Швейцера возникала тревога, что он взялся за непосильный труд, мысль о том, что только эта книга и сделает кантора церкви св. Фомы и его музыку известными широким кругам французов, вдохновляла его. Ведь в Германии «баховедение» и без того было чрезвычайно распространено.

Книга эта вышла в свет в 1905 году под названием «И. С. Бах, музыкант и поэт». Швейцер посвятил ее жене своего дяди Матильде Швейцер, которая в 1893 году познакомила его с Видором. Тогда Швейцер еще не предполагал, что вскоре после выхода в свет этой книги ему придется вновь обратиться к той же рукописи, чтобы на этот раз переписать ее по-немецки. Баховеды сразу поняли, что нашелся наконец человек, сумевший сказать свежее слово о Бахе.

Как своего рода «побочный продукт» книги о Бахе возникло исследование об органостроении. Это исследование Швейцер завершил осенью 1905 года и опубликовал в 1906 году под названием «Немецкое и французское искусство органостроения и органное искусство».

В ту пору Швейцер уже считался признанным мастером игры на органе, однако появление этой книги свидетельствует о том, что у него был особый интерес к органостроению. Этот интерес пробудил у Швейцера еще в детстве его дед Шиллингер, который, как известно, весь свой век увлекался оргáнами и их конструированием.

Подобно деду, Швейцер по приезде в любой город никогда не упускал возможности осмотреть местные инструменты. Он скоро пришел к выводу, что расцвет органостроения приходится на период между 1850 и 1880 годами. Конструкторы органов воспользовались развитием техники, чтобы создать тот идеальный инструмент, появление которого подготовили Зильберман, а также другие замечательные мастера XVIII века.

Верный своему обычному методу работы, Швейцер собрал воедино все, что когда-либо писалось по органостроению, и, опираясь на собственный исполнительский опыт, дал исторический очерк развития этого искусства с оценкой достигнутых успехов.

Хотя эта работа Швейцера и не получила широкого распространения, однако, ознакомившись с ней, специалисты-органостроители возликовали, чего нельзя сказать о владельцах фабрик, изготавливающих органы. Так или иначе, но работа Швейцера создала основы для дальнейшего развития органного дела; специалисты нашли в ней способы наилучшего сохранения старых органов и изготовления новых, более совершенных инструментов.

Поскольку Швейцер напряженно трудился сразу на многих поприщах, время пролетало для него необыкновенно быстро. Постепенно приближался рубеж, который он в свое время установил для себя, т. е. тот момент, когда он должен будет непосредственно посвятить себя служению человеку и помогать всем, нуждающимся в помощи. И если друзья и родные, знавшие о решении Швейцера, принятом в юности, были склонны рассматривать его как некую филантропическую мечту и потому не принимали всерьез, то очень скоро им пришлось убедиться, что они глубоко заблуждались.

Швейцер был последователен всегда и во всем. Поначалу, правда, казалось, будто он намерен сочетать занятия искусством и научную работу с деятельной помощью нуждающимся. Много раз еще во времена студенчества он предлагал свою помощь разным организациям и учреждениям. В частности, он хотел заняться воспитанием брошенных и беспризорных детей, которых в Эльзасе в ту пору было довольно много. Однако он не встретил должного понимания со стороны соответствующих организаций.

В другой раз он надумал заняться устройством жизни бродяг и заключенных, выпущенных из тюрьмы. Хотя благотворительная деятельность, в частности забота о бедных семьях, и без того входила в круг его обязанностей как помощника пастора церкви св. Николая и, будучи студентом, он сотрудничал в филантропических организациях, например в «Диаконате св. Фомы», все же существовавшие в ту пору формы благотворительности и помощи нуждающимся никоим образом его не удовлетворяли и никак не соответствовали его идеям.

В этом вновь со всей очевидностью проявился свойственный Швейцеру индивидуализм.

Не сама по себе необходимая помощь заброшенным детям отпугивала его — раздражали формы организации этой помощи. Швейцер боялся зависимости от официальных инстанций, к тому же ему было противно равнодушие и недовольство окружающих, особенно представителей так называемого почтенного общества, но больше всего боялся он их лицемерных похвал.

В одно прекрасное утро осени 1904 года, разбирая свежую почту, лежавшую на его письменном столе в кабинете директора фонда св. Фомы, Швейцер увидел брошюру, ежемесячно рассылаемую адресатам Парижским миссионерским обществом. Он перелистал ее и обнаружил статью под названием «Les besoins de lа Mission du Соngо»^{13}. Она заинтересовала его. Возможно, интерес к ней был вызван воспоминаниями детства, когда отец рассказывал в кругу семьи о деятельности миссионеров в Африке. Автором статьи был руководитель Парижского миссионерского общества. В ней в основном высказывались сетования на недостаток людей, который испытывала миссия в провинции Габон, расположенной в юго-западной части Французской Экваториальной Африки. Особенно остро не хватало врача.

В то осеннее утро 1904 года зародилось решение, которому суждено было сыграть важную роль во всей последующей жизни Альберта Швейцера.