Альберт Швейцер. Картина жизни

Цена человеческой жизни

12 января 1939 года Швейцер отплыл из Ламбарене. Еще находясь на корабле, который вез его во Францию, он с каждым днем все больше убеждался, сколь велика угроза войны. Опасения, донимавшие его в глухом девственном лесу, ныне переросли в трагическую уверенность. Мир снова был на грани катастрофы. В каждом порту, куда заходил корабль, стояли боевые суда. Речи, которые гремели из репродукторов, как и взволнованные разговоры пассажиров на палубе и в кают-компаниях, неизменно сводились к одной теме — неизбежности войны. Было ясно, что в этих условиях трудно рассчитывать на отдых в Европе, хотя Швейцер остро нуждался и в отдыхе, и в перемене климата. Сказывался возраст, а также многолетняя напряженная работа в жарком климате. В последнее время Швейцер часто ощущал приступы переутомления.

Забыв о собственном здоровье, Швейцер еще на корабле принял решение. В своих «Письмах из Ламбарене» он рассказывает: «Высадившись в Бордо, я решил отказаться от посещения Европы и через двенадцать дней с тем же самым пароходом вернуться в Африку. Те несколько дней, которыми я располагал в Эльзасе, я использую, чтобы заняться как делами больницы, так и моими собственными. Если действительно разразится война, то я должен быть на своем посту и среди всех трудностей, которые она за собой повлечет, руководить больничной работой»^{37}.

Таким образом, уже в феврале Швейцер снова поплыл назад, в Ламбарене. Это было его седьмое путешествие в Африку. То недолгое время, которое он пробыл во Франции, он использовал для того, чтобы на все имеющиеся деньги закупить медикаменты и разные материалы, необходимые больнице. Эмми Мартин взяла на себя комплектование посылок и отправку их в Африку. Елена с дочерью уехали в Швейцарию, здесь они были в безопасности. В Париже Швейцер еще предпринял робкую попытку воздействовать на некоторых политических деятелей. Он хотел призвать их сделать все возможное для предотвращения войны. Но Швейцеру не удалось добиться приема даже у тех политических деятелей, кто в разное время присылал ему сочувственные письма. У них не оказалось времени для него.

3 марта речной пароходик со Швейцером на борту вновь поднимался вверх по течению Огове. Все сотрудники больницы, как белые, так и чернокожие, приветствовали его, но радости и веселья, которые прежде всякий раз сопутствовали его возвращению, не было.

В полдень 1 сентября из селения Ламбарене, километрах в четырех от больницы, пришел почтальон. Он принес весть о том, что в Европе началась война.

Эта ужасная весть никого не удивила. Она лишь подтвердила то, чего давно все опасались. И все же весть эта мучила и угнетала людей. Они боялись не только за близких и друзей у себя на родине, но и за судьбу больницы. Что-то ждет их в будущем? Сам Швейцер был в глубоком смятении. Неужели больнице вторично уготована смерть? Неужели погибнет дело всей его жизни теперь, когда сам он уже на пороге старости? Сейчас ему угрожали не те примитивные внешние обстоятельства, которые в годы первой мировой войны изгнали его, в ту пору германского подданного, из Африки. Теперь он считался французом, и больница его находилась на земле французской колонии. Но опасностей было много и куда серьезнее прежних: выдержит ли он? Достанет ли у него сил не только день за днем делать свое дело, но и никогда не терять светлой надежды? Всегда сохранять мужество и не поддаваться печали? Что, если его помощников захлестнет чувство безысходности? Как долго будет продолжаться чудовищная бойня? Неужто опять много лет подряд? Откуда в таком случае ему взять средства на содержание больницы? Четверть века назад супруги Швейцер содержали небольшой стационар. Но как же быть теперь?

Швейцер решил бороться за свою больницу. Его сотрудники обещали ему свою беззаветную помощь. Матильду Коттман война захватила в Европе, и отсутствие ее в больнице ощущалось довольно тягостно. К счастью, здесь была Эмма Хаускнехт, прекрасный, энергичный организатор. И был доктор Ладислав Гольдшмидт, врач из Вены, у которого фашизм отнял родину. Были еще и другие опытные помощники. И множество санитаров из числа местных жителей. В Ламбарене уже прибыли почти все материалы, закупленные Швейцером во время его кратковременной поездки в Европу. Не хватало только одной последней партии, но ее больница так и не дождалась. Ее вез в Африку рейсовый пароход «Бразза», который был потоплен германской подводной лодкой, и все швейцеровские материалы, таким образом, пропали. На все деньги, которыми он располагал в Ламбарене, Швейцер закупил продовольствие, прежде всего рис, и вообще сделал большие и разнообразные запасы.

Опыт первой мировой войны подсказывал Швейцеру, что и здесь, вдали от арены боевых действий местное население обречено на страдания, которые будут расти день ото дня. Поэтому уже теперь следовало экономить материалы и принимать в больницу пациентов лишь в самых неотложных случаях. Тех же пациентов, чье лечение можно было отложить, как и всех больных с легкими недугами, отсылали домой. Одним велели приехать позже, других по возможности снабжали лекарствами и рекомендациями для самолечения. Оставляли в больнице лишь тех, кто нуждался в неотложном хирургическом вмешательстве. То были суровые меры. Люди, приезжавшие в больницу издалека в надежде, что им здесь помогут, не всегда понимали, почему им отказывают в приеме. Но у Швейцера не было иного выхода. «Какие это печальные дни, когда приходится отсылать больных домой! Вновь и вновь вынуждены мы отказывать людям в их слезных просьбах, вновь и вновь объяснять им то, чего они так и не в силах понять, что им больше нельзя оставаться в больнице».

Повседневный труд требовал огромного напряжения. Как и во всякой другой больнице. Но насколько труднее было работать в здешних условиях и в здешнем климате! В середине января 1940 года в Ламбарене приехала молодая женщина-врач Анна Вильдикан: она уже работала в швейцеровской больнице с 1935 по 1937 годы. Еврейка по национальности, она со множеством сложных приключений покинула Европу. Здесь, в Ламбарене, были рады новой сотруднице.

Впрочем, в октябре — ноябре и здесь создалось критическое положение. За селение Ламбарене шли ожесточенные бои между солдатами генерала де Голля и войсками правительства Виши. Опасались, как бы не пострадала больница. В спешном порядке деревянные стены строений загородили щитами из рифленого железа и вокруг насыпали земли; все это должно было защитить пациентов и персонал от снарядов. Однако сражающиеся стороны пощадили больницу; лишь несколько шальныx пуль залетели сюда, никого не задев.

В Экваториальной Африке войска маршала Петена потерпели поражение; новое правительство колонии присоединилось к союзникам, сражающимся против гитлеровской Германии. На работе больницы это, однако, почти не отразилось. Из отчетов Швейцера видно, что его симпатии принадлежали тем силам в колонии, которые встали на сторону антигитлеровской коалиции. Связь с родиной, которую и прежде было трудно поддерживать, теперь прервалась совершенно, Германия оккупировала Эльзас.

Летом 1941 года в Ламбарене неожиданно появилась Елена Швейцер. Ей пришлось проделать трудный путь, полный необыкновенных приключений. Она приехала не потому, что боялась оставаться даже в Швейцарии, просто сейчас она хотела быть рядом с мужем. Дочь Швейцеров к тому времени уже вышла замуж и стала швейцарской подданной, отныне она уже не нуждалась в заботах матери. Будучи слабого здоровья, шестидесятидвухлетняя Елена Швейцер собралась в путь, на котором ее подстерегало множество опасностей. Через еще не оккупированную к тому времени Южную Францию она пробралась в Испанию, а оттуда — в Португалию. Из Лиссабона она на португальском пароходе отплыла в Сан-Антонио де Заире, в Анголе. Крутыми тропами девственных лесов, вдоль речных берегов, она наконец через Бельгийское Конго 2 августа 1941 года добралась до Ламбарене. Радостным и в то же время несколько грустным, учитывая обстановку, было свидание супругов.

Работа в больнице изнашивала нервы. Конечно, сейчас здесь трудились три врача, а Елена Швейцер, Эмма Хаускнехт и их чернокожие и белые помощники обеспечивали уход за больными. Однако всех угнетала неуверенность в будущем, сознание того, что на полях сражений, в городах под градом бомб ежедневно погибают или становятся калеками тысячи людей, в то время как сотрудники ламбаренской больницы лечат от опухолей и прободения желудка, от малярии и проказы. Есть ли вообще смысл в этой работе? При тех средствах, которыми еще располагала больница (и кто мог сказать, как они будут пополняться в дальнейшем), она могла одновременно принять лишь около сорока пациентов, не считая амбулаторных больных. Тем не менее запасы лекарств быстро таяли. Да и деньги подходили к концу.

И тут неожиданно подоспела помощь. В 1941 году в Ламбарене пришли деньги — необходимое количество для продолжения работы в больнице. Американские друзья Швейцера прислали ему, кроме того, медикаменты и небольшую партию самых необходимых предметов. Однако адресат получил этот груз лишь спустя год. Поскольку на Атлантическом океане судам угрожали немецкие подводные лодки, груз отправили в Дуалу (Камерун), а оттуда речным пароходом — в Порт-Жантиль и затем вверх по Огове до Ламбарене, куда он прибыл 11 июня 1942 года. Отчаянное положение, в котором оказалась больница, было несколько смягчено. И в последующие годы больница получала из-за океана небольшие денежные суммы. Однако эти поступления не могли избавить руководство больницы от непрестанных денежных забот, притом что в 1942 и 1943 годах снова несколько расширили прием больных.

Чем дольше затягивалась война, тем труднее было работать Швейцеру и его помощникам.

Врачи, как и их помощники, срочно нуждались в отдыхе, но ехать в Европу, в более мягкий климат, из-за войны было нельзя, не хватало для этого и денег. Оставалось лишь одно — немного отдохнуть в горных районах Бельгийского Конго или же Камеруна. И работники больницы поочередно провели там по нескольку недель. Только Швейцер и его жена отказали себе в отдыхе. Слишком велики были трудности, с которыми повседневно сталкивалась больница, и Швейцер не мог решиться оставить ее, пусть даже ненадолго. О своем душевном состоянии в ту пору он рассказывает в «Африканском дневнике с 1938 по 1945 год»: «В 1944 году мы сами уже понимаем, до какой степени мы устали. Причина этой усталости — как слишком длительное пребывание в жарком, влажном африканском климате, так и постоянное переутомление, вызванное непомерной нагрузкой. Приxoдится напрягать последние силы, чтобы справиться с работой, которой ежедневно требует от нас наше дело. Только бы не захворать, только бы быть в состоянии его продолжать — вот чем мы повседневно озабочены. Ни одному из нас сейчас уже нельзя оставить работу, и мы все это понимаем. Ни одного из нас еще долго никто не сменит... И мы не сдаемся»^{38}.

Что это было — cтон? Или протест против чувства, которое все чаще закрадывалось в душу: а не бессмысленны ли его усилия перед лицом того страшного факта, что на полях сражений льется кровь, а в фашистских концентрационных лагерях миллионы невинных людей умирают в душегубках ужасной смертью? И все же его слова дышат надеждой, что кошмару скоро придет конец.

В понедельник 7 мая 1945 года, около полудня, в больнице узнали: война окончена. Один из белых пациентов, взявший с собой в больницу радиоприемник, вне себя от радости, поспешил всем сообщить счастливую весть, только что переданную леопольдвильской радиостанцией Бельгийского Конго: в Европе на суше и на воде прекращены военные действия.

Даже радостная весть не могла нарушить установленный распорядок в больнице. «Только вечером прихожу я наконец в себя и стараюсь представить, что означает для Eвропы конец этой вражды и какие чувства испытывает множество людей, когда впервые за несколько лет они могут, ложась спать, не бояться, что их ночью разбудят бомбы»^{39}.

Война окончена. В Европе. Но она по-прежнему бушует в Азии. Впрочем, и здесь намечается поворот событий. И здесь война не продлится долго.

Какое облегчение! Больница, хотя и «усохшая» до предела, все же пережила войну. Все заботы, лишения остались позади. Теперь дела могут и должны пойти на поправку. Так думал Швейцер.

Мирная жизнь сразу же ошарашила обитателей колонии невероятным ростом цен. За все товары приходилось теперь платить больше чуть ли не вчетверо. Население, и без того имевшее лишь минимум необходимого для жизни, стало нищать быстрее прежнего. Разумеется, возросли и тарифы морских перевозок, пассажирских и грузовых. Но еще хуже было то, что у многочисленных друзей африканского предприятия Швейцера в разных странах теперь появились другие серьезные заботы и они уже не могли помогать больнице в Ламбарене. И в Европе тоже после войны началось всеобщее обнищание. Даже в странах, которые не принимали прямого участия в войне, ощущался дефицит товаров. Разрушенные города, запустение, голод, болезни и массовая нищета — вот какое наследие оставила война. Кто станет в этих условиях проявлять интерес к гуманистической деятельности врача и философа Швейцера в девственном лесу?

Швейцер уже не надеялся на чью-либо помощь в эти послевоенные месяцы, одно лишь отчаянное мужество спасало его. Скорбное мужество — он теперь почти уже не верил в силу своего примера. В одном из своих отчетов Швейцер писал: «Чрезвычайно мрачным рисуется и будущее нашей больницы. Начинаешь сомневаться, сможет ли дальше развиваться наше дело в условиях огромного повсеместного обеднения, полную картину которого нам пока еще трудно себе и представить»^{40}.

Положение в больнице становилось все серьезнее. И именно сейчас суждено было случиться тому, чего Швейцер опасался на протяжении всех лет, пока шла война. В сухой период 1944 года выпало сравнительно много осадков, и поэтому нельзя было выжечь лес для посадки бананов и маниока, а следовательно, осенью 1945 года не было и урожая. Голод костлявой рукой вновь схватил за горло жителей здешнего края, самый жестокий голод за много лет. Война истощила ресурсы колонии. Не было никакой надежды доставать для больницы продукты из ближайших селений.

В этой удручающей ситуации, когда беспрестанно приходилось метаться в поисках выхода, произошли события, исполненные для гуманиста Швейцера двойного символического значения. Обстоятельства первого малоизвестны, лишь много позже Швейцер поведал о нем нескольким близким друзьям. При растущем дефиците лекарств врачебная работа превратилась в муку, а главное — в бессмыслицу. Снова надо было принять решение, которого все страшились. В ту пору в больнице лежала роженица, она была чуть ли не в коматозном состоянии и никак не могла произвести на свет своего ребенка. Вооруженные самыми примитивными средствами, врачи при помощи своих ассистентов решились на хирургическое вмешательство. Они работали с величайшим напряжением всю ночь, беспрерывно ставили роженице компрессы, стимулирующие сердечную деятельность. И невозможное свершилось. Мать выжила. И ребенок, новый гражданин мира, пусть и обреченный никогда не узнать грамоты, тоже появился на свет. При всей скудости медицинских средств в этом забытом богом, глухом уголке земли удалось вырвать у смерти хоть одну жизнь! Одну-единственную. Однако для людей, изнемогавших под бременем бесчисленных забот, несмотря на всю усталость и страх за жизнь матери и ребенка, это был триумф, истинный триумф человечности. Кто измерит счастье врача, которому удалось спасти человеческую жизнь? И тут же пришла чудовищная весть, что в тот же самый день, 6 августа, и в тот же самый час, когда врачи в Ламбарене боролись за жизнь женщины и ее новорожденного младенца, в другом конце мира была сброшена бомба, которая стерла с лица земли целый город и за какую-то секунду убила десятки тысяч людей.

Не скорбь подавила все чувства в душах людей, трудившихся в простых деревянных бараках больницы, нет, то было сознание бессмысленности всех усилий. Что чувствовал, как вел себя Швейцер в те дни, мы не знаем. Рассказы очевидцев передают лишь общее настроение врачей и их помощников. Трудности, которые переживала больница, казалось, было невозможно преодолеть, и все сотрудники решили: выход один — сдаться!

Случаются подчас странные совпадения. В тот же самый день, 6 августа 1945 года, в Ламбарене неожиданно прибыла Матильда Коттман, верная помощница Швейцера, которую война застала в Европе. Сразу же после прекращения военных действий ей удалось выехать из Эльзаса товарным составом, а затем — на военных самолетах, потом на других, самых необычных средствах транспорта — добраться до Ламбарене.

Матильда Коттман, хрупкая молчаливая женщина, не спешила протрубить на весь мир о том, как она встретилась тогда со своими коллегами в больнице. Лишь много позже и только самым близким друзьям рассказала она, как радовалась, что именно в этот день вернулась в Ламбарене. Много лет мечтала она об этой минуте, но тут увидела, что все сотрудники Швейцера совершенно подавлены. Цитирую дальше ее слова: «Когда я очутилась лицом к лицу с доктором, мы сначала долго глядели друг на друга, потом он спросил:

— Что же ты привезла?

— Себя, и только.

Я не сразу выдавила из себя ответ. Потом я удрученно спросила:

— Может, мало этого?

Доктор обнял меня. Я все еще сжимала в руках свой чемоданчик.

— Нет, это уже много, — ответил он. — Очень много.

Затем он произнес слова, которые, сколько буду жить, я никогда не забуду:

— Когда одной-единственной бомбой убивают сто тысяч человек — моя обязанность доказать миру, насколько ценна одна-единственная человеческая жизнь!»

Швейцер остался в Ламбарене. Больнице пришлось еще сократить объем работы. В те горестные недели Елена Швейцер во всем помогала мужу. Она не показывала виду, как тяжело приходится ей самой. При своем слабом здоровье она стойко сносила тяготы, и не только те, что были связаны с жарким климатом. Разумеется, не будь у Швейцера стольких верных помощников, он не смог бы выстоять до конца.

За первой атомной бомбой, сброшенной на Хиросиму, последовала вторая — на город Нагасаки. Снова за какие-нибудь несколько секунд погибли десятки тысяч людей. В условиях подобного варварства сохранить верность собственным взглядам, верность убеждению, что ты должен подкреплять свои мысли делом, если хочешь показать пример другим людям... в этом Швейцер проявил себя как замечательный человек нашего времени. В годы, когда обычно помышляют лишь о покое, радуясь достигнутому и, возможно, наслаждаясь плодами своего труда, он снова вступил в единоборство с судьбой. Как никогда раньше, он был отягчен заботами, которые ему пришлось взвалить на свои плечи. Ему было намного тяжелее, чем в былые времена, когда он писал о философах, имевших под рукой мудрые формулы жизни, но нисколько не помышлявших о том, чтобы самим жить в согласии с ними. Позже Швейцер написал о Шопенгауэре: «Не в силах жить в согласии с провозглашенным им мировоззрением отрицания жизни, он цепляется за жизнь и за деньги, наслаждается кухней, как, впрочем, и любовью, и больше презирает людей, чем сострадает им».

Долгие годы жизни в девственном лесу для Швейцера и его верных сподвижников были полны лишений. Изредка лишь приходили деньги от друзей. В октябре на эти деньги по весьма дорогой цене был закуплен рис. Жизнь продолжалась. Пришел из Франции первый пароход и сразу доставил больнице кое-что из самого необходимого. На нем отплыли в Европу большинство жен и детей белых чиновников колониальной администрации. Швейцер остался в Ламбарене. На пароходе до последней минуты держали в запасе каюту для доктора и его жены.

Наконец в Ламбарене прибыла замена врачам и сестрам. Об этом позаботилась Эмми Мартин. Однако сам Швейцер остался на своем посту. Будущее больницы представлялось еще слишком неопределенным, чтобы он мог ее покинуть. Осенью 1946 года он настоял на том, чтобы Елена вернулась в Европу. Самому же ему предстояло еще проделать большую работу. Постепенно порядок в больнице налаживался. Приток больных увеличивался день ото дня. Снова приходилось одновременно содержать в больнице до двухсот пациентов. И Швейцер все откладывал поездку в Европу.

Понял ли мир, что «старик из джунглей» всей своей работой и жизнью осуществлял свой главный философский принцип? Принцип благоговения перед жизнью? Пятьдесят миллионов убитых оставила война. Разве не счастье для человечества наконец обрести живой образец, призывающий к гуманности и доброте? Есть ли смысл лишь все время вспоминать об ужасном прошлом? Мир снова открыл для себя гуманиста Швейцера. Многие газеты начали изо всех сил его восхвалять.

В октябре 1948 года, после десяти лет безотлучной жизни в Ламбарене, Швейцер наконец вернулся в Европу.