Аметисты Серафимы Суок

Когда-то давно. Кириши

У Птенчика было имя. Обычное имя, каким в то время называли очень многих мальчиков, – Сергей. Но кто об этом хотел знать? В их классе кроме него было еще два Сергея, поэтому Птенчик, и точка.

Больше всего Сергей Акимов не терпел несправедливость и собственное бессилие. Особенно его раздражало, когда ситуация касалась его самого, а он ничего не мог сделать. Да хотя бы с этим дурацким «Птенчиком», который прилепился к нему с первого класса.

Распределяли роли в школьном спектакле, и ему как самому щуплому и низкорослому досталась роль птенца. Он вообще не хотел участвовать ни в каком спектакле – больно надо! Оставаться после уроков на репетиции, а потом выступать перед всеми, нарядившись в пыльно-цыплячий замызганный костюм, оставшийся еще со времен основания школы.

Но, вне зависимости от его согласия или несогласия, прозвище уже подхватили.

– Птенчик! Птенчик! – прокатились смешки по классу.

Спасибо, Альбина Альбертовна, удружили!

Училка лишь улыбалась своей мерзкой улыбочкой и даже не пыталась присмирить класс, как это она обычно делала, когда начинался шум.

Акимов ничуть не сомневался, что Альба знала, к чему приведет ее распределение ролей, не могла не знать. Оттого мерзко вдвойне. Педагог, вместо того чтобы создавать благоприятный микроклимат в классе, его сознательно ухудшала.

Много позже, приехав на студенческие каникулы в родные Кириши, Сергей Акимов в одном из баров с удивлением узнал в компании молодящих подвыпивших женщин педагогов школы, в которой учился.

Они громко и развязно смеялись, разговаривали тоже громко, натренированными на уроках зычными голосами. Альбина Альбертовна, самая пьяная из них, жаловалась на мужчин и на жизнь в целом. Говорила, что мечтала стать актрисой, а поступить смогла лишь в педагогический, и что ей до оскомины надоела школа и особенно дети, у которых есть перспективы, в отличие от нее.

Подруги с ней соглашались: они тоже мечтали, тоже подавали надежды, но судьба сложилась иначе, и они вынуждены прозябать в провинции, впустую распинаясь перед ничего не хотящими бездельниками.

К седьмому классу Сергей вытянулся, благодаря серьезному занятию карате приобрел спортивную фигуру и вообще преобразился до неузнаваемости: это был уже хоть и худощавый, но высокий и жилистый подросток с коротко стриженым ежиком серых волос в пику тогдашней мальчишеской моде на длинные до носа челки.

От спортивного парня исходила волна уверенности и силы, но, несмотря на это, кличка никуда не делась. В классе Сергей более-менее общался только с Ромкой Основиным. У них вообще класс был недружным: сплошные ссоры, подлянки и дикие игры, словно это были не школьники, а зверята.

Параллельный класс мало чем отличался: там тоже царила вечная грызня. И ведь школа была не какой-нибудь неблагополучной, а вполне себе нормальной, расположенной практически в центре. Девяностые годы наложили негативный отпечаток на общество, школа являла собой микрокопию страны с ее первобытными порядками.

О том, чтобы сменить школу, Акимов не думал. Город у них маленький, в новой школе о его кличке непременно узнают. Выйдет шило на мыло.

Сергей привык обходиться без друзей. Приходил в класс со звонком, со звонком же и уходил, нисколько не желая задерживаться в «зверинце», как он про себя называл школу. На переменах он предпочитал слушать плеер или читать.

Его круг общения был на тренировках. Там подобрались отличные ребята, которым было некогда заниматься глупостями и не было нужды самоутверждаться за чужой счет.

Чем дольше Акимов занимался каратэ, тем больше его отрывало от школьного коллектива. В течение года он часто уезжал на соревнования, после которых являлся в класс, словно на другую планету: все события проходили без него, о чем он ничуть не сожалел и о чем не хотел знать, но все равно невольно был посвящен в них задним числом.

Петя Пономарёв из параллельного «А» класса физкультурой занимался отдельно, в специальной группе, а на урок со всеми приходил только на зачеты. Для него был облегченный вариант комплекса упражнений, с которым он справлялся едва. Все считали, что Пономарёв филонит, картинно возмущались несправедливости и издевались над ним, когда он извивался на перекладине или в семи потах бежал свою сокращенную дистанцию. Затем под улюлюканье и смешки Петя ходил взад и вперед и шумно восстанавливал дыхание.

Во время одного из таких зачетов Воронин подослал к Пете Лыкова – одного из своих шестерок. Тот сильно толкнул Пономарёва в спину. Петя плашмя грохнулся, издав звук упавшего шкафа. Уже утих продолжительный хохот, а Петя все лежал.

– Да ладно, вставай! – струсил Вовчик. Он опасливо посмотрел на «слепоглухонемых» учителей – Наталью Петровну и Вадима Владимировича, которые на лавочке заполняли журнал.

Короткий свисток.

– Пономарёв! Все в порядке? – «прозрел» физрук.

Ученик не вставал. Вадим Владимирович забеспокоился, к нему на подмогу подскочила коллега. Педагоги знали: случись чего, с них спустят три шкуры.

Нехотя Вадим Владимирович все-таки согласился послать в медпункт за медсестрой. Медсестра кое-как привела ученика в чувство, и вроде бы все обошлось.

Как физрук ни пускал вход самые обаятельные свои улыбки, ни опутывал топорной лестью и однообразными комплиментами, медсестра не пошла на нарушение инструкции и доложила о случившемся школьной администрации.

Вадиму Владимировичу влепили выговор, он выместил злобу на подопечных: всем парням «А» класса выставил за зачет двойки. Парни, воронинские гопники, сочли своим долгом наказать виновного.

Вечером, когда Пономарики возвращались с факультатива по математике, им преградила путь толпа одноклассников.

– Че так поздно из школы? – начал Воронин миролюбиво.

– У нас дополнительные занятия по математике, – ответил Петя, понимая, что встреча ничего хорошего не предвещает.

Его друг Ваня Моряков это понял еще раньше, едва хулиганы появились в поле его зрения. Но, во-первых, деваться было некуда – место глухое, рядом стройка и гаражи, а до оживленной улицы не добежать, – во-вторых, он понадеялся, что все обойдется, Воронинская компашка, как обычно, словесно поглумится и оставит их в покое.

– Математику, значит, любишь, – сплюнул им под ноги Вовчик. – А физра, значит, по боку!

– У нас из-за тебя пары! – угрожающе оскалился Валерка Лыков.

Компания его поддержала шумными выдохами и междометиями.

– Сейчас он за всех будет сдавать зачет! – сообщил вожак.

– Но я не могу. У меня сердце… – растерянно стал оправдываться Петя.

– Не можешь – научим! Упор лежа!

Пономарёв стоял истуканом, его товарищ втянул шею в воротник болоньевой куртки, ища глазами прохожих.

Бакин толкнул Петю, и тот рухнул в траву.

– Упор лежа, я сказал! – повторил Воронин.

Школа очень не любит выносить сор из избы. Родителей Пономарёва, витающих в облаках бесхребетных интеллигентов, директору удалось убедить не обращаться с жалобами в инстанции по поводу произошедшего с их сыном.

После того случая Петя надолго загремел в отделение кардиологии, вернулся в класс лишь к концу года. Когда надо, администрация школы умеет работать: Воронину и его шайке так накрутили хвосты, что до окончания девятого класса о существовании Пономариков хулиганы забыли. А дальше, как выразилась классная дама, вся шелуха отсеялась: самые проблемные ученики разбрелись – кто в никуда, кто в средние специальные учебные заведения.

Акимова это взбесило. Как, ну как можно всем кагалом на одного?! (Молчаливую тень Морякова он в расчет не брал.)

Но после драки кулаками не машут – с того случая прошло уже много времени. Учителя, по обыкновению, историю с Пономарёвым замяли, показательно пропесочили причастных, тем и ограничились. Ни тебе постановки на учет в милицию, ни ходатайства о переводе в специнтернат. Ничего!

Спустя годы стало известно, что Пономарёв страдал от врожденного порока сердца. От которого он и умер, не дожив до тридцати лет.

Дядя Сергея Акимова работал в полиции, и логично было бы с таким обостренным чувством справедливости стать полицейским и ему. Мальчик часто слышал разговоры в семье о системе. Система давит, система ломает, система не отпускает. В этих разговорах он в силу возраста не участвовал, поэтому не совсем понимал их смысл, лишь интуитивно догадывался.

Сергей часто замечал, как дядя Гена, хороший, в общем-то, мужик, из веселого балагура порой превращался в следователя из кино с сюжетом времен репрессий.

Происходило это внезапно, из-за пустяковых ситуаций. Например, дядя Гена устроил выволочку своей дочери из-за прогула урока музыки. Было ощущение, что дядя Гена разговаривает не с третьеклашкой, а с малолетней преступницей. Или с ровного места вдруг становился резким и мог наговорить неприятных слов. Правда, дядю Гену быстро отпускало, и он снова превращался в душку.

Жена дяди Гены, тетя Римма, работала адвокатом. Она хорошо зарабатывала, модно одевалась и выглядела успешной дамой: прическа, макияж, холеное лицо и руки, дорогая одежда и украшения. Всякий мог бы позавидовать ее умению держаться – холодная вежливость, минимум слов и эмоций.

Однажды тетя Римма с грустью сказала, что счастливые люди к адвокатам не обращаются. На ее красивом лице хорошо проглядывался отпечаток системы: женщина ежедневно варилась в чужих дрязгах, так что выходило, что и ее саму вряд ли можно было бы считать счастливой.