Апгрейд

Глава 21 Последствия

Черное небо над питомником взорвано огнями флаеров и дронов, лучи фонарей и фар мечутся по людному двору, перепрыгивают с фигуры на фигуру, и от мельтешения кружится голова.

Я в гордом одиночестве подпираю борт своего флаера и ожидаю неизбежное. Эд в реанимации дежурит возле кровати брата, который хоть и пришел в себя, но в тяжелом состоянии. Кир внутри флаера охраняет связанного Оллеба. Мариам побежала внутрь клиники, остальные журналисты носятся с выпученными глазами, выискивают сенсацию, им не до меня.

Полицейские в черных костюмах, сливающихся с темнотой ночи, выводят во двор сотрудников клиники — кого в халате, кого в обычной одежде, — сгоняют к огромному столбу с антенной у каменного забора. Так приказал я, пока прибывшие офицеры не приняли командование на себя и все не испортили.

Те, видимо, получили рекомендацию прекратить беспредел и разогнать полицейских, но журналисты остановили их. Уж слишком очевидна вина сотрудников клиники. Офицеры сообразили, что препятствовать операции — вызывать общественный резонанс.

Из коммуникатора доносится голос какого-то лейтенанта Суннаро:

— Всем полицейским внешнего патруля — собраться возле центрального входа! Леонард Тальпаллис, немедленно выйти на связь!

Кладу шлем во флаер. Кажется, что земля уходит из-под ног и понятный мир рассыпается на фрагменты. Я уже придумал, как оправдываться: притворюсь инициативным дурачком. Сейчас мне нужна Мариам, а ее все нет и нет. Уже почти все полицейские облепили порог главного здания питомника, окруженные кольцом журналистов. Повторно звучит приказ, и из флаера вылезает Кириан.

— Ты не слышишь, что ли? Тебя зовут!

Собираюсь ему ответить, и по телу прокатывается горячая волна удовольствия. Хватаюсь за обшивку, пытаюсь отдышаться. Удовольствие меньше, чем от близости с Танит-Элиссой, но перед глазами темнеет, и на миг я становлюсь удовольствием, растворяюсь в нем. Не оргазм — ощущение блаженства, пронизывающее каждую клетку тела.

Ты предотвратил преступление 3 степени сложности!

Осталось предотвратить 372 правонарушений (предотвращено 128).

Благодаря благословению Танит у меня не плюс десять, а плюс пятьдесят преступлений, и до следующего осколка Сферы познания всего двадцать два преступления, а с ускорителем от Танит, умножающим достижения на пять — пять преступлений!

Очухавшись, молча следую за Кирианом, слышу свое имя от офицера, делаю вид, что удивлен, взбегаю по ступеням, расталкивая коллег, становлюсь рядом с лейтенантом Суннаро, незапоминающимся мужчиной моих лет, и как можно громко ору, вытянувшись в струнку:

— Леонард Тальпаллис по вашему приказу прибыл!

А сам сканирую лейтенанта, чтобы с помощью программы понять его настрой: он относится ко мне с равнодушием. А вот в рядах журналистов слышу жидкие аплодисменты и реплики: «Вот он, смотри!», «Он первый…», «Снимай, не зевай!».

Лейтенант быстро ориентируется в происходящем, подходит ко мне, пожимает руку.

— От имени родителей похищенных детей, а так же всех полицейских выражаю тебе благодарность за проявленное мужество!

Аплодисменты громче, теперь к журналистам присоединяются и полицейские.

Второй лейтенант задает неосторожный вопрос:

— Я вижу, что ты рядовой. Почему ты возглавил операцию?

Делаю придурковатое лицо и развожу руками:

— Я предположил, что командир нашей группы в сговоре со злоумышленниками, мы его обезвредили. А поскольку связи с центром не было, и никто не решался, я взял командование на себя.

— Это смелый поступок, Леонард!

Отношение второго офицера подскакивает до интереса. Значит, эти офицеры не в деле, и, по крайней мере сейчас, опасаться нечего. Все получилось, как я хотел. Осталось добить предотвращенные преступления до ста пятидесяти и дождаться подтверждения, что мою кандидатуру одобрили для участия в «Полигоне».

Ну и не нарваться на пулю, потому что мне наверняка постараются отомстить.

Нашу команду и еще пять экипажей оставляют следить за порядком, пока не приедут следователи и не прибудут флаеры для доставки виновных в места содержания.

Перевожу взгляд на светящиеся окна, где к стеклам прилепились сотни детей, которые здесь выращивались на убой. Что будет с ними? Сменится руководство, но их участь предрешена: они останутся здесь, будут играть и развлекаться, окруженные заботой воспитателей — донор должен быть здоров и счастлив. А потом повзрослеют и пойдут под нож.

Так же выращивают свиней на убой. Одним детям — свобода и будущее, другим таким же детям — застенки и смерть.

Озаряя двор оранжево-красными вспышками мигалок, приземляется медицинский флаер, скрывается за офицерским «ястребом». Навстречу выбегает раскрасневшаяся Мариам, несется ко мне, оператор за ней еле поспевает, над ним, как две гигантские стрекозы, летят дроны.

— Лео, стой! — кричит она мне, направляющемуся к персоналу питомника, столпившемуся возле антенны.

Останавливаюсь, жду, пока она добежит, и спрашиваю, кивая на общежитие с тремя освещенными этажами и двумя верхними, где проводятся операции, а сейчас черным-черно.

— Как ты думаешь, это правильно?

Вопрос сбивает ее с толку, она переводит взгляд на оператора, который пожимает плечами.

— Что — правильно?

— Питомник. Он продолжит существовать после того, как отсюда заберут похищенных детей со второго уровня. Просто сменится руководство, и всех тех детей, — указываю на общежитие, — вырастят и выпотрошат.

— Ты обещал интервью. — Порыв ветра подбрасывает огненно-рыжие волосы Мариам, залепляет лицо, пока женщина убирает их, отвечаю:

— Завтра в десять утра — нормально?

— Ммм, двенадцать, — говорит она после секундных раздумий. — Работы много. Не успею.

— По рукам. Последняя просьба: сделай что-нибудь, чтобы у этих детей появился шанс.

Программа показывает, что интерес Мариам ко мне сменяется уважением. Уверен, журналистка сделает все, как нужно. Киваю Мариам, разворачиваюсь и отправляюсь выполнять распоряжение офицеров, и неожиданно всплывает текст:

Сострадание +5 (итоговое 10 ЕД).

Ты можешь конвертировать 10 ЕД сострадания в одно свободное очко характеристик.

Начать процесс?

Помню, чем конвертация обернулась в прошлый раз, и отказываюсь. Параллельно отмечаю, что единицы сострадания не увеличиваются благодаря благословению Танит.

В час ночи прибывают флаеры для погрузки заключенных. Следователи уже опросили часть персонала и отпустили непричастных к похищениям. А я все эти три часа смотрю в горящие окна детского общежития, очень хочется пойти туда, вытолкать детей на улицу, напугать, чтоб они разбежались и никогда сюда не возвращались, но у меня приказ.

Да и что я изменю сейчас? Дети без опеки не выживут, меня разжалуют. Зато проявилась еще одна причина добраться до самого верха и вывернуть реальность наизнанку. Потому что мир, где функционируют такие питомники, не должен существовать.

Только в два часа ночи мы возвращаемся патрулировать свой район. Оллеба забрали сотрудники внутренней безопасности, я остаюсь в роли исполняющего обязанности командира экипажа. Эд улетел с братом в больницу, мы с Кирианом вдвоем. Работы особо нет, и я, пользуясь ситуацией, дрыхну в кресле — нужно немного восстановиться перед интервью.

В восемь утра сдаю смену и, зевая, топаю в общежитие вместе с Киром, который носится вокруг меня, как восторженный щенок, — он впервые оказался в центре настоящего события! Минуем людный темный коридор, где толкутся возвращающиеся со смены полицейские, выходим на улицу и идем по тротуару вдоль проезжей части. Сворачивая челюсть от зевоты, борясь с усталостью, пытаюсь распланировать день.

Поспать пару часов. Затем — в душ. На интервью. Обязательно — к Элиссе, меня по-прежнему к ней влечет…

Поток мыслей обрывается почти материальным ощущением опасности. Словно невидимые пальцы сжимают горло, словно ледяной нож входит под сердце.

Приходит понимание, что скоро меня попытаются убить. Раньше я отмахнулся бы от ощущения, теперь же прислушиваюсь к интуиции как никогда, потому что ее голосом говорит Танит и Шахар.

К тому моменту до главного входа в общежитие остается метров пятьдесят. Стараясь вести себя естественно, окидываю окрестности быстрым взглядом. Логичнее всего караулить меня здесь после смены. Скорее всего, киллер ждет, пока я подойду поближе. Он где-то за черными стеклами ступени, здесь восемь этажей — не поймешь, где именно. Но может и ждать среди людей, пряча пистолет, чтобы поравняться и выстрелить в упор. Вон те металлопластиковые кафе в парке — тоже отличное убежище.

Если резко изменю маршрут, он выстрелит. Начну тупить — тоже выстрелит. Знать бы хотя бы, где он засел, чтобы залечь в укрытии…

В паре метрах от нас останавливается такси, оттуда вываливаются два пьяных парня, один тычет в меня пальцем:

— Смотри, вот этот! Ты ж этот вот…

Киваю:

— Да, я этот вот.

Двумя шагами покрываю расстояние между нами, падаю на заднее сиденье, хлопаю дверцей.

— Эй, ты куда? — возмущенно вопит Кир на улице.

— Едем прямо, — командую таксисту, прижимаясь к сиденью, хорошо, стекла тут тонированные.

— У меня вызов, — пытается возражать водитель.

— Просто едем отсюда, куда — без разницы.

Водитель понимающе кивает, и машина трогается. Мне бы теперь выйти за поворотом, пробраться к выходу из общежития и ждать фигуру, подсвеченную красным, но есть проблема: помимо центрального входа в улей, имеется еще один, да плюс два — выходы в зиккурат. Я просто потеряю время.

Кто пытался меня пристрелить в прошлый раз, так и осталось тайной. Сейчас либо те же заказчики, либо, что более вероятно, мстят стоящие за трансплантологами силы.

Значит, жрать и спать буду в другом месте, у меня в комнате небезопасно. Надо только проверить почту в Сети — наверняка уже ответили на заявку участия в «Полигоне». Тем более, сегодня я снова промелькнул в новостной ленте, что должно заинтересовать рекрутеров.

Минуты две едем молча. Таксист поворачивает дважды, тормозит возле тоннеля, ведущего внутрь зиккурата.

— Выходи. Денег с тебя не возьму. Ты ж тот мужик, который нашел похищенных детей, тебя в новостях показывали.

— Да ну…

— Удачи!

Ступаю на тротуар и воровато оглядываюсь, хотя понятно, что здесь мне ничего не угрожает. Если за меня взялись всерьез, то браслет лучше снять. Через чип отследить человека сложнее, это возможно, только если заинтересованы лица с верхних уровней. Надеюсь, что таковых нет. Боэтарх и прочие решают дела государственной важности. И надеюсь, что все-таки попаду на «Полигон», где меня вряд ли достанут враги со второго уровня. Иначе моя жизнь превратится в гонки со смертью, и единственным выходом будет бегство в Карталонию, что по сути тупик и потеря времени.

Около часа катаюсь от одной станции метро к другой, натянув на голову капюшон худи –качество съемки камер хреновое, и такой маскировки должно быть достаточно. Наконец нахожу камеру хранения, оставляю там браслет — не знаю, придется ли еще им воспользоваться.

Жаль, конечно, что в спортзал ход закрыт. Можно было бы вечерком немного покачаться, проверить, сработает ли ускоритель Танит. Вдруг я начну с бешеной скоростью наращивать ловкость и силу? Но теперь появляться в общежитии опасно.

Нахожу компьютерный клуб, арендую ноутбук на полчаса, открываю почту, с которой посылал запрос на участие в ток-шоу. Тарабаню пальцами по столу, пока программа загружается, и ловлю себя на мысли, что нервничаю, ведь больше всего в жизни мне важен положительный ответ, он решит мою судьбу.

Ответа нет. Зато есть письмо от неизвестного адресата. Открываю его: одно-единственное слово «сдохни» и картинка — два скрещенных топора. Оперативно работают ребята.

Тру слезящиеся глаза. Усталость накопилась, картинка перед глазами плывет, я туплю, мне нужно поспать хотя бы два часа перед интервью. Брать гостиницу опасно — придется регистрироваться, и мои данные, скорее всего, сольют. Из знакомых у меня тут только Помпилии, но к ним нужно ехать через весь зиккурат — кучу времени потеряю впустую.

Остается заявиться к Эду, он засвечен не меньше меня, заодно предупрежу его родню об опасности, посоветую отослать парня в Карталонию. И они разбудят меня на интервью.

К улью Эда добираюсь за пятнадцать минут на такси. Сунув руки в карманы, натянув капюшон, иду по тускло освещенной улице внутри зиккурата, и в этой темной кишке чувствую себя как дома, в безопасности. Захожу в нужный подъезд, поднимаюсь на нужный этаж. Нахожу квартиру Эда, звоню, но никто не отвечает.

Неудивительно. Семья, наверное, в больнице со вновь обретенным ребенком.

Собираюсь уходить, но меня останавливает придушенный писк. Замираю, стараюсь даже не дышать, сам не зная, что рассчитываю услышать. Странный звук повторяется. Толкаю дверь, и она с легким скрипом приоткрывается.

Отскакиваю назад, прижимаюсь к стене, инстинктивно хлопая себя по бедру, где обычно находится кобура, но огнестрел на втором уровне запрещен, я безоружен и беспомощен.

Никто не стреляет в меня, не грохочет взрыв. Похоже, в квартире нет недоброжелателей. Перед глазами всплывает текст:

Зафиксировано противоправное деяние!

Или все-таки внутри кто-то есть? Меня в любом случае уже обнаружили. Возможно, ждут, когда войду. Правильнее всего вызвать полицию, но тогда я не предотвращу преступление, а за одно мне идет пять.

Повторяется хрип, доносится возня, кто-то шмыгает носом. Да что ж там происходит? Взбодрившись, включаю мозг, и на ум приходит одно: блефовать. Тарабаню в дверь и говорю:

— Полиция! Немедленно откройте! От соседей поступила жалоба на подозрительный шум!

Снова замираю, но слышится лишь хрип, возня, и никаких посторонних звуков. Собравшись, распахиваю дверь, кувырком ухожу в кухню, хватаю два ножа. С нынешней ловкостью я запросто смогу снять противника ножом, даже кухонным. Но никто меня не атакует.

Бросаюсь в гостиную и едва не поскальзываюсь на крови. Она тут повсюду, даже на потолке брызги. На белой стене — два скрещенных топора. Видимо, эмблема какой-то преступной организации, крышуемой полицейскими.

В середине комнаты на бежевом ворсистом ковре — выпотрошенный труп хозяина квартиры, кишки тянутся через всю комнату. Он однозначно мертв, кто же тогда хрипит?

В спальне обнаруживаю распятую ножами на стене окровавленную мать Эда, рот женщины заклеен, ее тело — фарш, но работал профи, который знает, как резать, чтобы не убить. Окидываю взглядом комнату, и программа выделяет красным приоткрытый ящик комода, куда тянется леска от ножа, торчащего из левой ладони женщины.

Как только я выну нож, сработает детонатор. Рассчитано, что вернется Эд и сломя голову бросится ее вызволять. Увидев меня, женщина начинает метаться, но вскидываю руку и говорю:

— Тихо, я вижу бомбу. Все будет хорошо.

Судорожно вздохнув, она теряет сознание, обмякает, а я осматриваю комод, открываю ящик и, воспользовавшись подсказкой программы, обезвреживаю механизм.

Ты предотвратил преступление!

Осталось предотвратить 367 правонарушений.

По имеющемуся в квартире телефону вызываю медиков и полицейских, переворачиваю комнату вверх дном, нахожу сперва пистолет и патроны, забираю его, затем — аптечку, и только потом снимаю женщину со стены и начинаю обрабатывать наиболее опасные раны.

Первыми в квартиру врываются два медика, пока один расспрашивает меня, в чем дело, второй подключает мать Эда к диагностическому аппарату и одновременно делает инъекцию.

— Обезболивающее. Успокоительное, — комментирует он свои действия, поглядывая на экран прибора и обращаясь к напарнику. — Массивная кровопотеря. Готовь капельницу!

Напарник бросается к распахнутому чемодану с медикаментами, и тут в квартиру входят коллеги из внешнего патруля, а сразу за ними — следаки, восемь человек, и в квартире становится тесновато. Есть риск зависнуть с ними надолго. Вот уж выспался!

Радует, что во время нападения Эда не оказалось дома. Пока медики грузят женщину на носилки, я в окружении полицейских рассказываю о ночном штурме питомника, предполагаю, что произошедшее — месть преступной группировки. Меня слушают трое, причем один симпатизирует, остальные равнодушны, четвертый фотографирует, поглядывая искоса. У этого ко мне интерес. Остальные разошлись по комнатам.

Как только они заканчивают, появляются репортеры криминальных сводок, опрашивают меня, я по второму кругу рассказываю, и один из равнодушных полицейских говорит:

— Вообще история с питомником мутная. Внутреннее расследование показало, что наши диспетчеры никого не вызывали. Кто-то взломал систему и сымитировал вызов.

— Отследили его? — интересуюсь я.

— Нет. Чисто сработали. Между нами говоря, молодец этот неизвестный, — он кивает на эмблему на стене. — Совсем страх потеряли!

— А чья это эмблема?

Все четверо, включая фотографа, замирают и таращатся на меня, как на слабоумного. Проясняю ситуацию:

— Я недавно приехал в Новый Карфаген.

— Вали отсюда, мужик, — советует фотограф. — Это ж ты возглавил штурм питомника? Если останешься, хана тебе. Братство топора тебя рано или поздно достанет. У них везде люди, и среди наших, и повыше. Круговая порука, все такое.

— Да уже пытались, — говорю я и обещаю прийти в участок завтра в восемь для дачи показаний.

Прежде, чем покинуть место преступления, прошу полицейских найти и предупредить Эда, чтоб он затаился. Уходя, думаю о том, что уже не мыслю жизни без программы, она здорово облегчает понимание того, что происходит. Взять хотя бы этих полицейских: мне показали, что они либо симпатизируют мне, либо не настроены враждебно. Я вижу, кому можно доверять, а кого лучше избегать — при том, что только начинаю прокачиваться.

Но даже она не спасет, если мощная преступная организация объявит на меня охоту. Если не получится подняться на четвертый уровень, из Карфагена нужно будет уезжать.

Перед интервью захожу в первое попавшееся кафе, потому что желудок прилип к позвоночнику. Сажусь за столик в углу лицом к двери и висящему над ней экрану, где радостная дикторша рассказывает о бунтах в Карталонии. Всего тут восемь столиков, шесть человек, все ко мне равнодушны. Заказываю кашу с синтетическим мясом и только склоняюсь над тарелкой, как кадры с бушующей толпой и горящими фаерами обрываются, и дикторша продолжает:

— Уже много лет подряд на втором и третьем уровнях без вести пропадают подростки. Тайну их исчезновений раскрыли полицейские внешнего патруля. Сегодня в полночь состоялся штурм питомника, расположенного в горах, в пятнадцати километрах от Нового Карфагена, где злоумышленники удерживали детей, приговоренных стать донорами. За похищениями стояла известная медицинская фирма «Бонус-Эс». Директор компании на данный момент скрывается… — Она смотрит куда-то вбок, кивает и продолжает: — Только что поступили сведения, что он покончил жизнь самоубийством. Соучредители отказываются от комментариев.

Дикторшу сменяют кадры штурма, заснятые дроном Мариам — тогда на месте еще не было других журналистов. В свете прожекторов к главным входам зданий бегут вооруженные люди в черном.

Окидываю взглядом кафе: все его посетители бросили есть и вперились в экран, даже сотрудники столпились за стойкой.

Следующие кадры — работники, согнанные к забору, на одних лицах — удивление, на других — мрачная обреченность.

Следующий кадр — мальчик на носилках, щурящийся от вспышек фотоаппаратов, за ним бегут журналисты, а медики их отталкивают. Мелькает лицо Эда и растворяется в темноте.

Затем — просторная бежевая комната. Льется умиротворяющая музыка. Крупным планом — куклы, усаженные на столе, раскрытый альбом, где неумелой детской рукой нарисованы пики скал и озеро. Камера медленно поворачивается, выхватывает одну кровать, затем вторую, где сидят две девочки лет десяти, обе в одинаковых зеленых платьях. Рыженькая качает ногой, ее подбородок вздернут. Темноволосая сутулится, обхватив себя руками, и смотрит в пол.

Мариам садится перед ними на корточки, разворачивается к камере.

— Как вас зовут?

Рыженькая с готовностью отвечает:

— Меня Эмили, а ее — Мика.

— Расскажи, как вы тут живете. Вам нравится?

Девочка кивает:

— Очень! Мы много играем, загораем и купаемся в озере. И кормят вкусно.

— А где живут взрослые дети?

Рыженькая снисходительно улыбается и смотрит на Мариам, как на дуру.

— Их переводят в другой интернат. Совсем взрослые улетают в город. Мы очень готовимся, когда узнаем, что нас собираются переводить. У нас берут анализы, потому что больные в город не попадают. И непослушные. Потом прилетает флаер, и их забирают. Говорят, там еще лучше, чем у нас.

Мариам поднимается.

— Спасибо, Эмили.

За кадром звучит тоненький голос второй девочки:

— Почему эти люди на нас напали, они ведь уйдут?

Мариам перемещается в операционную, камера останавливается на инструментах, и журналистка объясняет, что и зачем ими вскрывают. Заканчивается репортаж печью крематория. Будничным голосом она говорит за кадром: «Вот тот самый город, куда попадают эти дети, когда вырастают. Смотрите сегодня в полдень репортаж с Леонардом Тальпаллисом — человеком, возглавившим штурм питомника».

Телевизор выключается, и из-за стойки выкатывается усатый одышливый хозяин, щелкает пультом, врубает музыку. На миг замершие гости приступают к еде, но чувствуется напряжение, повисшее в воздухе.

Мариам выполнила обещание, теперь мне нужно выполнить свое