Аргентинец поневоле 2

Глава 10

Я намеренно дразнил индейцев, чтобы их чемпион вышел из равновесия и наделал ошибок. Выйти на поединок с воином такого громадного роста, с такими ногтями, знающего все приемы этой туземной борьбы, местного чемпиона — это Вам не шутка! Так что первым делом следует сохранять спокойствие и постараться просчитать варианты.

Индейцы презрительно свистели и улюлюкали, но я оставался невозмутим и краснокожие решили, что я просто хочу пожить еще несколько лишних минут и оставили меня в покое.

Эти люди принадлежали к племенам с древними обычаями, согласно которым и в горе, и в радости, надо сохранять хладнокровие, поэтому стояли вокруг с бесстрастными лицами и ждали, пока я наиграюсь. Я их сильно не задержал.

Уже через несколько минут я объявил, что готов и пока спрашивал проводника, который невольно стал моим секундантом:

— Как мой соперник поведет себя во время схватки?

— Первым делом он тебя ударит между ног.

— Ну что же. Постараюсь защитить свои яйца, — ответил я, потряхивая расслабленными руками.

После чего, взял у проводника кожаный шнурок и приспособил свою алюминиевую флягу, засунув ее в штаны и привязав изнутри к поясу. Как я упоминал, фляга у меня была небольшая, емкостью ​¼ литра и достаточно плоская. Пока я приводил в порядок область паховой защиты, проводник и Хулио заслонили меня своими фигурами от любопытных взглядов индейцев. Чемпион так точно ничего не заметил. Будет ему сюрприз!

— Что еще скажешь полезного? — продолжил я свои расспросы у проводника.

— Он попытается исполосовать тебя когтями и выцарапать глаза.

— Хорошо, буду беречь глаза. Что еще?

— Если заметишь, как он оскалил зубы — знай, он попытается перекусить тебе шейную артерию.

— Вот же сукин сын! Это как-то совсем грязно.

— Я тебя предупреждал, бледнолицый, что в саксавуа позволено все, что ведет к победе. На этом и основана эта борьба. Если ты хоть на секунду промедлишь, не желая сделать какую-нибудь особенную жестокость — все, ты труп! Либо убьешь ты, либо тебя.

Мило! Похоже, в этом поединке совсем нет места для принципов и моральных ограничений. Что же, тем хуже для моего противника.

— Хорошо, я это учту, — буркнул я.

Между тем, нам очистили место в кругу. Гигант Патагонии почти голый, одетый в крошечную набедренную повязку, смазал свое тело жиром с ног до головы. Даже волосы. От жира он стал таким скользким, что за него невозможно было ухватиться.

— Эта сволочь знает что делает! — шепнул я себе под нос.

Я тоже был не подарок. Хорошая генетика и обильная мясная диета привели к тому, что я заимел солидные габариты, превышающие те, что у меня были в первой молодости. В отличие от неприятеля, я не раздевался, надеясь, что одежда защитит меня от острых когтей краснокожего. Верные сапоги с железными набойками тоже должны были сыграть свою роль в предстоящем поединке. Мой противник будет бить босой ногой, я же — твердым сапогом с металлической накладкой на носке. Кому будет больнее?

Но все же в этом круглом импровизированном ринге мы сейчас выглядели неравноценно. Обычный крепкий молодой парень и ужасающего вида великан. Невольно вспоминалась уличная собачья драка, в которой принимали участие домашняя болонка и бойцовский английский бульдог. Бульдог тогда рвал болонку зубами, а та визжала, как резанная. Вот такая схватка тогда получилась.

Еще немного увеличу шансы, подразню соперника.

— Скажи ему, — громко крикнул я проводнику, — что он больше похож на жирного оленя, чем на храброго воина, готового встретить свою смерть. А уж как гнусно воняет этот жир! Даже из задницы так не смердит! А ну-ка иди сюда вонючая кукурузная кочерыжка, посмотрим на что ты способен!

Упрашивать соперника мне не пришлось. Буквально с пеной в зубах от ярости, обладающий исключительной реакцией гигант ринулся на меня. И начал с молниеносной быстротой махать своими когтями и драться ногами как заправский каратист. От двигался с такой естественностью, словно мои контратаки происходили в десять раз медленнее, чем на самом деле. Прошло несколько секунд, а он своими когтями порезал мне уже всю одежду и нанес несколько зудящих царапин.

Эге! Да я тут как муравей против бронетранспортера!

На третьей попытке ударить меня в пах индеец хорошо попал. Его палец вонзился в металлическую флягу. Меня отбросило, мне тоже было больно, но индейцу явно было намного больнее. Как бы он не сломал себе пальчик. Краснокожий взвыл от боли и запрыгал на одной ноге.

Но это была только минутная слабость, который я не сумел воспользоваться. Так как меня отбросило от его могучего удара назад. А пока я подскочил, краснокожий взревел как бешеный бык и попытался сдавить меня в своих объятиях. Запустить свои острые когти мне в спину и одновременно сломать мне ребра. Вопреки ожиданиям зрителей, я не стал уклоняться от ближнего боя. Нанося хлесткие удары сопернику каменными локтями по ребрам, я все же позволил великану прижать меня к груди.

А когда увидел перед своим лицом оскаленные зубы краснокожего, который уже примерялся как их вонзить мне в горло, что было трудной задачей, так как я был намного ниже, неожиданно нанес свой коронный удар. Каменным по крепости лбом. Могучим кивком я направил свою голову, словно тяжелый чугунный шар для боулинга, в короткий полет. Вложив в удар всю свою силу, умноженную на импульс скорости. За свой лоб я не боялся, там все равно одна сплошная кость, ломать нечего. В отличии от нижней челюсти индейца, которая моментально с треском хрустнула и перекосилась набок.

Даже если бы мир перевернулся с ног на голову патагонец не был бы так ошарашен. От резкой боли он выпустил свою жертву и отшатнулся назад. Этой ошибкой я уже сумел воспользоваться на всю катушку. Нанеся окованным сапогом чудовищной силы свирепый удар сопернику в пах.

Патагонец рухнул на колени как подкошенный. Ему было нестерпимо больно и он схватился обеими руками за пах, пытаясь вернуть растекающуюся между пальцев яичницу обратно на место. Успехов ему в этом мероприятии.

Попавший в состоянии грогги противник теперь был полностью в моей власти. И я не дал ему спуску. Я ухватисто схватил собранные в пучок волосы резко рванул его голову вверх и молниеносно ударил коленом в подбородок. Метя в тоже болезненное место. Бамс! Хрясь! Раздался еще один неприятный хруст и теперь челюсть у этого индейцы сломана в двух местах. Пополам и еще раз пополам.

Патагонцу этого хватило для полного счастья. Нокдаун! Гигант рухнул на землю, раскинув руки. Изо рта у него фонтаном хлестала кровь, но он упорно пытался встать.

И это не входило в мои планы. Для симметрии, когда индеец встал на четвереньки, я оббежал его кругом, зашел за спину и нанес снова ужасающей силы удар по яйцам. Да такой жестокий, что краснокожий верзила вновь грохнулся, потеряв сознание. Аут! Вот и славно. Налицо полная гармония. Два удара по яйцам и два удара в челюсть. Когда хорошо — тогда хорошо. Чистая победа.

— Скажи этим людям, что я считаю бой оконченным, — торжественно заявил я проводнику.

— Не уверен, что они согласятся, — ответил индеец, — твой соперник еще жив.

Но проводник все же перевел мои слова вождям. Ошарашенные главари краснокожих посовещались, а затем старый Чакуайяль заявил:

— Наш человек еще жив. А законы саксавуа неизменны на протяжении многих столетий и священны: воин не должен остаться в живых лишь потому, что соперник его пощадил. Духи будут недовольны!

— Но он же и так как труп и не может защищаться!

— Это не имеет значение. Такой исход боя опозорил его! Ему все равно не жить. И условие ваших жизней — его смерть!

Я лишь пожал плечами и сказал:

— Хозяин — барин! Желание клиента — закон! Эх, Маруся, нам ли жить в печали!

После чего оперся коленом о спину поверженного гиганта, приподнял его голову, просунул руку под горло и резко крутанул изо всех сил по часовой стрелке. Страшный хруст тут же показал, что я сломал ему шею. Как куренку.

Я был полностью оправдан перед богами туземцев.

Жизнь моя у дикарей продолжалась. Патагонцы, почти перестали пользоваться луками. Заготовки под хорошие луки в степи очень трудно найти. Нападавшие на нас на реке индейцы и люди Куркумиллы, часто воюющие с европейцами, скорее являлись исключения из правила. Основное оружие туземцев — это боло, то есть вид кистеня, копье, булавы «моканос», да несколько ружей, которые они смогли добыть в Кармен-де-Патагонес или северном приграничном Пунта-Аренас.

Ныне добрые и гостеприимные, туземцы позволили себя измерить; и я могу сказать, что, хотя эти индейцы и не гиганты в полном смысле слова, это племя самого высокого роста из известных мне до сих пор. Все эти хваленые викинги и прочие норвежцы выглядели на их фоне малявками…

В среднем рост туземцев достигает 1,852 м, но женщины значительно ниже. То есть встретить тут мужика меньше 1,9 метра в высоту практически невозможно.

Говорят, что название «патагонцы» дано им за очень большой размер ступней, это совсем неверно.

[Патагонец — «большая нога», но спутники Магеллана называли индейцев так потому, что те носили от холода, наподобие фрицев по Москвой, большие валенки, сплетенные из соломы].

Патагонцев следует причислить скорее к числу народов, имеющих самые миниатюрные ноги. Они сами называют себя ахокнекенке, то есть «люди юга».

Патагонец в своей кухне еще более нечистоплотен, чем араукан; паразиты водятся в изобилии. Собаки, очень многочисленные, иногда облизывают мясо, предназначенное для людей.

При этом Арауканы — воинственный индейский народ, обитающий в Чили и на западе Аргентины, но в основном в независимой стране Араукании, прославившийся своей длительной борьбой за независимость. Их европейское название взято из языка индейцев кечуа, где слово «аука» означает бунтовщиков, врагов. Самоназвание народа — «мотуче» («воины, или люди, с запада») или «мапуче» («люди земли»). Народ представляет собой отдельную группировку в рамках андо-экваториальной этнографической семьи; нынешняя численность араукан Чили и Аргентины — оценивается в около 800 тыс. человек.

Моя экспедиция еще могла бы завершиться успехом, если бы не одно печальное обстоятельство. Чтобы разогнать скуку, полюбившие разбой индейцы продолжали совершать свои набеги на аргентинцев, и один из отрядов индейцев-грабителей был захвачен в плен аргентинским отрядом ополченцев генерала Рохаса. Ну что за бедовый народ!

Мое положение тут же стало совершенно не завидным. Более того, смертельно опасным. Учитывая, что молва уверенно связывала меня с генералом Рохасом, самым славным нынешним боевым именем Приграничья.

Индейцы пришли от имени алчного вождя Чегуека, чьи руки были в крови по самые локти, и предложили мне написать письмо аргентинскому правительству, чтобы оно отпустило на свободу захваченных в плен грабителей. Я был не в том положении, чтобы сопротивляться, хорошо зная, что, избежав первой ловушки, мы неизбежно попадем во вторую, поскольку индейцы хитры и беспощадны и уже приняли все меры предосторожности, чтобы не позволить нам улизнуть. Разнузданные толпы дикарей уже потирали руки в предвкушении моей ошибки. В бессильной ярости стискивая крепкие и блестящие, как у волков, зубы.

— Помни, бледнолицая собака, что сам бог Кудуани, в своей великой милости, лишил тебя разума и предал в наши руки! — угрожали мне краснокожие посланцы. — Теперь ты наш. С потрохами! Вся твоя жизнь, твое дыхание, голова и сердце — наши! Что бы мы не приказали тебе, ты должен исполнять не колеблясь, как рука выполняет волю головы. Иначе — смерть. Лютая, жестокая смерть!

Вынужденный отказаться от сопротивления, я решил пойти на хитрость, притворившись, что не знаю, какая судьба меня ждет. Умереть — всегда успею.

Под предлогом, что мне необходимо послать моих спутников к большому начальнику, я отправил двоих из моих гребцов-индейцев с весточкой в Пунто-Аренас.

Так же я написал аргентинскому правительству, изменив на противоположное содержание, продиктованное мне вождем: то есть, что ни в коем случае не следует отпускать никаких пленников, поскольку был уверен, что индейцы никогда не вернут мне свободу, а я надеюсь сбежать.

На следующий после отправления курьера день, с севера, с Рио-Колорадо, пришел одинокий индеец с багровым шрамом на лице.

Он сумел убежать из аргентинского лагеря, где уже погибли многие из его арестованных соплеменников, и сказал, что их все время убивают. Особенно буйный абориген был недоволен тем, что казнят не тех кто больше грабит, а тех, кто попадается. Это казалось ему высшей несправедливостью.

Кроме всего прочего, этот лукавый мошенник рассыпался в жалобах. Якобы все «вороны» наги и нищи, бедны и утомлены; в пути они вечно страдают от холода, голода, недостатка воды, их лошади почти ослепли, затем пожаловался на бледнолицых, которые разъезжали по стране, опустошали деревни, убивали животных; подчеркнул, что его народ никогда не причинял вреда бледнолицым и даже много раз отказывался воевать против них в союзе с другими народами, в завершении добавил, что они только приехали в гости, из любопытства, а на них вероломно напали и пленили…

Какой тут начался ажиотаж! Большой совет снова собрался на поляне у реки Лимая. Там старшие вожди, бросая на меня мрачные взгляды, полностью одобрили поведение Чегуека относительно моей персоны и решили занять отрядами все проходы, близкие к христианским постам…

Теперь все аргентинцы стали для аборигенов заклятыми врагами. И последние охотно бы истребили всех бледнолицых до последнего младенца.

Куркумилла совершенно умыл руки, бросив меня на произвол судьбы. Поистине он стал скользким как еврейская совесть. И я на своем печальном опыте убедился, что ни одному индейцу верить нельзя. Ни одному их слову. Нет такой страшной клятвы, которая могла связать краснокожего и заставить честно выполнять принятое на себя обязательство, в этом отношении все они поголовно лжецы и клятвопреступники. Нрав их коварен и лжив.

Будет мне наука. Как говорится: «„Кидок“ — для жизни урок!»

Но сейчас отступать было поздно. Да и некуда!

Власть на совете захватили вожди приграничных северных племен. Северные приграничники, нажившиеся в набегах на аргентинских трофеях, в душе глубоко презирали южных патагонцев за их сравнительную бедность и дикость нравов.

Их ярости никто не мог противостоять. Проклятая страна!

Боевыми приемами, сопровождавшими Большой совет, индейцы демонстрировали свою готовность к битве, и не раз я видел в нескольких сантиметрах от моей груди острие копья в руках свирепого индейца; не один камень, пущенный из пращи, просвистел у моего уха.

Веселье было в полном разгаре…

Вождь Нокучиек, этот кровожадный зверь, не хотел присутствовать на этом совете; у него были напряженные отношения с Чегуеком из-за высокой цены, которую тот запросил у него за смерть своего зятя, убитого на землях Нокучиека. Однако этот мерзавец, Нокучиек, велел своим посланцам передать совету, что не понимает, почему белых пленников до сих пор не убивают. Ему ответили индейской пословицей, утверждающей, что месть — это плод, который надлежит съедать зрелым.

Перед советом послали за колдунами, и, когда мы вернулись в Калькуфу, мы нашли там одного из них с помощниками. Колдун, окруженный аурой благоговейного почтения, провел три дня в кустарнике, произнося свои заклинания. Я еще подумал, что у бедняги разыгрался сильный понос.

Представьте себе мое удивление, когда на третий день колдун объявил, что знакомые духи принесли ему новость, что я написал в письме губернатору Рохасу, чтобы тот не давал свободу индейцам, а убил их. Ненависть к христианам, естественно, выросла.

Вождь Мачи, суровый и беспощадный детина, чей " добрый" взгляд способен убить скорпиона, сказал, что он считает мою смерть необходимой, поскольку многие индейцы уже погибли и бесполезно дожидаться возвращения остальных. Глаза туземца пылали, гнев разгорался как спичка, от которой вот-вот мог вспыхнуть целый пожар ярости.

Мачи, с налитыми кровью глазами, брызгая слюной от свирепости, приговорил меня к разрезанию живьем, чтобы предложить Небесным Богам мое сердце, как это сделают сейчас с быком.

Но Чегуек воспротивился тому, чтобы жертва была принесена немедленно. Он считал, что индейцам следует дождаться возвращения гонца. Так как еще надеялся обменять меня на кого-нибудь из своих людей. Которых Мачи было совершенно не жалко. Так как они с Чегуеком жестко конкурировали за пастбища.

«Постойте, негодяи», — холодея от ярости шептал я, будучи одним из главных «блюд» на индейском празднике. — «Дайте лишь мне вырваться из плена, я вам все это припомню!»

Индейцы временно оставили меня в покое и принесли в жертву быка и его внутренности. От меня, впрочем, скрыли причины, выдвинутые колдуном, и Чегуек соизволил объявить мне, что он не убьет меня сам, но не может противиться тому, чтобы другой великий вождь совершил жертвоприношение.

Для начала, выстроившись в ряд, вожди запели торжественную песню (каждый своего племени), к которой примешивались несогласованные крики и иногда пронзительные вопли. Басы, баритоны и теноры не соблюдали в этом хоре никакого порядка, но тем не менее примитивная дикая музыка очень гармонировала с типами певцов и с их окружением. Но мне подобная вакханалия только била по ушам.

После молитв шаманов последовала большая оргия, во время которой мне с молодецкой удалью непрерывно угрожали смертью. Индейцы, стаей голодных гиен, словно демоны зла, окружали меня, осыпая оскорблениями. Их ярость и бешенство вырастали по экспоненте с каждой секундой. Происходящее вызвало у меня чувство глубокого омерзения.

Нет особого смысла подробно описывать мое существование в этой атмосфере зависти, мрачной безнадежности, неслыханных лишений, неистовых оргий…

Я занимал маленькую палатку вместе с Хулио, а вокруг нас бесновались более сотни пьяных индейцев. От нашего отряда еще оставались двое индейцев-гребцов, Утрак и проводник, но они принимали участие в празднике. Как свои.

Между тем, приближалось лето. Довольно часто шли весенние дожди.

На следующий день после праздника аборигенов опасность только возросла; я решил спасаться не медля. «Бремя роковое» становилось невыносимым. У меня с собой был флакон гидрата хлорала на всякий пожарный случай, и я влил его в разбавленный спирт двум моим индейским стражам; тогда мы смогли отойти от лагеря, слуга и я.

Проводник не пожелал присоединиться к нам, сколь я его не улещивал обещанием большой награды, так как в этот момент колдун пел в нескольких метрах от моей палатки, и он считал, что тот сейчас же догадается о нашем бегстве. Конечно, определенный риск существовал, но у меня не было особого выбора. У нас, у русских, есть замечательная пословица: «Бог не выдаст, свинья не съест!»

Было темно, хоть глаз выколи. Пешком, да не зная местности, до цивилизованных мест отсюда и за год не доберешься. Нас поймают гораздо раньше. Мы не знали дороги, так что проплутав в ночи пару часов, нам пришлось вернуться в палатку. Там мы завалились спать на камышовые циновки.

Нашего побега никто не заметил. Стражи, «паркетные вояки» с нездоровой психикой, просто проспались…

У кого хватит глупости бежать из самой сердцевины индейских территорий? На краю земли? Где хозяева чувствуют себя так же уютно, как в своей спальне? Где по твоим следам тут же кинутся десятки следопытов и сотни умелых воинов?

Даже обувь у нас с Хулио забрали, чтобы мы, не привыкшие ходить босиком, оставили всякую мысль о попытке «пойти на рывок». Осторожностью эти люди живут и дышат.

Группа эвакуации из сотни бравых спецназовцев мне бы сейчас явно не помешала бы. Как и несколько вертолетов…

На следующий день колдун ушел, для нашего проводника больше не было препятствия.

«Все темней, темнее над землею — улетел последний отблеск дня…»

Мне удалось отвлечь на мгновение охранника, и в начале ночи, когда ленивые индейцы ели, мы убежали. Что за безумие! Но выбора у нас не имелось.

Пошли и нарвались на часового на окраине стойбища. Вот же проклятие! Вчера шатались в темноте два-три часа вокруг лагеря и никого не встретили, а сегодня нашли тропинку к реке и сразу же вляпались! Извольте бриться!

Индейцы — настоящие кошки. Ночью видят не хуже чем днем, а про слух и говорить нечего. Прямо что-то невероятное, до чего развит слух у краснокожих. Пробираясь по ночам, они скользят неслышно, как тени, ни одна сухая травинка не треснет у них под ногой. Европейцу до них так же далеко, как жителю Нью-Йорка до патагонских собратьев из прерий. Легче вырвать зуб у спящего, не разбудив его, чем пройти мимо туземного дикого стража.

Краснокожие воюют с помощью индивидуальной ловкости, находчивости и удали. Для них самая опасная разведка — веселая прогулка, а рукопашная схватка — забава, спорт. А учитывая то, что все патагонцы настоящие великаны, даже один постовой может поставить наш побег на грань краха.

Помолился я про себя своему ангелу хранителю и пополз. Один раз умирать-то чего трусить? Тем более мне…

Убит — так убит. Судьба…

Подполз я к часовому шага на два, гляжу, а он спит, сердешный. Умаялся, стало быть, со своих буйных плясок. Сидит, храпит, качается и копье едва-едва в руках держит. Тут я перекрестился, собрался с духом, да как вскочу! Хвать копье у индейца из рук да острием его в грудь, так насквозь и просадил. Спросонья тот даже не вскрикнул. Путь свободен…

Мы давай делать ноги. Отродясь так не бегал.

Мрак был беспросветным. Неожиданно хлынул сильный ливень. Все живое ушло, спряталось, приникло, туземцы в своих жалких жилищах, тесно прижавшись друг к другу и закутавшись в одеяло с головой, спали как звери в норах.

Воспользовавшись темнотой и проливным дождем, мы, как черные приведения, за три часа, кружась во мраке ночи, достигли берега Лимея, расположенного на расстоянии жалких тысячи пятисот метров по прямой от стойбища. Все это время нас гнал вперед адреналин загнанного в угол зверя.

За следующие три часа мы построили маленький плот из топляка, камыша и хвороста и спустили его на воду. Плыли мы, большей частью в воде, держась руками за плот в качестве опоры. Дождь шел не часами, а целыми сутками подряд. С убийственным однообразием, неотвратимым как сама судьба.

Наше путешествие длилось две ночи и семь дней, среди почти затопленных островов, до момента, когда не стало больше сил, и, совершенно изможденные, мы покинули плот.

Мы сильно страдали от переохлаждения, все это время пили только сырую воду, тела наши ныли от нечеловеческой усталости, головы кружились от голода. Дыхание наше стало тяжелым и хриплым. Грудь билась как в лихорадке. Тоска охватывала душу и доводила до исступления. В такие монотонные дождливые дни даже пампасские волки забивались в норы и сидели там, не высовывая носа…

И все же, мы прошли еще около сорока километров напрямик по суше без обуви, босяком по камням, кактусам и кустарникам. Изредка останавливаясь, чтобы перевести дух, а затем снова брели вперед, едва-едва ступая наболевшими, покрытыми ранами и ссадинами ногами, как беременные черепахи.

При любом шухере стараясь спрятаться и найти укрытие, чтобы снова не попасть в руки кровожадных дикарей. К счастью, следы цивилизации здесь встречались редко, а кое-где вообще не ступала нога человека с давних пор. К тому же, постоянная опасность развила в нас чуткость и осторожность диких зверей.

Наконец, уже потерявши всякую надежду на спасение, мы достигли Кармен-де-Патагонес, где были хорошо приняты передовым постом аргентинских солдат, которые нас уже разыскивали.

В ноябре месяце я сумел вернутся в знакомый до мелочей Буэнос-Айрес, из своей бесплодной поездки, где нашел себе на задницу массу приключений.