— Я не пьяная! — уже в который раз произнесла Галя, смотря на наши окосевшие рожи.
— Конечно, — сказал я, пытаясь смотреть ей прямо в глаза, — ты ведь только одно вино пьёшь! Давай, я тебе водки налью.
Уже полчаса, как пробили куранты, и на дворе вступил в свои права Новый 1996 Год. В этот раз все решили справлять его отдельными кучками в отличие от «школьников», которые все как один собрались у Петьки в 209-ой.
Галя завербовала меня ещё в начале декабря. К этому времени я уже основательно начал подумывать о встрече Нового Года — на мой взгляд уже было пора — но не находил никакого отклика у наших.
— Рыжий, чего ты суетишься, — упрекал меня не раз Наиль, — ещё слишком рано. 30-го декабря всё и решим!
От одной только мысли, что почти до самого января я буду пребывать в неизвестности, у меня сквозило в печёнке, поэтому я был несказанно рад, повстречав в Гале родственную душу.
В принципе, всё и шло к тому, чтобы справлять Новый Год кучками — об этом говорила крайняя недисциплинированность народа. Так оно и получилось.
После долгих колебаний мы с Галей выбрали к себе в компанию Рудика и Чеченева. В 210-ой тусовались Султан, Владик, Васильев и Лариса. Ну, а в самый последний момент, то бишь почти 31-го декабря объединились оставшиеся массы: Костик, Лёша, Наиль, Марат, Рябушко и Пахом. Прихватив с собой ещё и Дена — местного студента, с которым мы познакомились совсем недавно, и который оказался очень компанейским парнем, эта компания, поднакупив жратвы перед самой новогодней ночью, открыли свои консервы и устроились в 211-ой. Паша и Игорь уехали праздновать к своим родственникам, оставался только Коммунист… Не знаю, может быть, тогда он, наконец, понял, какую гниду из себя представляет, ведь никто, абсолютно никто не захотел позвать его в свою компанию. На его месте я бы, пожалуй, призадумался…
— А я всё равно не пьяная! Ну, ни сколечко! — возмущалась Галя.
— Вино пила? — спросили мы.
— Пила.
— Водку пила?
— Пила.
— А теперь попрыгай, надо, чтобы всё хорошенько взболталось, тогда почувствуешь эффект.
Рудик хрюкнул и стал подкладывать рис Чеченеву.
С рисом этим у нас та ещё штука вышла. Под его варку мы выбрали нашу единственную и самую большую в группе семилитровую кастрюлю.
— Чтобы в ней было свободное место, — объясняла мне Галя, — рис должен хорошенько «провертеться» в кипящей воде, а для этого нужно много свободного пространства.
Несколько часов подряд мы перебирали целую охапку риса, после чего поставили его варить на плитке Гали прямо в 212-ой, поскольку перед новогодней ночью вся кухня просто кишела местными аборигенами. Часа через два, наконец-то, в воде стали появляться первые пузырьки. Совсем уже было отчаявшись, что эта вода, вообще, когда-нибудь закипит, мы, ужасно обрадованные, бросились доделывать салаты и готовить окорочка.
Где-то ещё через час ничего не подозревающая Галя решила, так, на всякий случай, приоткрыть крышку кастрюли с рисом, чтобы посмотреть, как там он и чего.
Услышав характерное её «Ххи!», я подбежал к ней, и мы уже вместе наблюдали интересную картинку: рис разварился до мутационных размеров, и теперь в кастрюлю нельзя было положить даже ложку — она бы там просто не поместилась. Можно было только с крайней осторожностью помешивать рис, да и то со скоростью четверть оборота в секунду. Помыслить же о том, чтобы рис хорошенько «провертелся» в воде было, вообще, кощунством, главным образом потому, что никакой воды в кастрюле уже не было.
От решения промыть рис мы отказались, поскольку не нашлось другой подходящей тары, куда можно было бы вывалить всё содержимое, разве только что в тазик, но это уже было слишком.
Короче в результате многочасовых трудов мы получили нечто, издали напоминающую липкую кашу (и, вообще, всё, что угодно, только не отварной рис) в неимоверном количестве. Поэтому с нашей стороны очень даже предусмотрительно было пригласить Чеченева, который, как известно, ел всё и в ужасающих дозах.
Не забыл я сегодня и про остатки мамочкиного спирта. Разбавив его весь, я получил около литра водки и в мгновенье ока нажрался как свинья. Чеченев и Рудик пили более осторожно, но тоже были довольно весёлыми. Проблема была только в Гале, которая сейчас пошла в коридор и уже там начала грузить кому-то, что она не пьяная!
Если в 211-ой была скромная студенческая картошка и килька в томатном соусе, то в 210-ой дела обстояли совсем по-другому.
Лариса почему-то абсолютно перестала понимать простую советскую пищу. Всё, что она покупала, было сплошь импортным, дорогим и в разноцветных упаковках. И это при её, как она говорила, скудных финансах. Никак, братья и сёстры помогли!
Воодушевлённый её идеями, Васильев, а заодно и Султан с Владиком в этот раз очень даже постарались. Водка была «Smirnoff», стол ломился от всевозможных экзотических фруктов, не было разве что только ананасов, валялись всякие там конфеточки-манфеточки и т. д. и т. п. Всё это, разумеется, было в блестящих обертках, всё пестрело и горело и, чего уж там, даже соль была импортная в эдакой зелёненькой коробочке. И посреди этого, представьте себе, лежал обычный советский хлеб! Какая гадость!
Массовка, конечно, была, татары вновь вытащили свои колонки, и мы бесились в коридоре вместе со «школьниками», которые тут же заметили моё новшество. На сей раз я отколол следующее: волосики мои хоть и не излечились, но уже изрядно подросли как раз на столько, чтобы я из них смог сделать себе маленький хвостик.
Лично я уже был до такой степени пьяным, что с трудом заходил в собственную дверь. Не пьяная Галя, которую почему-то сегодня ничто не брало, спокойно, допивая шампанское, смотрела телевизор, позаимствованный из 217-ой. Рудик с Чеченевым сидели рядом и пережевывали рис. Я плюхнулся за стол, поковырял вилкой в тарелке, потому что наелся уже до отвала, и тоже стал глазеть в ящик. Там шло супер-шоу (как нам весь месяц рекламировало телевидение) российской эстрады «Старые песни о главном». Весь декабрь мечтал его посмотреть, однако, сейчас всё перед глазами буквально размывалось. Я плюнул на всё и решил немного отдохнуть на своей кровати, наивно полагая, что через полчаса встану более свежим и бодрым, но… тут же заснул мертвецким сном. Сквозь сон я, правда, слышал, как до меня пыталась докричаться Галя, но встать было выше моих сил.
Вот так неопределённо и закончилась моя встреча Нового Года — второго и последнего года в Санкт-Петербурге.
Проснулся я 1-го января не так уж и поздно. Подошли Галя и Чеченев. Владик убежал предаваться экзотике в 210-ую, и мы начали (вернее продолжили после вчерашнего) жрать. Рис, казалось, мы будем есть ещё недели две, но на самом деле мы прикончили его ещё 2-го января. Также как и мы, 210-ая и 211-ая доедали свои продукты несколько дней, постепенно отходя от праздника и вливаясь в повседневную рутину. Жизнь опять потекла по привычному руслу…
Задачей N 1 была сдача курсового проекта по Бронникову. До Нового Года больше половины группы уже с успехом его сдала. Не в меру добрый Бронников раздавал «пятёрки» направо и налево и, в крайнем случае, ставил «четвёрки». Все выходили от него счастливые и довольные, и это позволяло мне надеяться, что и моё корыто, может быть, потянет.
Честно говоря, в последнее время я всё больше и больше приходил к выводу, что спроектировал какую-то чухню. И кто меня просил делать всё по правилам? Видать было какое-то умственное затмение или, проще говоря, бзик. Нет бы, как обычно, подправить кое-что малость — и готово супер-судно. Правда, и сейчас моё изобретение можно было считать супер, только с другой стороны.
Короче одним прекрасным утром я свернул в трубочку свои апокалипсические чертёжики и двинулся навстречу судьбе.
Бронников вызвал меня к себе в кабинет и попросил оставить пояснительную записку с чертежами у него на столе, а зайти за результатами через несколько дней. Я уже было обрадовался некоторой отсрочке моей экзекуции, но тут добрый дядя решил краем своего здорового глаза взглянуть на моё творение. Как назло, он выхватил теоретический, где во всей своей красе красовался (извиняюсь за каламбур) мой мидель корытообразного типа.
Лицо Бронникова покрылось всеми цветами радуги, а здоровый глазик начал дёргаться.
— Это… это что у вас такое? — сильно волнуясь, спросил он меня.
— Сухогруз, — печально ответил я.
— ЭТО — сухогруз? Да разве ЭТО — сухогруз? Где вы, вообще, видели такие сухогрузы? Да вы знаете, что вы сейчас мне принесли? Это у вас… это вы… это… это — лодка какая-то!!!
Ещё немного и он начал бы визжать. Я стоял с поникшей головой и не знал, что ему ответить на эту правду.
— Знаете что? — Бронников немного отдышался. — Вы сейчас идите… А я уж как-нибудь это проверю.
— До свидания.
Пунцовый и готовый убить самого себя, я закрыл за собой дверь и вышел на морозную улицу. Стыд и срам!
В назначенный день для поддержания духа я прихватил с собой Рудика, который шёл к Бронникову на консультацию. Надо сказать, что из всех наших курсовой на совести остался только у меня, Гали и Рудика. Ну, мы с Галей — это понятно, мы никуда не торопились, а вот Рудик запоздал. Но он уже смирился с мыслью, что ему придётся сдавать курсовик только после Кронштадта.
В кабинет мы зашли вдвоём. Лицо Бронникова не предвещало ничего хорошего.
— Садитесь, — сказал он мне таким тоном, что у меня пятки онемели.
— Значит так, — продолжил он после того, как я приземлился на стул, — меня интересует, сколько вы это выдумывали? Ведь это же просто невозможно — то, что вы мне тут написали! Посмотрите сами — буквально на каждой странице грубейшая ошибка! Вы знаете, я уж и так прикидывал и так, но ничего поделать не могу — вы заслуживаете только неудовлетворительной оценки.
Я сидел как пригвождённый. Сидящий позади, Рудик нервно заёрзал на стуле и лишь сильнее обычного захлопал ресницами.
— Как это? — прорезался я. — И что, ничего нельзя… А вы дайте мне пояснительную записку обратно, я всё исправлю… Мне… мне «четвёрку» нужно…
Настала очередь удивиться Бронникова. Наверное, такой наглости он ещё ни разу в жизни не слышал. А что мне было делать? Этот последний семестр шёл у меня на удивление гладко — сплошные «пятёрки» и «четвёрки», а тут вдруг… Не хотелось просто портить зачётную страницу.
— «Четвёрку?» — изо рта Бронникова вырвалось пламя. — Да о чём тут речь, когда дело идёт о самой настоящей «двойке»! Если хотите другую оценку, то извольте сделать новый проект.
Нет, такую жертву я, конечно, принести не мог, да и желания, честно говоря, не было.
Я состроил рожу, которую всегда могу состроить в критических ситуациях, глядя на которую любой бы упал на землю и стал бы просить у меня прощения, после чего дал конфетку и отвёл бы за руку домой.
С Бронниковым всё же случились некоторые осложнения. Конфету он зажал, но проговорил всё же с некоторой затяжкой:
— Знаете что, я сделаю вам поблажку и поставлю «тройку». Всё-таки, вы уезжаете, так что давайте вашу зачётку и на этом расстанемся.
Я мысленно прикинул, что это мне даёт, и стоит ли бороться дальше, но понял, что лучше оставить всё как есть. А что, действительно, на самом деле заслуживало моё корыто? Странно даже, что я так долго на что-то надеялся.
Я с печальным видом подвинул свою зачётку…
Идя пешком до «Нарвской» и глотая мокрый снег, я думал теперь только о том, как бы решить проблему с Владиком, который оставался в общаге и не ехал в Кронштадт…
Всё обошлось. Хотя случилось, конечно, то, чего я никак не ожидал. Первые слухи поползли, когда наши в декабре готовились сдавать экзамен по «войне». А сейчас, придя как раз с военной кафедры, Рудик подтвердил, что с Кронштадтом там что-то никак не стыкуется, и уже решено окончательно, что никуда наши не поедут, а практику будут проходить прямо здесь, при университете.
Разумеется, все наши как один просто тряслись от счастья при мысли о том, что ни в какие холодные казармы они не поедут. Я было немного опечалился, что рухнули некоторые мои планы, а потом подумал, что всё, может быть, это и к лучшему. Проведу, так сказать, свои последние деньки в Питере в обществе весёлой компании.
Итак, последний семестр уже, действительно, заканчивался, но не все «хвосты» ещё были подобраны. Помимо того, что все эти пингвины в инкубаторских синих костюмчиках должны были ещё предвкушать радость сдачи ГОС экзамена по «войне», у некоторых, а в том числе и у меня, сидел на шее Гармашёв со своим зачётом.
Дядечка с пухлыми губками бросил первый камень ещё в декабре, принимая зачёт в первый раз, но больше половины нас «утонула» сразу же с этим камнем. Зачёт получили лишь единицы, а ехидно улыбающийся Гарма перенёс очередную сдачу на январь. Ещё ничего определённо не зная насчёт Кронштадта, наши уже настроились на сдачу в первых числах февраля, а тут такая радость…
Короче, собрались мы все в одну кучу и в один прекрасный день потопали прямо к Гарме. Поскольку это был всего лишь зачёт (то есть оценку можно получить любую), я не шибко-то сильно подготовился и пошёл на халяву. Вот дурак! Уже давно надо было понять, что Гармашёв и халява — понятия несовместимые. Гарма ещё в начале семестра утверждал, что выпьет из нас все жизненные соки, и уйдем мы от него, отползая на четвереньках.
— Ну, — начал пытать меня Гармашёв, когда я, дождавшись своей очереди после счастливо отстрелявшейся Гали, сел перед ним. — Открывайте свою тетрадь. Так, вот это что? — он ткнул своей ручонкой в какой-то рисунок.
Я помнил, как у меня родился этот шедевр. Рисуя как-то на лекции док, который Гарма старательно выводил на доске, я почувствовал, что всё это мне порядком начинает надоедать. Лекция была на редкость скучная, не смотря на постоянные акробатические выхлесты Гармы, и мой док постепенно стал насыщаться некоторыми дополнительными подробностями. В совершенно неожиданных местах там и тут появлялись реи, все, разумеется, были сплошь с повешенными каторжниками, вокруг дока на живописно нарисованных волняшках плавали трупы с высунутыми языками, а на палубе дока, на его бортах, кранах, да и за бортом тоже в сплошной оргии смешались массы людей в довольно экстравагантных позах. Короче, получился такой весёлый хаос-док. И вот именно сейчас, тыча ручонкой в одну сексующуюся парочку, Гарма спрашивал меня, что это такое!
Я возвел глаза к потолку и как можно невиннее ответил:
— Док, плавучий док.
То ли Гарма сегодня был не в настроении, то ли в одном трупе он распознал свои черты, только мой ответ его явно не удовлетворил. Задав ещё парочку вопросов, он попросил меня позвать следующего, а мне велел прочитать нормальные лекции, после чего он, может быть, со мной ещё раз побеседует.
Короче, Гармашёв сегодня изрядно повеселился, но чтобы оставить себе ещё несколько приятных минут, он выбрал себе несколько жертв, чтобы поглумиться над ними в будущем. И этой чести кроме меня удостоились ещё и Наиль с Лёшей. Другие же счастливые дети с грехом пополам радовались автографу Гармы в своих зачётках.
Мне данная ситуация уже начинала не нравиться, и я, отобрав у кого только можно Гармашёвские лекции и окружив себя всевозможными учебниками, начал основательно (как мне казалось) готовиться.
Когда я выучил всё, что только мог насобирать по лекциям, я собрался и вновь попёрся к Гарме на прием. Пришёл я на три(!) часа раньше положенного времени. На моё счастье Гарма был здесь. Наверняка, оценив моё раннее прибытие как неимоверную тягу к знаниям, он бросил все дела и, к моему великому удивлению (обычно он не так сговорчив), потащил меня за собой в какую-то свободную аудиторию, где я решил поразить его своими знаниями.
Поразить-то я его поразил, да только не так как хотелось бы. Оказывается, то, что я выучил — это чистой воды туфта.
— Надо вникать более глубоко! — орал на меня Гармашёв.
Убедившись ещё раз в моём врождённом проходимстве, Гарма назначил следующую консультацию и спокойненько произнёс:
— Будете ходить ко мне до тех пор, пока не выучите абсолютно всё до опупения!
— Ну, ладно, — думал я, направляясь домой, — буду действовать по принципу «ходить, пока не достанешь». Коммунист всё время на этом работает и, кажется, небезрезультатно. Достану Гарму!!!
Несколько успокоенный этой мыслью, я решил, что не стоит из-за этого так сильно переживать, пора расслабиться, дать волю рукам и сделать какую-нибудь гадость.
Первое, что попалось на глаза, был Рудик, мирно пивший чай с вареньем и куски разбросанной на полу верёвки. Диму я пока оставил на сладенькое, а вот за верёвку пришлось взяться. Верёвка была моя. Недавно мне пришла посылка от предков, которая вдоль и поперёк и по нескольку раз была обмотана этой самой верёвицей.
Злость на Гарму требовала выхода. Я вышел с верёвкой в коридор и, хотя она и не была уж слишком толстой, а значит, прочной, не задумываясь, привязал один её конец к ручке татарской двери, а другой внатяжку к подсобке напротив, куда складывали свои вещички местные уборщицы. Интересно заметить, что все двери у нас в общаге открывались внутрь. Я, конечно, сильно сомневался в прочности верёвки, но некоторые затруднения при выходе из комнаты у татар, определённо, должны были возникнуть. И пусть потом мучаются и бессонными ночами думают, кто же это сделал.
А тем временем Рудик решил ещё попить чайку. Налил воду в банку и сунул туда кипятильник (Владик, всё-таки, смог отмыть его от белых комочков). А затем приспокойненько уселся на мой стул!
В другой момент мне бы на это было абсолютно наплевать, но сейчас, когда надо мной нависла бородёнка Гармашёва, дело обстояло совсем по-другому. Я уже начал задумывать новую пакость, как вдруг дверь резко отворилась, вбежал Мартын и с размаху, не говоря ни слова, дал мне здоровенный щелбан по лбу.
— За что??? — возмутился я, хотя смутно уже понимал за что именно. Меня только мучил вопрос — как он так быстро догадался, что это моих рук дело?
— А чё верёвки протягиваешь? — ответил Марат.
— Какие верёвки? — я изобразил удивление.
Марат даже засмеялся.
— Да ладно тебе, Рыжий, придуряться! Кто кроме тебя ещё на такое способен? Кроме тебя некому!
Я продолжал изображать общую недоразвитость.
— А что случилось? — вдруг поинтересовался Рудик. Сидящий на своей кровати Владик тоже встрепенулся.
— Да вот, — начал объяснять Мартын, — пытаюсь сейчас нашу дверь открыть, а там, снаружи, какая-то сволочь связала её с дверью напротив! Хорошо верёвка хиленькая попалась, но всё равно! И это сделал Рыжий! — подытожил он, многозначительно глядя на меня.
— Это — правда? — заинтересовано спросил меня Рудик.
— Дима! — заорал я. — Да что же это? И ты мне не веришь? Ты, кого я ещё ни разу в жизни не обманул! — (Здесь Владичка как-то резко поперхнулся и громко кхе-кхекнул). — Это что же получается — теперь все спокойно будут делать гадости, а думать на меня будут? Как тогда, когда КОЕ-КТО в коридоре показал чудеса своей глотки, — я многозначительно посмотрел на Владика. — Да разве я мог такое? Ладно татары, но ты почему мне не веришь? Поверь, это, правда, не я!
Я утверждал это столь красноречиво, что ещё немного, и сам бы поверил в свою невиновность. Затем стал думать, что бы сделал любой на моём месте, если его незаслуженно наказали? Наверное, отплатил бы тем же. И, не давая Мартыну опомниться, с криком «Это не я-я-я!!!» отвесил ему ответный щелбан. Поднялась возня. В это время Рудик, посчитав, что вода в банке прогрелась окончательно, приподнялся с моего стула и потянулся, чтобы выключить кипятильник. Тут я мгновенно позабыл о Марате и переключился на мой так нагло занятый стул. Совершен не вникая в то, что делаю, я дождался, пока Рудик начнёт вновь садиться, и в самый ответственный момент убрал из-под него стул.
То, что было дальше, явно не совпадало с моими ожиданиями. Я предполагал, что Рудик просто плюхнется на пол своей задницей, и на этом всё кончится. Но всё вышло несколько по-другому. Начав приземляться, Рудик почувствовал, что под ним ничегошеньки нет и, пытаясь спастись от неизбежного падения, в самый последний момент ухватился за торец стола. Резко изменив свой центр тяжести, стол начал переворачиваться на бедняжку Диму, который продолжал судорожно цепляться за него ручонками, заставляя его таким образом встать почти на дыбы. Имеющаяся на столе посуда стала разлетаться во все стороны. Видя такое дело, Владичка попытался предотвратить беду и уцепился за стол с другой стороны, чтобы придать ему прежнее равновесие. Упало всего несколько ложек, зато всё остальное удалось спасти. Не удалось спасти лишь банку с кипятком, который Рудик приготовил к чаю. Не выдержав столь сильную качку, банка опрокинулась, и всё её содержимое вылилось прямо на пол к великому счастью Димы. Не в силах что-либо сделать дальше, Рудик не выдержал и заключительным аккордом шмякнулся на пол.
Всё это произошло столь стремительно и неожиданно, что после падения все стояли (кроме Рудика, разумеется) несколько секунд абсолютно молча, ошарашенные, переваривая увиденное. Я опомнился первым, осознав, что на самом деле произошло, и что случилось это по моей вине. Первым делом я подбежал к удивлённо сидящему на полу Рудику и помог ему подняться.
— Ой, Дима, извини меня, пожалуйста, — не зная, что говорить в таких случаях, лепетал я.
Кажется, напряжение спало, потому что Владик вдруг отвернулся и стал дико ржать. Даже я сам не выдержал и заулыбался — уж больно комично падал Рудик.
Сам Рудик молчал и, конечно же, не улыбался. С гордым видом обиженной примадонны он снова налил в банку воду из чайника, включил кипятильник и величественно уселся на свой стул. При всём этом церемониале он не проронил ни слова.
Я вспомнил о разлитой воде и побежал за половой тряпкой. Подтерев полы и вымыв упавшую посуду, я опять попросил прощения у Димы.
Сидевший до этих пор неподвижно, Марат вдруг как будто проснулся и принялся ухмыляться, подпрыгивая задницей на моей кровати.
— Дима! — высказался он. — Ты чего молчишь? Да я бы на твоем месте Рыжему в морду дал! Ха-ха!
— Вот посмотрим, что ты сделаешь на его месте, — сказал я. — Чего ты лезешь? Не порть наши с Димой отношения! Дима, ведь ты на меня не сердишься? Правда?!
Рудик посмотрел на меня взглядов освирепшей лошади, и я понял, что слишком поторопился с этим вопросом.
Не зная, что делать, я уселся на свою кровать и уже в который раз принялся перечитывать лекции Гармы, а Мартын ушёл рассказывать Наилю подробности только что случившегося…
Проклиная всё на свете, я, Наиль и Лёша опять стояли перед Гармой и слушали его нуднёж.
— Расскажите с подробностями, как происходит спуск судна с помощью косяковых тележек, — решил добить нас бородатый дядечка.
Вопрос, в принципе, не такой уж и сложный, и мы принялись его разъяснять, пользуясь обычными словами и используя азбуку глухонемых.
Гармашёв радовался как ребёнок нашей игрой на пальцах, но каждый раз, бросая на меня взгляд, изменялся в лице до неузнаваемости. Похоже, моя работа начинала приносить свои плоды, и я его, всё-таки, начинал доставать. Я уже на два раза больше Наиля и Лёши пытался сдать ему зачёт, поэтому их он терпеть ещё мог, но меня выносил с превеликим трудом.
— Так нельзя! Так нельзя! — орал Гарма, не услышав от нас того, чего хотел. — Я вас заставлю учиться! Вы за мной ещё побегаете! Я вам…
Тут он вдруг резко вскочил и подбежал к телефону. Мы в недоумении переглянулись между собой, пытаясь выяснить причину столь стремительного бегства. Очевидно, вопрос был жизни и смерти, раз он прервал себя на полуслове.
Гарма лихорадочно крутил своим костлявым пальчиком диск телефона и нервно барабанил пальцами левой руки по столу.
— Аллё!!! Аллё!!! — вдруг заорал он в трубку. — Это кто??? А!!! А это — я!!! Кто сегодня должен выгуливать собаку???!!! Что??? Уже выгуливали??? Ну, слава Богу!!!
Вдоволь наоравшись, Гармашёв повесил трубку и вернулся к нам.
— Так, на чём мы остановились? Да, так что там с косяковыми тележками?
Мы были настолько поражены только что услышанным телефонным разговором, что стояли как дубы и не в силах были проронить ни слова.
— Значит, молчите, да? — завелся Гарма. — Всё, с меня хватит! Даю вам последний шанс. Сейчас я уйду, приду минут через двадцать, и чтобы ответ был изложен четко и ясно!
С этими словами он резко вскочил, схватил папиросы и исчез в туманной дали.
Наиль с Лёшей о чём-то между собой пошептались и, взяв меня, подошли к сидящему здесь же Роганову, который читал нам лекции по методам контроля.
— Мы знаем — вы дяденька добрый, — обратился к нему Наиль, — помогите нам, пожалуйста, а то мы уже несколько дней страдаем.
Роганов всегда был добрым мужиком, поэтому, поколебавшись немного, объяснил нам, как надо правильно отвечать.
Перебирая ногами, мы еле-еле дождались возвращения Гармы и приготовились отвечать, пока ещё что-то помнили. Решив не тянуть, я взял первое слово.
Сказав пару предложений, я остановился, чтобы перевести дух, как вдруг к моему удивлению я услышал волшебные слова:
— Достаточно, давайте вашу зачётку, — выдохнул Гармашёв, — поглядывая в мою сторону.
Нет слов, чтобы передать моё состояние, когда я услышал это. Итак, получилось, я достал Гарму, и он уже больше не может меня терпеть. Автоматически черканув что-то в зачётке, он брезгливо протянул её мне и, желая побыстрее от меня отделаться, произнёс:
— Всё, вы свободны, можете идти. До свидания.
Но не так-то просто было от меня отделаться. Со словами «Ничего, я пока тут постою» я отошёл на шаг назад и молча уставился на своего бывшего мучителя.
Тот, горестно вздохнув, повернулся к ожидавшим своей участи Лёши и Наиля и велел им продолжать.
Те, вдохновлённые моим примером, заголосили в два голоса. Немного послушав, Гарма остановил их и сказал, что всё это — туфта, что так они до сих пор ничего и не поняли, и что на этом их разговор окончен.
И, плюнув на всё, Гармашёв взял ручку с бумагой и изобразил свою версию ответа.
— Всё, до свидания! Придёте в следующий раз! — подытожил он.
Наиль вскипал буквально на глазах. Ещё немного, и от Гармы в разные стороны полетели бы клочья его бороды.
— Так значит, вы считаете, что то, что мы вам объяснили сейчас, вообще, в принципе, невозможно? — заорал он Гармашёву в рот.
— Да, считаю! — Гарма вошёл в раж.
— Ну, так вот, то, что мы вам сейчас говорили, это нам объяснил Роганов, а значит, по вашим словам, он ничего в этом не понимает!
И с этими словами разъяренный как бык Наиль гордо вышел, а мы с Лёшей тут же побежали или вернее потрусили за ним следом. Я боязливо прижимал к груди зачётку, боясь, как бы в стремительном порыве Гарма не выхватил её у меня и не зачеркнул бы свою подпись. Только спускаясь по лестнице, я смог перевести дух и спросил мрачно идущих впереди меня Лёшу и Наиля:
— Ребята, вы на меня случайно не обиделись?
— За что?
— Ну, за то, что я получил зачёт, а вы нет. Просто я Гарме больше вас сдавал, надоел ему, вот он и решил от меня отвязаться.
— Да брось ты, Рыжий, ты тут совершенно ни при чём, просто это Гармашёв решил над нами поиздеваться.
Я с облегчением вздохнул и подумал, что, оказывается, с этой минуты я совершенно свободен, и уже абсолютно ничего по учёбе не удерживает меня в Питере. Можно хоть прямо сейчас ехать в Астрахань. Это даже подтверждал всё тот же Гармашёв, который, однажды, на лекции сказал, что все вынуждены сидеть в Питере, пока не сдадут ГОС экзамены по «войне», а вот «… Алыкова и Карымова могут уже ехать домой, и придатый к ним Портнов резвиться может…». Помню, что меня настолько развеселила эта фраза, а точнее слово «придатый», что я тут же записал её на обложку Гармашёвских лекций.
Итак, я был абсолютно свободен, но я бы был не я, если бы на самом деле бросил всё и уехал уже навсегда в свою провинцию.
Нет! Я останусь в Питере до самого последнего момента, до тех пор, пока это представляется возможным, пока ещё есть хоть один шанс! Я уеду отсюда только вместе со всеми, чтобы горечь разлуки не была ощутимо тяжёлой. А пока у меня в запасе были ещё три недели, три свободные недели, которые надлежало прожить незабываемо…
Я допил «Лимонную» настойку, которую имел глупость купить, когда праздновал вместе с Пашей свой день рождения. Тогда ещё Владик, пророчески плюнув, сказал, что никто кроме меня «…эту гадость пить не будет…». Так оно и вышло. Злая судьба, решившая подыграть надо мной, поставила меня перед выбором: либо я эту гадость выброшу в окно куда подальше, либо принесу себя в жертву и выпью один целый пузырёк этой отравы.
Выбросить не поднялись руки и другие конечности, как-никак, а вещь денег стоила. Распить со мной её тоже никому не улыбалось, в редких случаях (всего-то пару раз) заработать воспаление кишечника попробовал Владичка, когда мы с ним ещё не были в ссоре, а так весь труд пришёлся на меня.
Каждый день перед обедом или ужином под пронизывающим взглядом передёргивающегося Рудика выпивал я одну рюмочку. В бутылке был всего литр, но содержимое её таяло с какой-то поразительно-медленной скоростью.
И вот, однажды, это свершилось! В один прекрасный день я обнаружил, что бутылка пуста. Неописуемое чувство блаженства охватило меня всего от мысли, что я почему-то не отравился до сих пор и по-прежнему жив-здоров. Объяснялось это, скорее всего, тем, что каждый день я принимал по рюмке, то есть в малых дозах, а под конец, наверное, так привык к этой отраве, что запросто без всяких там последствий и осложнений мог выдуть одним махом флягу с керосином.
Опустевшую пустую пластмассовую бутылку я с наслаждением медленно выкинул в мусорный бак, а, вернувшись в комнату, за окном обнаружил недопитый разведённый мамочкин спирт, оставшийся после Нового Года…
— Вот так люди и спиваются, — думал я, сидя в 210-ой в окружении Пахома и Мартына в ночь с 13-го на 14-ое января. Узнав о моей заначке, эти друзья уговорили меня встретить с ними старый Новый Год. Быстренько пожарили картошку, наскребли какие-то консервы, разлили мамочкин спирт — вот и весь праздничный стол. И было просто здорово! Вот уж не думал, что с Пахомом можно поболтать, а оказалось, что когда наш Пахом выпьет, язык расплетается у него как у нашего Лёши.
Остальной народ прикалывался по-своему. В 207а собрались Лариса, Васильев, Султан и непалец Суреш с Женькой (соседи из 207-ой). В 211-ой заперлись Наиль с Дэном, а чтобы никто ничего плохого не подумал, пригласили двух девчонок, так, поприкалываться.
Дойдя до нужного состояния, мы вышли из 210-ой покурить. Из 207а доносилась какая-то музыка, а вскоре дверь распахнулась, и оттуда вылетели все гуляющие. Звук прибавился, и началась небольшая массовка в коридоре, к которой, недолго думая, присоединились и мы. Хотя никто ещё и не напился до поросячьего визга, всё-таки, было удивительно, почему никто не замечает, что Васильев отплясывает экстравагантные па в женских туфлях на высоком каблуке!
Я уже было хотел спросить его о столь интересном имидже, как вдруг заскрипела дверь 211-ой, и в коридор вышел Наиль.
— О, пляшете! — сказал он заплетающимся языком. — Сейчас народ позову, вместе плясать будем.
И, покачиваясь, он ушёл обратно. Заинтригованная этим, Лариса решила предстать перед обещанными гостями в сногсшибательном виде и, зайдя на минуту в 207а, вышла оттуда в здоровенных Васильевских кедах. Не замечая, очевидно, что в одну кеду она запросто могла бы засунуть сразу две свои ноги, Лариса присоединилась к Васильеву и тем самым составила с ним довольно оригинальную пару.
Тем временем из 211-ой снова вышел Наиль с обещанным «народом». «Народ» представляла довольно симпатичная, и даже красивая девушка, которая робко следовала за маленьким татарином.
— Короче, — начал он, — это самое… уау! Знакомьтесь, это… тебя как зовут? А, ну, да… это — Аня. Так, — тут он попытался ткнуть в нас пальцем, отчего мы разбегались в разные стороны, — это — Рыжий, это — Пахом, это — Мартын… Что? Ты его уже знаешь? Ну, и хер с ним! Дальше… это — Лариса, это — Васильев или Серёга… не помню, как правильно… Не обращай внимания на их ноги — это для них дело обычное… Это — Султан, это — Женя, это — Сурэш. Ну, наконец-то, всё! Уау! Всё, пошли…
И с этими словами он взял приветливо улыбающуюся Аню и поволок её за собой обратно в 211-ую.
— Вот тебе и весь сказ, — пробормотал я, удивлённо глядя им вслед. — «Сейчас народ позову… попляшем!». Поплясали! Спасибо, что хоть познакомил, да имена не перепутал. А народу он, действительно, много привел, даже сказать нечего.
По радио «Максимум» прозвучал характерный сигнал, и ведущий торжественно объявил, что наступил старый Новый Год…
— Рыжий, пошли курить, а то мне одному скучно, — сказал Султан, заглянув к нам в комнату.
Я взял сигарету и вышел в коридор. Мы сели на карачки и затянулись.
— Прикинь, — начал Султан, — стою сейчас в коридоре, гляжу, а там около очка Рудик болтает с каким-то мужиком и бабой, а баба вокруг него так и вьётся, так и вьётся.
— А кто они такие? — удивился я.
— А я откуда знаю, я их сам первый раз вижу. Зато Рудик, — тут Султан сделал загадочный прищур, — их знает! Ты у него порасспроси хорошенько.
— О'кей, — ответил я, шибко заинтригованный этим обстоятельством, — это обязательно надо выяснить.
В жутком нетерпении, перекатываясь с боку на бок на своём ложе, я ожидал Рудика. Над комнатой повисла страшная тайна, которую во что бы то ни стало следовало разгадать.
Не успел Рудик войти в комнату, как я набросился на него как оголодавшая гиена.
— Дима, что это за баба с мужиком с тобой разговаривали? Отпираться бесполезно, тебя засекли!
— Ты о чём? — не понял Рудик.
— Султан видел, как около очка вокруг тебя кружилась какая-то баба, а рядом стоял мужик и что-то там тебе напевал.
— А-а-а! — Рудик как-то сразу побледнел и весь осунулся. — Лучше об этом не вспоминать. Опять в церковь приглашали. Ну, почему почти каждый норовит затащить меня к себе в секту?! Что, у меня лицо что ли какое-то особенное для этого случая?
Бедняга Рудик! Действительно, наш Дима не раз становился жертвой, так сказать, «нападений» со стороны совершенно незнакомых ему людей. Эти случаи были и при мне, а если верить словам Димы, то их было куда больше. Незнакомцы сначала втирались к нему в доверие, рассказывали (вот так просто первому встречному), как хорошо, что есть Бог, что все мы его дети и обязаны ему служить. И если ты хочешь найти какую-то определённую цель в этой жизни, то тебе просто необходимо пойти с ними, а уж они-то тебя приведут в замечательное место, которое называется СЕКТА! Там ты, наконец, поймёшь, зачем тебя, вообще, родили, и узнаешь истинное назначение своего бытия, бла-бла-бла, бла-бла-бла.
При таких встречах Рудик, конечно же, всячески брыкался и при первой возможности убегал куда подальше. Но раньше это было только на улице, а теперь вот поймали и в родной общаге.
Очевидно, вечно страдающее лицо Рудика порождало в этих незнакомцах чувство того, что этого «страждущего» довольно легко заманить в свои сети. Но внешность Рудика очень обманчива.
И всё же, не смотря на эти приставания «детей Бога», это было не всё. Отличительная худоба Рудика (а за два года в Питере он похудел ещё больше) подкидывала ему и других «детей» другого, не менее известного общества.
«Гербалайф»!!! Это слово, такое модное в последнее время, преследовало нашего Диму буквально по пятам. Причём ему, конечно, не предлагали попробовать самому сей продукт (я просто содрогаюсь при мысли о том, что бы в этом случае было с нашим Димой — лучше, вообще, не думать), а предлагали стать агентом этой фирмы. Мол, глядя на него, любой поймёт, КАК, всё-таки, можно похудеть. Поймёт… ужаснётся и не купит этот «Гербалайф».
Бедняжка Дима! И за что ему такое?
Выслушав очередную речь Рудика о том, что вот сейчас он пойдёт, купит себе сгущёнку, сожрёт её вместе с какими-нибудь дрожжами, запьёт всё это пивом и тогда назло всем растолстеет, я ухахатывался про себя и думал, как же мне, всё-таки, повезло в этом смысле, что я, как бы это покультурнее, не совсем худенький.
Вдоволь насмеявшись (про себя, конечно), я почувствовал, что неплохо бы сейчас подкрепиться и понёс кастрюлю на кухню. Поставив её на огонь, я зажёг сигарету и вышел в коридор. Около двери напротив кухни торчали два парня и отчаянно в неё ломились.
— Не знаешь, там кто-нибудь есть? — услышал я идиотский вопрос от одного из них, который показывал на дверь.
Поскольку идиотские вопросы задают обычно только идиоты и Паша, я решил отделаться безразличным «Не знаю». Но представление только начиналось.
— Тебя как зовут? — спросил меня тот же малый, очевидно, склонный поболтать.
— Андрей, — ответил я тоном самой меланхоличности.
— А я Серёга, а вот это, — он указал на второго, который всё это время стоял около двери с тупым выражением лица, — Павел.
— Ну, вот, — подумал я, — оказывается, среди слегка помешанных это имя не редкость.
— Слушай, Андрюха, — опять продолжил первый, — тут такое дело! Знаешь Дом Культуры около метро «Нарвская»?
— Ну!
— Так вот, в это воскресенье там будет много ребят! Будет зрелищное представление, будем говорить о Боге. Тебе же интересно, зачем ты вообще появился на свет? Вход бесплатный! Приходи обязательно! Будет весело! Ты не пожалеешь!!!
Мальчик ждал ответа и совершенно напрасно. Я ошарашено уставился на него, и только упавший на ногу пепел сигареты вывел меня из оцепенения. Моя реакция была самая, что ни на есть странная. Первым делом я выбросил уже догоревший окурок и зашёл на кухню, чтобы посмотреть, как там моя гречка, затем повернулся к этим двоим профилем, надул живот и, вообще, сделал лицо человека довольного своей жизнью, чтобы эти, всё-таки, поняли, что явно не к тому обратились.
Не обращая никакого внимания на мои внезапные перемены, первый зашёл за мной на кухню (второй так и оставался всю дорогу стоять на одном месте, изображая болезнь Дауна) и переспросил:
— Ну, что, придёшь?
Ко мне вернулся голос.
— Знаешь что, — заметил я, — обычно на такие «мероприятия» я не хожу, так что ждать меня не советую.
— Да ты чё? — не унимался первый. — Знаешь, как там здорово будет! Ты Сони знаешь со второго этажа?
— Сони? Ещё бы!
— Ну, так спроси у него! Он был там с нами в прошлое воскресенье! Спроси, ему понравилось!
— Сони???
Два шока подряд — это уже слишком.
— Что с тобой? — пацан вдруг странно на меня посмотрел, когда на моём лице появилась улыбка Гуэмплена. Не в силах совладеть с собой, я старался ржать беззвучно, но боялся, что долго так не выдержу. Тут на моё счастье у меня подгорела вся гречка, и я, чертыхнувшись, выключил газ и взял кастрюлю с плиты.
— Ну, чё, надумал? — кричал мне уже вслед парень, а я, еле сдерживаясь, почти бежал с полной кастрюлей сгоревшей гречки без остановок, чтобы не расплескать по дороге свои эмоции…
Наступило 16-ое января. Этого дня я ждал с какой-то неуверенностью и тяготением, потому что в этот день у Владика был день рождения.
Сидя на своей кровати, я краем уха слушал, как Владик говорит Диме:
— Значит так, позову Рябушко, Игоря, Васильева, Ларису, Лёшу, Катю (последняя приехала в Питер на свою заочную сессию)… Ну, и где-то под вечер сядем и скромненько попьём чай с тортиком, который мне подарят Лариска с Васильевым, ха-ха, это я их попросил.
— Вот тебе и весь сказ, — мрачно подумал я, «подслушав» этот разговор, — это что же получается? Владичка устраивает себе день рождения. И что же мне теперь делать? Уйду-ка я гулять по вечернему Питеру, а то как-то неловко будет сидеть сиднем на своей кровати, когда в нескольких шагах от тебя тусуется компания за праздничным столом. Неловко, конечно, для тусующихся. А поскольку мне они лично на данный момент ничего ещё плохого не сделали, то я не собирался портить им праздничного настроения.
Короче, под вечер я, не долго думая, стал одеваться для прогулки. Владик бросал в мою сторону странные взгляды, и у меня даже возникло чувство, что он что-то хочет мне сказать. Ну, я, конечно, долго ждать не стал и быстро вышел в коридор. Тут мне и повстречалась Лариса. Явилось, так сказать, передо мной знамение. И это знамение, узнав о моих проблемах, прямо так и говорит:
— Ты, Андрюха, не дури, возвращайся назад и помирись с Владиком, тем более сегодня повод есть. И, вообще, уже три месяца прошло, как вы друг с другом не разговариваете…
— Три с половиной, — уточнил я.
— Ну, тем более! Это ж надо — такой срок! Пора пойти на мировую.
Разумеется, я её не послушал и зашагал дальше по коридору.
Питер встречал меня сильным морозом, но, не смотря на это, я бродил по ночному городу и от нечего делать смотрел на мигающие и блестящие витрины. Однако, больше двух часов я выдержать не мог. Мороз хватал за все конечности, и я предпочёл вернуться в общагу, наивно надеясь, что за эти два часа «скромное питье чая» уже давно закончилось.
Ввалившись в 215-ую и соскребая снег с ушей, я к ужасу своему увидел, как за нашим столом расселись Васильев, Лариса и Дима, а Владик бегал вокруг них с палаческим ножом и, почему-то никого не задевая и не разливая чая, отрезал всем очередные куски тортика.
— О, Андрюха, давай раздевайся и садись, — каким-то сдавленным, как будто через силу, голосом произнёс Владик, чем окончательно добил меня.
Вот уж не понимаю: с днём рождения я его сегодня не поздравил, ничего не дарил и, вообще, вёл себя вполне естественно, то есть гадко и омерзительно, а тут… Неужели, и правда, хочет помириться?
Шокированный такой мыслью, я всё же ничего ему не ответил, молча переоделся и быстренько удалился. Делать мне было нечего, и я решил сходить в гости в 212-ую, где вместе с Галей поселилась Катя.
— Ты должен помириться с Владиком, обязательно должен, — поучала меня Булгакова, когда я рассказал ей последние новости. — Ты ведь пойми, если он решился тебе это сказать — а ты ведь знаешь, какой он нерешительный — то это значит, что он действительно этого хочет.
— Зато не хочу я!
— Да, ну, ты просто боишься!
— Вот ещё! Не хочу и всё! Кстати, а почему в 215-ой только Васильев с Лариской? Почему нет тебя и остальных?
— А Владик сказал, что за ваш стол всё равно все не усядутся, поэтому решил пригласить нас по отдельности. Все остальные сядут потом.
— Это надо же! — удивился я. — Какая честь для Васильева с Лариской. Специальный стол для них!
— Да нет, — возразила Катя, — я думаю, что это из-за меня. Владик ведь в курсе насчёт моих отношений с Ларисой, поэтому и решил пригласить её отдельно. Да к тому же, насколько я знаю, наша Лариса и с другими, скажем так, не совсем ладит. Так что…
— Вот-вот, — поддакнул я, — чья бы корова мычала! Сама с Ларисой, уже не знаю сколько, не разговариваешь, а меня насчёт Владика упрекаешь! Решила бы сначала свои проблемы.
— Это совсем не то! У нас всё по-другому!
— Как же! Всё то же самое, ну, ничем не отличается!.. Ладно, не будем спорить. Когда он вас звал?
— Да вот уже через полчаса пойдём. Ты давай не дури и тоже приходи.
— А чего «приходи», я ведь, между прочим, там живу!
В коридоре я затянулся сигаретой, чтобы хоть как-то потянуть время, но уже через пять минут я совершенно не знал, что мне теперь делать и куда податься.
— Но, в конце-то концов, — подумал я, — чего это я маюсь? Это ведь моя комната, а я боюсь туда даже зайти. Чушь какая-то! По крайней мере, на своей-то кровати сидеть я имею полное право!
И, придя к такому выводу, я смело шагнул в 215-ую. Первые гости уже сделали ноги, поэтому сейчас Владик с Рудиком накрывали стол по-новому.
Я разлегся на кровати, взял первую попавшую газету и, вообще, был полон решимости до конца вечера сохранять наплевательское отношение ко всему происходящему вокруг. Однако, не обращать внимание на окружающую обстановку я просто не мог, поэтому через минуту уже констатировал, что Владик время от времени опять бросает в мою сторону странные взгляды, отчего мне стало как-то не по себе.
Но вот начали сбегаться и остальные гости, приглашенные на «потом». Сбежались и бросились занимать лучшие места. Вот вошла Булгакова и бросила на меня вопрошающий взгляд, но я лишь незаметно отрицательно покачал головой.
Напряжение нарастало. Это чувствовали все. Когда гости расселись, я продолжал полёживать на кровати, одновременно ощущая, что сейчас что-то произойдёт.
— Андрюха, давай садись, — выдавил из себя Владик в полнейшей тишине.
И тут все как будто сразу проснулись и загоготали, предлагая мне присоединиться к ним.
И сам не знаю, как это вышло, но что-то во мне сломалось.
— Действительно, как-то глупо всё, — подумал я про себя, — три с половиной месяца — это, всё-таки, слишком. Даже если кто-нибудь из нас и был виноват в случившейся ссоре, то времени прошло достаточно, чтобы всё забыть и простить.
Тут я понял, что если я так быстро пришёл к такому выводу, значит, сам подсознательно уже давно хотел помириться, просто боялся сам себе в этом признаться. Ну, а раз так, то и флаг мне в руки! Пора и мне что-нибудь такое сказать, Владик и так сегодня совершил сверхчеловеческие усилия, пригласив меня к столу.
— Ладно, Владик, — отбросив газету и подойдя к нему, сказал я, — давай мириться…
И тут Владика будто прорвало.
— Ой, давай-давай, — он судорожно протянул мне руку, — если я тебя чем-нибудь обидел, правда, не знаю чем, — тут он заулыбался, — то прости меня!
— Ладно, замяли, — протянул в свою очередь руку я и уселся на свободный стул.
Весь этот разговор произошёл так быстро, что Рябушко, который как раз на это время отвлёкся, потом кусал локти из-за того, что не успел стать свидетелем столь волнующего и знаменательного события и, вообще, попросил повторить всё для него заново. Напряжение в комнате мгновенно исчезло, и все принялись пожирать остатки Васильевского тортика…
Конечно, такой разворот событий не мог незаметно пройти мимо меня, поэтому я, хотя бы из вежливости, должен был купить Владику подарок.
Терпеть не могу искать подарки, потому как это для меня всегда страшная проблема. Ну, не Рябушко я, поэтому каменную глыбу в виде собаки покупать мне было не в кайф. Что касается Коммуниста, то его рекорд, конечно, вообще, никому не переплюнуть — это я про колбасу, которую он мне подарил на мой день рождения. Хотя на день рождения Владика Коммунист превзошёл сам себя и подарил имениннику целую горстку семечек (подсолнечных). Счастливый Владик без всяких раздумий тот час же отдал им первый приз, как самому экстравагантному подарку. И, вообще, он ужасно радовался, что Миша подарил ему хоть семечки, а не использованный презерватив.
Но, так или иначе, на следующий день я отправился в город выбирать Владику подарок. Не найдя ничего лучше, я купил ему чайную чашку и вечером этого же дня торжественно её вручил.
Вот так и закончилась Великая Ссора, которая длилась три с половиной месяца. Ещё никто из нашей группы не ссорился друг с другом насмерть на столь долгий срок. Однако, хорошо всё то, что хорошо кончается!