Белая обезьяна, чёрный экран

Задание 15. Грачёв

1999 г., 2011 г. и многие другие

Пожалуй, я не совсем верно сосчитал своих друзей. Правильнее было бы сказать, что у меня два друга: Андрюха трезвый и Андрюха пьяный, два разных человека с одинаковыми лицами. Андрюха трезвый возник в моей жизни закономерно, как старший коллега. Прошло время, и он стал товарищем, а не просто парнем, который работает в моём отделении.

С Андрюхой трезвым к тому времени нас связывала целая куча приключений. Вспомнилось: в гостях у одной коллеги я сослепу наступил на маленькую черепашку, и Андрюха вместе со мной бегал по зоологическим магазинам, искал замену покалеченному животному. Мы часто выручали друг друга по работе. Пока не появилась Вика, Андрюха с Татьяной пытались то и дело познакомить меня со всякими симпатичными девицами, но из этого ничего хорошего не выходило. Татьяна путала дружбу с игрой в куклы; ей казалось, что друзей разного пола очень просто между собой переженить: сначала нужно посадить их за стол, потом отправить в магазин, а там уж и до свадьбы недалеко. В общем, я сбегал, Татьяна дулась, а Грачёв хохотал.

Насколько весел и жизнелюбив был трезвый Грачёв, настолько безобразен был его теневой двойник. Тень появлялась после третьей рюмки водки или после второй пол-литры пива. Тень была человеком, способным на многое. Например, однажды Андрюха-Тень, ни слова не говоря, вышел из кафе и пошёл на мост вешаться. Все подумали, что он идёт в туалет, а Грачёв через всю Петроградку прошёл до Биржевого моста, где принялся прилаживать галстук к ограде, примеряя на шею неумелую петлю. Спасли его два прохожих мужика. Вместо благодарности за спасение один из них получил в челюсть, а другой под дых. В милиции Андрюха пытался объяснить, что он человек серьёзный, семьянин и врач. Протрезвевший Грачёв недоумевал: он здоров и счастлив, и поэтому — какого ляда ему было вешаться на Биржевом мосту? Пресловутый галстук с места драки таинственно исчез.

Однажды он напился в гостях у своих финских знакомых, встал из-за стола и перепутал сортир со стенным шкафом. Его не смутила даже одежда, висящая в шкафу. Тень спустила штаны, и французское пальто хозяйки пропало ни за грош. После того как нас прогнали из гостеприимной квартиры, я довёл Андрюху до автобусной станции, усадил на сиденье и довёз его, спящего, до дому.

Перед самым кризисом девяносто восьмого года Андрюху позвали работать в частную контору, где такие же, как мы, реаниматологи выводили нариков из ломки. Грачёв организовал мне собеседование. Клиника платила врачам хорошие деньги, но там нужно было дневать и ночевать. Я колебался: полностью бросать больницу я тогда не хотел, а совмещать две работы при живой маме Наде — не мог. Я отказался. А потом мама Надя умерла, в стране случился кризис, и меня уже никто никуда не приглашал. Все затаились и держались за свой клочок малого счастья: маленькая зарплата, маленькая квартира и полное отсутствие сбережений.

Андрюха рассказывал, как в его наркологической клинике один парень послушал новости и сиганул в окошко. Но меня кризис почти никак не коснулся — одним крахом больше, одним меньше. Сначала я следил за происходящим в стране, а потом перестал. Кризис воспринимался легче, нежели предыдущий, пережитый вместе с мамой Надей.

Выяснилось, однако, что перед самым дефолтом наша больница умудрилась купить ещё один УЗИ-аппарат, большую стационарную «Алоку».

— Подойди к Мадине, — говорил мне Андрюха. — Ты и так уже почти диагност. Пойдёшь на курсы, будешь брать у них подработки. Диагносты богатые, они в карман берут.

— Я не умею брать в карман, — сказал я.

— Ага, — сказал Андрюха. — А вот запасы отделения под ноль ты подчищать умеешь.

Я собрался с духом и подошёл к Мадине Павловне, заведующей отделением лучевой диагностики.

— Переходите к нам на постоянной основе, — сказала Мадина. — Не люблю гостевые браки.

Когда я вернулся сообщить новость, Андрюха разбирался с новой программой, которую сисадмины установили на компьютер ординаторской.

— И что ты решил? — спросил Грачёв, тыкая курсором в столбец какой-то таблицы.

— А что тут решать, — сказал я. — Нужно или уходить к ней насовсем, или оставаться тут с тобой и твоими жмуриками.

Грачёв щёлкал мышкой, но маленькие песочные часы всё так же медленно крутились на экране.

— С другой стороны, — сказал я, — ты же сам говорил мне, что я дерьмовый клиницист.

— Это когда я такое говорил? — удивился Грачёв, не отрывая глаз от экрана.

— Да постоянно, — я ходил по ординаторской и рассматривал её словно в первый раз. — То я препараты зря трачу, то пациентов зря жалею.

Грачёв отбросил мышку и сказал, наморщив лоб:

— Говорил? Не помню. Может, и говорил, — он задумался. — Но всё фигня. Всё, что я говорю.

Я так не считал. Хотя знал, что никогда этого ему не скажу. Он был единственным человеком в моём окружении, чьё мнение для меня сделалось особенно важным.

— Ты можешь уходить, если хочешь, — Андрюха говорил так, словно ему всё равно. — Ты же не увольняешься из больницы. Уйдёшь к лучевикам, буду тебе пациентов подсовывать вне очереди. По старой дружбе.

Через несколько лет работы в реанимации Андрюхе удалось совершить прорыв: он открыл своё дело. Думаю, что бизнес даётся в руки особой категории людей. Тем, кто не заморачивается оттенками чёрно-белой шкалы.

В период, когда у Грачёва дела пошли в гору, мы с ним почти не общались. Он был занят исключительно денежными вопросами и вращался в кругах, далёких от медицины. А я по иронии судьбы пересекал другой рубеж: мы с Викой разводились.

Разъезжались тихо, без скандала, не втягивая в процесс близких и друзей. Может быть, Вика, дружившая с Андрюхиной женой, делилась наболевшим с подругой, но сам Андрюха в тот непростой для меня период ни разу не появился в эфире. Я тоже ему не звонил. Слишком уж часто раньше я просил у него поддержки. Было неловко тревожить его снова и снова.

А когда Грачёв набирал в свою новую клинику персонал, он вдруг объявился и предложил выпить пива.

Я глядел на друга, которого не видел почти год. А он говорил и говорил. Всё о себе и о себе.

— И клиентура уже наработанная, и название тоже. Бренд наш, местный, питерский. И достался за гроши, веришь или нет. Короче, я теперь, хе-хе, капиталист. Я и сам не верил поначалу. А вот как поверил, — он посмотрел на меня, — так и людей пошёл собирать.

— То есть ты меня сейчас… — я подыскивал слово, но так и не подыскал. — Ты меня сейчас собираешь, так?

Грачёв кивнул.

— Собираю.

— И ты уверен, что я всё брошу и побегу к тебе работать?

Было видно, что Грачёв опешил.

— Ну да. Я же говорю: зарплата будет, аппарат тебе хороший купим…

Злоба нахлынула на меня, и я сжал кулаки.

— Ну вот как купите аппарат, так и приходи.

Встал и вышел из паба.

— Эй, Храм, ты чего? — Грачёв выскочил за мной на улицу.

— Да пошёл ты…

Он хотел было снова потрепать меня по плечу, но я дёрнулся. Я давно уже отвык от любых прикосновений. И от Грачёва я тоже отвык.

Я побрёл по улице. Андрюха присвистнул и двинул за мной.

— Ну, брат, если ты на меня орёшь, то, значит, не всё так плохо, как я думал.

Я не ответил. Добрёл до спуска к Неве возле маньчжурских львов. Сел на ступеньку возле самой границы с водой. На противоположном берегу светились огни; они сливались в непрерывную линию. Неподалёку жужжал мост, по набережной пробегали машины. Какие-то пацаны хлебали из горла, сидя прямо на гранитном постаменте.

— Ща, погоди, отойду. А ты как раз проветришься, — сказал Грачёв у меня за спиной. — Если будем драться, сперва надо отлить.

И исчез.

Я усмехнулся. Вспомнил, как лет десять назад мы так же болтались по набережной и, когда Грачёву приспичило, он пристроился прямо подо львом-лягушкой. А теперь вон оно что. Капиталисты в Неву не мочатся.

Вода качалась. Потом на гранитный пятачок пришёл незнакомый мужик с собакой. Собака была очень молодая, не то просто дурная. Она с бешеной скоростью скатилась по лестнице — мимо меня лихим вихрем мелькнуло что-то рыжее и квадратное — и с разбегу плюхнулась в воду.

Над водой торчала мокрая морда с высунутым языком, а вокруг колыхались громкие маленькие волны — собака, казалось, была вечным моторчиком радости. Псина гребла от одного льва к другому и обратно со всей яростью простого животного счастья. Я наблюдал заплыв и понемногу успокаивался.

Подошёл Грачёв.

— Во шпарит, — присвистнул он, насчитав тридцать собачьих кругов.

Я ничего не ответил.

Похоже, хозяин собаки замёрз — на нём были только футболка и шорты, а ночи стояли сырые. Раздался свист, потом ещё и ещё. Наконец лохматая животина выскочила из воды и, устроив нам с Грачёвым холодный душ, рванула за удаляющейся фигурой.

— Искупались, бля, — констатировал Грачёв, вытирая лицо рукавом.

Совместные водные процедуры всегда считались полезным атрибутом в деловых разговорах. Римляне, например, ходили в бани.

— Ты мне что-то предлагаешь? — спросил я Грачёва. — А то я не понял.

— Ну, я хотел, — сказал Андрей. — Но я мудак, конечно. Явился, понимаешь, не запылился.

— Ну, явился же.

— Это да.

Мы поднялись. Время стояло позднее. Пора было расходиться по домам.

Грачёв повернулся, взмахнул рукой, и — как всегда у него бывает — словно по волшебству, к нашему поребрику причалило такси.

— На Гражданку довезёшь? — спросил он водителя, и когда тот пробубнил что-то в ответ, Грачёв кивнул мне:

— Давай, чувак. Залазь.

Я замотал башкой, но Грачёв вздохнул и, открыв заднюю дверцу, сказал:

— Храмцов, слушай сюда. Сейчас мы едем к тебе, а завтра посмотрим, что у тебя с хатой. Может, ремонт какой нужен.

Я сел, и машина тронулась. Я ехал домой. А Грачёв собирался ремонтировать мою хату, но по правде — меня самого.

И я уже видел, что сегодня до бухла дело не дойдёт. Андрюха ввалится в квартиру, упадёт на диван и, пока я ставлю чайник и ищу чистые рюмки, уснёт как убитый. Но это неважно. Меньше вколол — больше помог, подумал я.

И мне, впервые за долгое время, стало спокойно.