Глава 28 Дар святой Терезии

It fell about the Lammas tide…

When the muir-men win their hay.

Годелот отмахнул клинок полковника вправо и сделал выпад, но закаленная сталь предсказуемо ткнулась в уже подставленную скьявону Орсо.

The doughty Douglas bound him to ride.

Into England, to drive a prey.

Еще выпад – и разошлись. Годелот перевел дыхание и снова атаковал. Выпад за выпадом – а полковник, даже не переступая ногами по земле, орудовал, казалось, шестью клинками одновременно, отражая удар еще на сближении. Шотландец ощущал, как сердце разрывает грудь, и машинально продолжал:

He chose the Gordons and the Graemes.

With them the Lindesays, light and gay.

Полковник сделал шаг назад, и Годелот, ободренный успехом, удвоил напор. Еще шаг, еще. Впервые Орсо отступал под натиском ученика. Шотландец попытался вновь ускорить движения, до отказа выжимая ноющие мышцы, а полковник сделал очередной шаг назад, безмятежно протянул свободную руку, взял с бочонка стоящий на крышке кувшин, отпил несколько глотков и поставил кувшин обратно. Затем же ринулся вперед и могучим ударом выбил эфес из руки Годелота.

Юноша стремительно упал наземь, пропуская над собой свистящую сталь, двумя резкими оборотами подкатился к упавшему оружию, чтоб в третьем взметнуться на ноги, но скьявона вдруг упорхнула из-под руки, взблеснув на солнце, тычок сапога в подбородок опрокинул Годелота на спину, а на шее сомкнулись два клинка. «Ножницы», коронный прием полковника, исполняемый им с почти театральным изяществом. Годелот уже дважды видел, как Орсо демонстрировал этот фортель, но впервые стал его жертвой…

But the Jardines Wald nor with him ride,

And they rue it to this day.

– Ваше превосходительство, – пробормотал он, сплевывая песок и вжимаясь затылком в землю, – ударить безоружного ногой в лицо – это нечестно…

В ответ ножницы сошлись еще на миллиметр, беря в стальной щипок кожу на горле:

– Какая разница, если я выжил, а вы нет? – спокойно спросил полковник.

– Да, да, я знаю, – досадливо проворчал шотландец, – честь – это байки для дураков. Только это все на словах. А на деле вы все равно в нее верите, не отрицайте. Иначе зачем в договоре запрещены насилия, мародерство и прочее?

Орсо хмыкнул.

– Вы громоздите в одну кучу разные вещи, Мак-Рорк, – отрезал он, размыкая лезвия. Годелот приподнялся на локтях и встряхнул головой. А полковник сухо пояснил: – В нашем и без того беспокойном ремесле только идиот станет специально наживать лишних врагов. Впрочем, мир на две трети населен идиотами. Но я дерзаю не относить себя к их легиону, а потому помню сам и вам тоже советую запомнить: нельзя мнить себя любимцем судьбы. В любви эта девица не постоянней портовой шлюхи, и однажды колесо фортуны все равно вмажет вас в дерьмо. И вот тогда, лежа в пыли перед врагом, вы получите отличные шансы понять разницу между судом солдата над солдатом и судом мужа и отца над убийцей и насильником.

Никогда не марайте рук зря, Годелот. Пощадите чужого ребенка, защитите чужую жену, оставьте кусок хлеба чужой матери. И однажды вам тоже дадут шанс. Или просто убьют, как мужчину, а не освежуют, как скот. Это не честь, Мак-Рорк, и не сказки о Камелоте. Это обыкновенный здравый смысл. Поднимайтесь, хватит валяться. На сегодня довольно.

Годелот встал с земли, подхватил на лету брошенную кондотьером скьявону и поклонился, все еще машинально силясь припомнить следующие строки:

– Благодарю вас, мой полковник.

Орсо бегло кивнул в ответ, небрежно накинул колет на одно плечо и двинулся ко входу в караулку. Глядя ему вслед, подросток ощутил, как едкий привкус разочарования отступает: день был нежарким, но влажная камиза полковника липла к спине. Все же несгибаемый командир взмок за время урока, несмотря на издевательскую демонстрацию скуки…

Глубоко вздохнув, шотландец с легким чувством удовлетворения зашагал к своим ножнам и камзолу, а искомые строки сами вдруг всплыли в памяти:

And he has burn’d the dales of Tyne,

And part of Bambrough shire:

And three good towers on Reidswire fells,

He left them all on fire.

…После первого урока клинковой игры Годелот был уверен, что тем дело и ограничится: полковник лишь желал указать новобранцу на его тактические просчеты во время дуэли. Но воскресным вечером, лишь отзвонили колокола на кампаниле Святого Марка, лакей вызвал шотландца во внутренний двор, где полковник с ехидцей поинтересовался, занятно ли подчиненный провел выходной и найдутся ли у него силы на немудрящий поединок. Годелот, тут же вспомнив, как заполошно несся за ним по переулку полковничий соглядатай, осклабился с внутренним торжеством и обнажил скьявону.

С тех пор уроки повторялись каждые два-три дня. Они выматывали шотландца до кружащихся в глазах огоньков, но каждый раз наделяли каким-то новым, неизвестным ему доселе навыком. Орсо казался Годелоту существом сверхъестественным. Он предугадывал любое движение ученика, двигался с проворством лесного хищника, а оружие в его руке казалось живым продолжением кисти, неотъемлемой ее частью, подчиняющейся не столько мышцам, сколько мысли полковника.

Пощады Орсо не знал. Он применял сотни разнообразных хитростей и уловок. Нанеся удар клинком, перехватывал эфес, и вслед на Годелота обрушивался тычок локтя или кулака. Полковник безжалостно искоренял в шотландце представления о дуэльной чести, утверждая, что эффектно погибнуть в поединке шансы невелики, а вот напороться в первом же бою на менее принципиального противника – куда вернее, поэтому победа неизменно остается не за кодексами, а за ловкостью и сноровкой.

Он изводил Годелота насмешками и колкостями, раззадоривая того и заставляя делать ошибку за ошибкой, а потом сурово распекал за неумение плюнуть на длинный язык врага и сосредоточиться на схватке.

Новобранец знал за собою эту слабость… Его отец тоже легко выходил из себя и тогда становился бешеным и неуправляемым, словно ужаленный слепнем жеребец. Но после нескольких позорных провалов, когда исцарапанный и запыленный юнец падал на одно колено, а полковник наносил ему символический укол в шею или грудь, отмечая свою победу, Годелот придумал оригинальный способ держать себя в руках.

Хьюго, знавший бесчисленное множество старинных шотландских баллад, часто пел их сыну вместо колыбельных. Он утверждал, что мужчине, пусть и маленькому, не пристало слушать только материнские песенки об овечках и прочей сентиментальной ерунде. Терезия лишь прятала усмешку, а Хьюго сочным баритоном распевал баллады, памятные ему с детства, и наслаждался ими не меньше, чем сынишка.

Теперь, по прошествии добрых двенадцати лет, Годелот почти не помнил отцовских песен, да и английский язык уже зиял в его памяти основательными прорехами, но одна из тех старых баллад, «Битва при Оттербёрне» [19], отчего-то крепко засела где-то в уголке разума. Витиеватый текст, пестрящий плохо понятными словами, припоминался не без труда, но Годелот быстро научился погружаться в мысленную ритмичную декламацию, превосходно отвлекавшую его от вредоносных вспышек ярости.

И все же, несмотря на все трудности, шотландец любил уроки командира, и не только за их практическую пользу.

В эти стремительно проносящиеся часы бесстрастный и безупречный кондотьер отступал, скрадываясь в тени, и на его место приходил ветеран в пыльных сапогах и взмокшей рубашке. Он часто обращался к Годелоту по имени, а не по фамилии, давал десятки советов, бранился и язвил. С ним можно было спорить, орать и даже дерзить, но его не получалось опасаться. Он будто поворачивался к ученику какой-то потаенной стороной характера, обычно укрытой от глаз, и Годелот почти боготворил его в эти минуты, настойчиво и тщетно напоминая себе, что за человек стоит перед ним…

…Вечером, готовясь к заступлению на караул, Годелот услышал стук в дверь: на пороге стоял лакей с короткой запиской: «Рядовой Мак-Рорк, ваш испытательный срок завершен, и я нахожу результаты удовлетворительными. Начиная со следующей недели вы получаете право покидать резиденцию ее сиятельства герцогини Фонци в будние дни с разрешения капрала и с условием возвращения не менее чем за два часа до караула. Капитан Ромоло».

Прочтя это послание, Годелот усмехнулся. Ну да, мой капитан, вы, несомненно, нашли удовлетворительными мои достижения. Драку, дуэль и четырехдневный арест, не считая мелких стычек. Образцовый солдат, что и говорить.

Но это неважно. Важнее другое: полковник предоставляет ему возможность выходить в город, хотя за месяц новобранец успел нарушить уйму правил. А значит, Орсо все же ничего не удалось узнать в воскресенье. Ему нужно, чтобы Годелот мог снова искать встречи с другом и делал это до тех пор, пока полковник не дотянется до неуловимого Пеппо. Сам же Орсо лично тренирует новобранца, обучает собственным приемам, открыто ему покровительствует и при других обстоятельствах уже снискал бы самое горячее преклонение своего ученика.

Но собственная прозорливость ничуть не ободрила Годелота. В прошлый раз он ускользнул от шпика, однако тот, несомненно, будет таскаться за ним и дальше. И не исключено, что в следующий раз их окажется уже несколько.

Годелот выругался и жадно припал к кувшину с водой. Похоже, он превращается в мнительную старушенцию, повсюду видящую заговоры ненавистных соседей и козни невидимых злоумышленников.

А хуже всего, что он не в силах даже передать другу письмо. Едва ли можно всерьез предполагать, что рядом с Пеппо найдется кто-то грамотный и при этом достаточно надежный. Что же придумать? До нового воскресенья остается не так уж долго…

* * *

Пеппо в сотый раз ощупал распиленную ладанку и осторожно разомкнул ее на половинки. Он уже знал каждый завиток на грубой гравировке и каждую зазубрину на шве разреза.

С каким трепетом он раскрыл ее в первый раз! Охваченный одновременно суеверным страхом и неистовым любопытством, он готов был даже к тому, что из серебряной скорлупы собственной персоной выскочит сам Сатана. Хотя, пожалуй, это эффектное появление кончилось бы для прародителя Зла разочарованием. Выбравшись на волю из тесного вместилища в кромешной темноте перед слепым свидетелем, помятый лукавый должен был постараться, чтобы доказать свою личность.

Но из ладанки никто не появился и не раздалось никаких потусторонних голосов. Приободренный Пеппо отложил одну из половинок корпуса и осторожно коснулся пальцами содержимого.

Увы, жгучая надежда на немедленную разгадку тут же истаяла. В ладанке помещалась самая обычная для этого предмета начинка: свиток, намотанный на толстый стержень и с обоих концов залитый воском. Библейский текст. У матушки Алессы была почти такая же неуклюжая ладанка на дешевой цепочке, только поменьше. В ней на таком же стерженьке прятался какой-то из библейских стихов, поверх которого была обвита прядь волос самого Пеппо. По вечерам мальчик слышал, как Алесса молится перед распятием, затем раздавался тихий звук поцелуя, звяканье цепочки, и он знал, что матушка молилась о нем…

Стержень оказался тяжелым, а свиток – сухим и шершавым. Это была не бумага. Вероятно, пергамент, хотя Пеппо плохо знал на ощупь этот материал. Он шелестел под прикосновениями, края восковых печатей были слегка неровными, словно их долго и старательно выглаживали пальцами, не доверяя лопатке.

Пеппо поднес пергамент к лицу, и по спине прокатилась невольная дрожь: свиток пах стариной. Подросток не мог бы точно сказать, что именно это за запах. Но отчего-то знал: именно так и пахнет время.

Однако все эти открытия не принесли вожделенной ясности. Пеппо еще долго вертел в руках свиток, но все его размышления заводили в тупик: он может до мозолей ощупывать свой трофей, это бесполезно. Свиток нужно рассмотреть. Несомненно, все дело в том, что именно в нем написано. Но показать его можно лишь одному зрячему в мире – Годелоту. А значит, все равно необходимо найти способ встретиться. В своей записке Пеппо опрометчиво назначил встречу на том же месте. Он еще не знал, что за Лотте так дотошно следят.

Задумчиво наматывая на палец шнурок, тетивщик зашагал от стены к стене и вдруг застыл, чувствуя, что идея уже трепещет на самом краешке разума, как бабочка на зубце стены. Протяни руку – и поймаешь, только не спугни.

Минуту спустя тетивщик уже рылся в кошельке, карманах и на дне сумы. Ему только вчера заплатили за неплохой заказ.

Пересчитав монеты, Пеппо кликнул Алонсо. Тот охотно примчался на зов, полыхая энтузиазмом: от Риччо он всегда ожидал каких-то новых выдумок и приключений.

Еще через четверть часа маленький слуга воинственно шагал вниз по лестнице. Он был глубоко задет ничтожностью своей новой роли и даже попытался возмущаться. Но все одно затеи Риччо были куда занятнее чистки котлов…

Пеппо же, на два часа отлучившись, вернулся в тратторию, запер дверь и положил на стол мягкий объемистый сверток. А затем подошел к окну.

На узком подоконнике лежала Библия Годелота, слегка запылившаяся от неупотребления. Пеппо взял ее в руки, оглаживая ладонью, и на лице его отразилась нерешительность, граничащая с испугом. Поколебавшись, подросток отложил Библию, отер вдруг вспотевшие руки о рубашку и отошел от окна. Побродив по комнате, он вернулся к подоконнику, положил на книгу ладонь и едва слышно прошептал:

– Прости меня. Я должен сделать ужасную вещь, но это очень важно. Клянусь, я все потом исправлю. Аминь.

С этой неуклюжей, но по-настоящему искренней молитвой Пеппо медленно расстегнул позеленевшие медные застежки и раскрыл жалобно затрещавший старинный переплет. Пролистал вперед много страниц, осторожно, будто поглаживая больного зверька. А потом глубоко вдохнул и с видом отчаянной решимости выдернул из середины книги одну страницу.

Несколько секунд подросток стоял с вырванным листом в руке, словно ожидая, что его немедля поразит гром. Но все было мирно, и Пеппо решил, что Господь либо понял его и простил, либо уже попросту махнул на него рукой.

Тетивщик отложил лист и провел кончиком пальца по торчащей меж страниц кромке на месте обрыва, словно боясь почувствовать на пальцах кровь. А потом закрыл книгу и попытался снова замкнуть застежки. Те поддавались неохотно, и Пеппо взял Библию, чтоб для удобства переложить на стол. Внезапно он услышал сухой шелест. Неужели он повредил переплет и теперь другие страницы тоже сыплются с места? Вот черт!

Торопливо положив многострадальную книгу на табурет, Пеппо нашарил на полу упавший лист. Он был всего один, с ровными краями. А бумага была тонкой и плотной, совсем другой, нежели библейские страницы. Удивленный тетивщик осторожно ощупал лист, ощутив едва заметные шероховатые стежки рукописных строк. Письмо… Помнится, Годелот говорил, что прежде это была личная Библия его покойного пастора. Стало быть, нужно немедля положить его назад, чужие письма – совсем не его дело.

Пеппо снова старательно уложил лист меж страниц Библии, с трудом застегнул обложку и принялся за воплощение своей новой затеи.

* * *

Меж тем Годелот тоже готовился к грядущему воскресенью. Право, он свалял непростительного дурака, сгоряча отдав нищему свой старый колет. Сейчас та жалкая одежонка могла бы послужить маскировкой в толпе. Однако Пеппо знает о слежке и непременно снова что-то выдумает, в этом шотландец не сомневался. Но, если по части новой импровизации Годелот вполне полагался на друга, то сам тоже мог внести свой вклад.

У него теперь водились деньги, которые на полном довольствии ему были почти не нужны. Более того, жалованье Годелоту платил их общий враг. Поэтому шотландец решительно положил в карман три серебряных дуката, собираясь заставить Пеппо их принять, даже если придется снова швырнуть в него подсвечником.

С этой здравой мыслью шотландец раздраженно сбросил сапоги и погасил свечу, заранее зная, что заснуть удастся нескоро.

…Воскресенье настало в свой срок, но на сей раз Годелот не спешил умчаться из особняка. Он нарочито засиделся за завтраком с рыжим остряком Карлом, который знал больше фривольных баек и похабных анекдотцев, чем сторож публичного дома. Нахохотавшись до слез, юноша распрощался с однополчанином и вразвалку двинулся к черному ходу, за полмили являя собой вящую безмятежность человека, которому некуда торопиться.

Дойдя до моста, он снова подошел к цветочнице и долго выбирал букет, в охотку пофлиртовав с разрозовевшейся девицей.

В конце концов, если за ним снова кто-то тащится, нужно поддерживать прежний образ солдафона-волокиты…

…Еноту сегодняшняя прогулка нравилась не в пример больше предыдущей. Сегодня мальчуган никуда не бегал, чинно вышагивал вдоль лавок, глазел на девиц и вел себя, как подобает приличному вояке в выходной. Новый букет Енота не смутил, он уже принял меры.

Опередив шотландца на полчаса, подзорщик пришел на площадь Мадонны дель’Орто и снова уселся в тени. На сей раз он надел грязную блузу, измазал лицо сажей и прихватил с собой корзину угольщика. Минут через десять к нему бочком подошел юркий оборванец лет двенадцати:

– Здорово, Енот, – простуженно пробубнил он. – Того, сбегал я, куда ты велел.

– И чего? – покосился осведомитель на мальчишку, словно тот просил у него подаяния.

– А чего, все тихо. Сидит девица в лавке, никуда не собирается. Но принаряженная, и глаза грустные. Может, отец на свиданку не пускает. Маргаритки в горшочке стоят, завяли совсем. Я ей эдак невзначай: мол, а чего цветы сухие стоят? А она как зыркнет! И аж кошкой шипит: тебя, умника, спросить позабыла! Забирай, чего купил, да проваливай! Ох и ведьма! – В голосе оборванца звучало почти восхищение.

Енот хмыкнул, бросил мальчишке медяк, и тот мгновенно растворился в ближайшем переулке. А вскоре появился и Мак-Рорк. Держа в руках цветы, он пытался шагать по площади с прежним куражным видом, но не умел скрыть беспокойство, все чаще поглядывал на башенные часы и озирался.

Шпик уселся поудобнее и приготовился смотреть в оба.

…Годелоту казалось, что плиты жгутся прямо сквозь подметки сапог. Народ прибывал, площадь набухала шумом, в толчее все труднее было высматривать друга и уж совсем невозможно понять, не вертится ли вблизи очередной любопытный прохвост. В этот миг в спину угодило что-то жесткое.

– Чего застыл, служивый? Нашел где навытяжку торчать! – резанул визгливый голос, и Годелот обернулся, натыкаясь на дородную особу с корзиной:

– Простите, донна! – сухо и раздраженно отрезал он, отступая назад, и едва не сбил с ног сгорбленного монаха-францисканца в неказистом пыльно-коричневом клобуке. – Прошу прощения, брат, – поспешил сказать юноша и во избежание новых конфузов отошел к самой стене церкви. Там тоже не было ни секунды покоя, но Годелот знал: толчея – их союзник. Однако скоро ударит колокол, толпа рассеется, и каждый шаг на площади будет открыт любому взгляду. А сегодня он не может долго ждать. В шесть его караул, значит, в четыре он должен явиться в особняк, а дороги туда не меньше часа.

Однако время шло, а площадь была все так же пуста, только неизменные торговцы и нищие ютились вдоль стен, прячась в скудной полуденной тени. Годелот вглядывался в каждого по очереди, пытаясь понять, не прячется ли среди них новый посыльный от друга, но никто не обращал ни малейшего внимания на одинокого военного.

Месса закончилась, и снова шотландца кто-то толкал, с извинениями или с бранью. Дважды его попытались обокрасть.

Три гулких удара колокола прозвучали для Годелота, как погребальный звон. Он не мог дольше оставаться у церкви. Несомненно, что-то случилось… Ведь в недавней записке Пеппо сам назначил встречу. И он опять ничего не может ни узнать, ни предпринять.

Рассеянно вручив цветы какой-то опрятной старушке, умиленно заквохтавшей от неожиданного подарка, Годелот медленно двинулся прочь. Он оглядывался, пока не свернул в узкий переулок. И только потеряв площадь из виду, прибавил шаг и направился к Сан-Марко. Погруженный в раздумья, он едва не вздрогнул, вдруг услышав надтреснутый оклик:

– Эй, служивый!

Вскинув взгляд, шотландец увидел, что прямо на пути у него стоит худой испитой бродяга в драной весте и коротком плаще. Голову покрывал капюшон, из тени которого виднелись слезящиеся глаза и клочковатая бороденка. Забулдыга пошатывался, кособочась на сторону. В узловатой руке он сжимал пустую бутылку.

– Извольте посторониться, я спешу! – холодно бросил Годелот, но бродяга ощерился и сипло заканючил:

– Я тебя не задержу, парень! Я ж не беспонятный. Сам старый солдат, а как в годы вошел – на улицу подыхать выбросили господа командиры, дети сукины, и за службу не поблагодарили. Дай пару медяков, а? Хоть поесть по-людски! У тебя-то вся жизнь впереди! Глядишь, сам-то помирать будешь – и о тебе кто позаботится!

Бродяга сбивчиво сыпал словами и все сильнее кренился набок, рискуя в любой момент упасть. Шотландец сомневался, что выпрошенные медяки тот собирается потратить на еду, но у него не было ни времени, ни желания читать проповеди отвратительному субъекту. Сунув руку в карман, он вынул две монеты и протянул пропойце:

– Держи!

Бормоча благодарности, бродяга заковылял к Годелоту, едва переставляя ноги и потирая живот. Подойдя вплотную, он вытянул грязную руку… Шотландец успел лишь заметить неожиданно ясный блеск подслеповатых глаз, когда забулдыга резко взмахнул рукой. На голову подростка обрушился удар бутылки. В глазах разом потемнело, мостовая метнулась вверх, с размаху впечатываясь в скулу. А быстрые руки уже шарили по одежде.

Пытаясь удержаться на краю вязкой мути, оглушенный Годелот нащупал эфес клинка, рванул на себя, но в ребра раскаленным гвоздем вонзилась адская боль. Откуда-то уже накатывал топот башмаков и надсадный крик:

– Да что ж ты, нелюдь! Ты что творишь-то!

Шарящие руки исчезли, Годелот ощутил толчок, вслед за которым раздался надсадный всхлип. Прямо в лицо подростку брызнуло что-то горячее. Затем послышались глухой звук падения, еще чьи-то крики, женский визг, и тут свет померк окончательно, унеся за собой прочие звуки и ощущения.

* * *

Сознание возвращалось, будто крупными пузырями всплывая на поверхность густой смолы. Было больно до холодного пота, словно кто-то старательно поворачивал у него под ребрами все тот же раскаленный гвоздь, и так же свирепо заходилась болью голова. То накатывал, то отбегал вдаль рокот голосов, из которого прорывались отдельные слова, но Годелот не мог их разобрать. Его куда-то несли, кто-то сильной рукой давил на пылающую болью рану, заставляя ее тяжко пульсировать запертой кровью. Слышались скрип, плеск воды, потом ко лбу приложили ледяную мокрую ткань. А затем шум усилился, и до подростка донесся отчетливый голос полковника Орсо:

– Что за черт?.. Господи, Мак-Рорк!.. Доктора, живо!

В этом восклицании чувствовалось столь неподдельное беспокойство, что Годелот ощутил, как шальная усмешка сама собой искажает губы: как, однако, командир всполошился! Еще бы, его главный источник желанных сведений готов сыграть в землю, унося с собой лучезарную надежду изловить Пеппо…

Дрогнувшие губы Годелота не остались незамеченными, и к лицу наклонилась размытая тень.

– Мак-Рорк, вы слышите меня? – раздался голос Орсо. – Кто это сделал? Вы успели разглядеть его?

Голос вибрировал напряжением и тревогой. Но в ответ тут же послышался резкий раздраженный баритон Бениньо:

– Имейте вежество, полковник! У юноши разбита голова, а вам подавай злоумышленника! Извольте немедленно выйти! И пока он мой пациент, он не ваш подчиненный!

Вероятно, они еще некоторое время препирались, но Годелот лишь ощутил, как на нем расстегивают камзол и рубашку, и снова провалился в забытье.

…Следующее пробуждение было не в пример легче. Головная боль превратилась в тупое нытье, ребра слегка онемели, а в комнате царила упоительная полутьма. У самого изголовья его койки виднелась чья-то фигура. На вздох Годелота сидящий тут же подался вперед, и шотландец узнал полковника.

– Ну, как вы, Мак-Рорк? – проговорил он ровным, без следа прежнего волнения, тоном.

– Намного лучше, мой полковник… благодарю… – не особо внятно пробормотал подросток, а Орсо иронично покачал головой:

– Послушайте, Мак-Рорк, вам не кажется, что вскорости платить жалованье доктору Бениньо придется вам? За последний месяц вы самый частый его подопечный. У вас разбита голова справа от темени и в придачу ножевая рана. На ваше счастье, нападавшего спугнули, он неудачно нанес удар, и лезвие вошло меж ребрами и кожей. Царапина, но крови было хоть отбавляй.

Губы шотландца невольно дрогнули:

– Мой полковник, мне и так стыдно. Зачем еще посыпать солью мои раны?

Но Орсо тут же оставил полушутливый тон и нахмурился:

– Мак-Рорк, не будь вы мальчишкой, я охотно насыпал бы на ваши раны и чего похуже соли. Но ваш бестолковый возраст все равно вас не оправдывает. Объясните, как возможно, что молодой солдат, способный полчаса продержаться в бою против Клименте, позволил оглушить себя бутылкой, словно олух на деревенской свадьбе?

Годелот помолчал.

– Я и не оправдываюсь, мой полковник. Но я даже не заподозрил подвоха. Это был просто опустившийся пьянчуга, едва стоявший на ногах. А я торопился вернуться в срок к караулу. Он клянчил денег и совсем не выглядел опасным.

Орсо несколько секунд смотрел подростку прямо в глаза, а потом бегло коснулся пальцами шрамов на губах.

– Эти отметины, Мак-Рорк, мне нанес самый безобидный из всех известных мне людей. Я стал военным в четырнадцать лет и чертовски много в жизни повидал. Но никогда, Мак-Рорк, ни до, ни после, мне не было так страшно, как в те секунды, когда этот кроткий человек шел на меня, занося кинжал и по-звериному рыча. – Он сделал паузу и снова провел по губам, будто шрамы откликнулись призрачной болью. – Никогда не судите о враге по его наружности. Поверьте, закаленная сталь неразборчива. Она действует одинаково хорошо в любых руках, был бы нужный гонор.

– Я запомню, мой полковник, – отозвался Годелот, невольно понижая голос. Ему отчего-то показалось, что Орсо приоткрыл перед ним крепко запертый сундук.

А полковник уже снова смотрел на него с холодной суровостью:

– Мак-Рорк, сейчас доктора здесь нет, а значит, вас некому защищать. Извольте все же припомнить нападавшего.

Годелот лишь покачал головой, не понимая, к чему полковнику обычный, пусть и ловкий уличный грабитель:

– Самый обыкновенный забулдыга, мой полковник, ничем не примечательный. Грязный, оборванный, тощий, борода клочьями. Мерзкий тип. Таких не рассматривают.

Но Орсо не отводил взгляда, выжидая, и шотландец попытался припомнить давешнего головореза. Вот он ковыляет навстречу… Вот резко распахивает глаза, вскидывая руку. А ведь полковник прав, что-то в этом бродяге не так.

Годелот опустил веки, выцарапывая из-под черепков недавних событий какие-то ускользающие подробности, и вдруг рывком приподнялся на локтях, почти не ощутив пронзившей его боли:

– Мой полковник, там же был кто-то еще. Когда я упал, какой-то человек бежал ко мне и что-то кричал. А потом… Господи, неужели этого беднягу убили? Он же пытался помочь мне. И теперь я… А он…

Подростка затрясло. Ощущение горячих брызг, хлестнувших по лицу, было таким отчетливым, что ему нестерпимо захотелось отереть щеки и лоб. Но полковник протянул руку и крепко сжал его плечо.

– Годелот, успокойтесь, – проговорил он вдруг твердо и увещевающе, – вы не виноваты в произошедшем. Поверьте мне. Как бы я ни бранил вас за неосмотрительность, вы действительно не виноваты в гибели этого случайного прохожего. Лягте, иначе ваша рана откроется.

Подросток снова осел на койку, прерывисто дыша. А Орсо так же ровно добавил:

– В беспамятстве вы окликнули некую Терезию.

Годелот потер лоб:

– Это моя покойная мать. Неужели со мной все было так плохо?

– Теперь вы быстро пойдете на поправку. – Орсо встал. – И не вздумайте делать глупости. Предупреждаю: за вашу безобразную неуклюжесть я сдеру с вас три шкуры на следующем уроке фехтования.

– Рад стараться, мой полковник! – Годелот снова попытался приподняться, но Орсо, кивнув ему на прощание, уже выходил из каморки…

После ухода полковника подросток несколько минут лежал неподвижно. Грабитель в оживленном районе средь бела дня. И жертвой он выбирает вооруженного солдата, у которого наверняка в кармане дыра. Нет, господа, никакой это не грабитель. Этот ублюдок ждал именно его. Кем же он подослан? Не вами ли, мой полковник? Иначе с чего бы вы так дотошно выспрашивали, узнал ли я его? Так что ж, стало быть, я мог его узнать?

Вдруг Годелот закусил губу и сдвинул брови. Терезия… Если он и звал мать в бреду, то не по имени же. Но никакой другой Терезии в его жизни не было. Откуда же полковник взял это имя?

Взгляд упал на дублет, так и лежавший на полу. Между прочим, в кармане было три дуката. Интересно, успел ли чертов забулдыга их умыкнуть?

Годелот не без труда встал, подобрал дублет и сунул руку в правый карман. Пусто. Чтоб ему на эти деньги гроб сколотили, паскуднику… Шотландец раздраженно полез в левый карман, переворошил на дне мелкие монеты и вдруг наткнулся на что-то твердое и продолговатое. Утром он не клал туда ничего похожего.

Медленно вытянув руку наружу, Годелот уставился на вынутый предмет. Это была ладанка. Дешевая, неказистая деревянная ладанка, какие сотнями продают у церквей и богаделен. А на ее шершавом боку было вырезано: «Терезия». Шотландец оглядел странную находку, а потом осторожно отомкнул ладанку. Внутри лежал тугой свиток с библейским текстом, запечатанный воском дешевой свечи.

– Вот черт. Ах ты, мерзавец… – пробормотал Годелот, восхищенно улыбаясь. Право, он торчал на площади, изнывая от злости и тревоги, а послание Пеппо уже лежало у него в кармане. Друг прошел мимо и ловко подложил ему эту неприметную вещичку, а Годелот и не заметил. Все же полковник прав: порой он сущий осел.

Кто же из сотен толпившихся кругом людей прятал Пеппо за своим обликом? В памяти невольно всплыл суетливый монах в глухом клобуке, тершийся у него за спиной, пока Годелот едва не отдавил ему ногу.

Конечно, мой полковник, вы выдумали весь этот бред о Терезии. Вы просто уже покопались в моих карманах. А самолично повредить восковые печати не рискнули. Но каков хитрец чертов Пеппо! Что может быть естественнее в кармане военного, чем ладанка с именем матери?

Сломав воск, Годелот развернул свиток. Внутри, тщательно завернутый в библейскую страницу, лежал простой лист бумаги, исписанный четким размашистым почерком. Строчки по-прежнему пестрели кляксами, там и сям набегали друг на друга, но шельмец явно поднаторел в искусстве владения пером. Даже начал иногда пользоваться запятыми, хотя раньше только кривился, слыша о них. Письмо же гласило:

«Лотте, дружище. Прости что не показываюсь на глаза. Я боюсь снова навлечь на тебя беду. В воскресенье за тобой следил какой-то олух в монашьей рясе.

Брат, не серчай, но я вскрыл твой подарок. Думал что это из-за него весь сыр-бор. Только оказалось зря испортил. На ощупь внутри нет никаких особых тайн. Я так ничего и не понял, ты должен рассмотреть его сам.

Лотте, будь осторожен. И поменьше доверяй людям. Все очень серьезно. Со многими из тех кто пытался нам хоть чем-то помочь, случилась беда. Расследование в графстве власти прекратили. У церкви больше назначать встреч нельзя. Я найду безопасное место, дай время. А пока оставь мне ответ у госпиталя Святого Франциска в Каннареджо. В нише прямо под постаментом каменного распятия справа от входа есть глубокая щель. У этого распятия часто останавливаются солдаты, так что ты никого не удивишь.

И вот еще что. Давешние маргаритки мой посыльный подарил дочке лавочника и уже назавтра в этой лавке обо мне расспрашивал высокий смуглый офицер с двумя шрамами на губах. Я не знаю что и думать, брат. О каждом нашем шаге вмиг кто-то узнает.

Я жду твоего ответа. Не рискуй. П.»

Вслед за письмом шла ехидная приписка полуразмазанными чернилами, корявая и явно набросанная второпях:

«Спасибо за новый букет. Очень тронут. Только не вздумай класть мое письмо под подушку».

…Годелот дважды перечел письмо, а потом поднес лист к свече. Глядя, как съеживается в пламени бумага, он вновь усмехнулся. Пока Пеппо оставался верен своему несносному нраву, все казалось преодолимым.

Загрузка...