Бес в серебряной ловушке

Глава 35 Фонарь над бездной

Годелоту снилась какая-то отвратительная тягостная дребедень. Он метался на узкой койке и что-то отрывисто шептал, бессознательно теребя на груди рубашку, словно ему не хватало воздуха. И, когда в дверь раздались два громких удара и команда «Подъем!», шотландец взметнулся с постели, тяжело переводя дыхание и все еще балансируя на хрупкой грани сна и пробуждения.

Встряхнув головой и отерев ладонями влажное лицо, Годелот огляделся. Окно было затянуто непроглядной тьмой. Еще ночь… Почему уже командуют подъем? Но рассуждать солдату не по чинам, и руки уже торопливо расправляли сложенную у койки одежду.

Пять минут спустя, наскоро застегивая верхние пуговицы дублета, шотландец уже несся во внутренний двор на построение. Там клокотал рокот взволнованных голосов: произошло что-то из ряда вон выходящее, и Годелот инстинктивно ощутил, что вести дурны.

Еще десять минут спустя, стоя в строю перед мрачным капитаном Ромоло, шотландец чувствовал, как по спине течет ледяной пот. Полчаса назад рядовой Марцино, несший караул в переулке, был найден прямо у парадной двери особняка с перерезанным горлом. Карл, обходивший периметр и обнаруживший тело, не видел ни души. Клименте на крыше услышал только глухой стук, когда убитый выронил мушкет, но ничего со своего поста не разглядел. Сейчас его допрашивал полковник Орсо. Карл, уже вырвавшийся из командирского кабинета и тоже стоящий в строю, был бледен так, что выделялся в свете факелов неестественным желтым цветом. Губы его были стиснуты прямой узкой чертой, и Годелот подозревал, что они заметно дрожали.

Ромоло же, кратко изложив суть дела, обвел строй тяжелым взглядом.

– Господа, – сухо произнес он, – произошло немыслимое и недопустимое злодеяние. И его нельзя оставить безнаказанным. Я взываю к вашей воинской чести и человеческой порядочности. Ни один, кто может хоть что-то сказать о возможных причинах смерти Никколо Марцино, не вправе молчать. Полковник Орсо готов принять любого из вас в любой час и с любыми сведениями. Погребение состоится завтра после рассвета. Все свободны.

Солдаты расходились молча. Марцино не был здесь ничьим любимцем, но в такие минуты меркнут все недавние склоки. И его внезапная, таинственная, беззвучно подкравшаяся смерть потрясла этих не слишком чувствительных людей. Карл, все еще мертвенно-бледный и комкающий край камзола, обронил, что убитый Марцино улыбался…

Нет, никто не стал бы скрывать, если бы знал что-то важное. Но ни один не мог припомнить, чтобы слышал о врагах Марцино или иных его неурядицах, кроме вечного безденежья. И объяснение тому было самое простое – никто, в сущности, никогда не интересовался сварливым и завистливым однополчанином, его жизнью и заботами. Еще вчера это было правильно и естественно. Но сегодня отдавало едким привкусом вины.

Годелот остался во дворе один. Край неба уже начинал выцветать, зябкий ветер зашевелил волосы, а шотландец все стоял, не двигаясь с места и хрипло дыша. Он точно знал, что сейчас должен просто вернуться в свою каморку. Через несколько часов произошедшее уже утрясется в сознании, и тогда он сможет трезво все обдумать. А перед глазами стояло смуглое лицо Марцино. Лицемерная рожа. Кривая ухмылка, колючий взгляд. А потом всплывали те же черты, перекошенные от ярости. «Пусть в особняке мы по-всякому ладим, но против чужих все один за другого стеной стоим».

Годелот еще раз вздохнул, глубоко, до рези в легких. А потом стиснул зубы и зашагал к двери караулки. Несколько минут спустя он постучал в кабинет полковника.

– Прошу, – раздался невозмутимый голос, в котором сквозила еле заметная тень усталости. Шотландец толкнул дверь, поклонился, вытянулся в струну.

– Мой полковник, я пришел с докладом. – Несколько секунд поколебавшись, он твердо отчеканил: – Я знаю убийцу Марцино.

Произнеся это, Годелот вдруг запоздало ощутил, что его порыв готов остыть. Но полковник лишь потер висок и поднял глаза на подчиненного:

– Смелое заявление, Мак-Рорк. Особенно если учесть, что вы даже не были этой ночью в карауле.

Годелот перевел дыхание. Усталое равнодушие в тоне Орсо задело его, и пошатнувшееся самообладание тут же вернулось:

– Я не рисуюсь, мой полковник. У меня есть основания для этого заявления.

Кондотьер вздохнул, кисть руки на столе дрогнула, будто снова стремясь к виску, – видимо, Орсо мучила головная боль. Но вслух он коротко отрезал:

– Вольно! Я вас слушаю.

Отступать было поздно, и Годелот почувствовал, что нисколько не волнуется. Он шагнул ближе к столу и начал, тщательно подбирая слова:

– Ваше превосходительство, вы спрашивали, запомнил ли я нападавшего на меня уличного грабителя. Я был уверен, что нет. Но в среду я посетил богадельню в Каннареджо. Отходя от госпиталя, я столкнулся с монахом доминиканского ордена и узнал его. Это был брат Ачиль, подручный инквизитора, допрашивавшего меня в тот день… – Шотландец машинально потер правое запястье и продолжил: – И он же был тем самым забулдыгой, хотя перед нападением обзавелся лохмотьями и бородой. Тогда, у богадельни, я затеял с ним ссору, узнав его. Он был вооружен, и бог весть, чем кончилось бы дело. Но Марцино по странному стечению обстоятельств оказался поблизости. Он вмешался и спугнул моего противника, успев, однако, его разглядеть и, вероятно, услышать мои обвинения. Я полагаю, что Марцино был убит этим самым монахом как случайный, но опасный свидетель.

Закончив эту тираду, Годелот умолк, выжидательно глядя на кондотьера и готовый к любой реакции. Орсо же оперся локтями о стол и хмуро посмотрел подростку в глаза.

– Мак-Рорк, – негромко и раздельно произнес он, – я знаю, что вы большой любитель книг. Но не кажется ли вам, что путать рыцарские романы с реальностью – это удел локонов и оборок, а не дублета и стали?

Кровь бросилась шотландцу в лицо, затопляя его жарким унизительным румянцем. А полковник продолжал:

– У клириков, рядовой, есть куда более действенные способы избавляться от ненужных людей, нежели ножи и бутылки. И кому, как не вам, об этом знать. Ваша готовность помочь в расследовании гибели Марцино похвальна, в особенности памятуя, что вы с ним не ладили. И ваши подозрения понятны, поскольку вы недавно сами были ранены. Но не вздумайте повторять всю эту околесицу вне моего кабинета, мальчишка. Вы рискуете навлечь на себя большие невзгоды. Церковь не любит клеветы, Мак-Рорк. Вы свободны.

Годелот молча поклонился, развернулся на каблуках и вышел за дверь, подавляя неистовое желание садануть ею об косяк. Нет, он вовсе не ждал, что Орсо тут же рванет в Патриархию с требованием об аресте омерзительного тощего аспида. Быть может, не поверит, потребует доказательств и обоснований. Но это спокойное пренебрежение, словно он ребенок, жалующийся на вой ветра в трубе…

«Путать романы с реальностью»… Да будьте вы прокляты, полковник! Сейчас шотландец сам казался себе идиотом из-за собственного наивного убеждения, что Орсо действительно готов искать убийцу и мстить за погибшего Марцино. Командир есть командир, и солдаты для него – просто деревянные фигурки.

Раздраженно одернув дублет, Годелот двинулся назад к своей каморке.

Выпроводив настырного подчиненного, Орсо подошел к окну и глубоко задумался. В сизых лучах рассвета его лицо казалось утомленным, а глаза заметно ввалились. Быстрая и бесполезная гибель Марцино произвела на него куда более тягостное впечатление, нежели он готов был это показать.

Несмотря на щедрость, с какой полковник назначал экзекуции, он дорожил своими людьми и их доверием. Кроме того, Орсо задевала та дерзость, с какой ночной невидимка совершил свое злодеяние. Убийство солдата из его личного отряда прямо у порога особняка – прямой вызов полковнику, а подобных выходок кондотьер спускать был не намерен.

Орсо всегда быстро принимал решения. С четверть часа постояв в оцепенении, он встряхнул головой и сел за стол, придвигая к себе чернильницу…

На утреннем построении капитан Ромоло огласил распоряжения командира. С городских квартир будут отозваны в особняк еще трое солдат, количество часовых будет увеличено, любые же отлучки из особняка без личного разрешения самого Орсо на ближайшие сутки запрещаются. Ослушание карается плетьми.

Отряд расходился хмуро. Принятые меры доказывали, что происшествие куда серьезнее, нежели обычное нападение ночного душегуба, однако никаких подробностей капитан не сообщил, поэтому сегодня особняк обещал превратиться в подобие улья, гудящего домыслами.

Только одного из солдат сплетни не интересовали, зато новые правила приводили в неистовство. Годелот был взбешен. Он снова оказался под арестом в этом чертовом дворце именно сегодня, когда так нужно передать Пеппо последние новости. Орсо же развел мышиную суету и собирается набить особняк солдатней, но при этом даже не удосужился вникнуть в слова шотландца.

А ведь страшный монах не шутит… «Гамальяно не жить. Он загнан в угол и окружен предателями». Еще вчера все эти слова можно было принять за пустые угрозы, но не сегодня, когда труп Марцино остывал в часовне. Сегодня у Годелота нет времени ждать. Он должен предупредить Пеппо.

Утренняя смена всегда была у шотландца любимым временем караула. Город все еще хранил остатки ночной прохлады, палящее солнце спотыкалось о тени домов, не проникая в переулки, а с каналов поднималась тинистая свежесть, отчего-то казавшаяся Годелоту зеленоватой, будто могла иметь цвет.

Но сегодня часовому было не до утренних красот Венеции. Он отсчитывал удары колоколов, ожидая полудня. В полдень состоится общее построение, где нужно показаться полковнику на глаза. А затем у него будет целых десять часов времени – следующий его пост только в полночь. За это время необходимо написать Пеппо новое письмо и на два часа ускользнуть из особняка…

С трудом дождавшись смены с караула, Годелот явился на построение, сохраняя то же сумрачно-суровое выражение лица, что и другие, и стараясь не выказать волнения. Обозрел едва знакомые лица однополчан, квартировавших в городе, – он нечасто видел их и ничего подозрительного ни в одном не приметил. Снова выслушав правила, он двинулся вслед за остальными прочь из двора, но вдруг поймал прямой и пристальный взгляд полковника. Вспыхнув, Годелот отвел глаза, но уже на пороге все еще чувствовал, словно Орсо задумчиво смотрит ему в спину.

Еще на посту шотландец мучительно пытался сочинить текст послания, достаточно краткий, но способный передать Пеппо всю серьезность положения. Однако, заперев дверь своей каморки и взявшись за перо, он ни разу не запнулся. Слова пришли сами, и вместе с ними сумбурно копошащиеся мысли разом прекратили суету и выстроились в ровные ряды.

Время осторожности прошло. Это открытие даже не удивило шотландца, вдруг с холодной неоспоримостью всплыв на поверхность разума. Они не могут больше избегать друг друга, играть в шарады и выжидать, когда густящаяся вокруг мгла сама собой рассеется. Нужно пойти на риск. И довольно печься о том, сумеет ли Пеппо прочесть его письмо или найти место встречи. Друг выжил в незнакомом городе, будучи совершенно один и находясь в постоянной опасности. Пора признать: он умеет стоять на собственных ногах.

Дописав письмо, Годелот тщательно его запечатал и положил в карман камзола. Оставалось самое сложное: доставить письмо и вернуться, никому не попавшись на глаза. Тормошить его не станут – ведь даже в трактир сейчас не пойти. Урок фехтования Орсо давал ему вчера, а значит, следующий будет не раньше завтрашнего дня. Особняк набит военными – черные дублеты попадаются чаще обычного. Если Годелоту повезет, даже совсем немного, то двух часов его отлучки не заметят…

Двадцать минут он провел как на иголках. Поколебавшись, не устроить ли на койке валик из одежды, отбросил эту мысль. Отсутствие солдата в комнате может иметь самое невинное объяснение, и Фарро, даже заглянув к рядовому по какой-то внезапной надобе, скорее всего, поленится идти разыскивать его по всему дому. Такой же явный трюк мгновенно обличит горе-хитреца.

Дождавшись, когда капрал деловито протопает по коридору к караулке, Годелот приоткрыл дверь и осторожно выглянул наружу. Коридор был пуст. Тихо притворив дверь за собой, шотландец прошмыгнул за угол и спрятался под лестницей, чувствуя себя будто в детстве, когда пробирался в кладовую за изюмом. По лестнице спустился истопник, неся на плече увесистую корзину, отдуваясь и фальшиво что-то мыча. Пропустив его, Годелот надел шляпу, выскользнул из-под лестницы и устремился к коридору, окна которого выходили в переулок.

Отперев задвижку и подняв тяжелую оконную раму, юноша мысленно перекрестился, перемахнул через подоконник и прижался к стене. Все тихо. Часовой у парадного входа стоит чуть за поворотом, нужно только не столкнуться с Моритом, обходящим периметр. Годелот стремительно заскользил вдоль самой стены и через несколько минут уже во весь дух несся к границе меж Сан-Марко и Каннареджо.

Сегодня этот путь показался ему нескончаемым. В каждом черном дублете ему мерещился полковник Орсо, а стрелки часов на колокольнях вращались с утроенной скоростью. У самого госпиталя он сбавил шаг, принял чинный вид и приблизился к распятию, чувствуя, как по спине и вискам течет пот, а от стука сердца на груди вздрагивает сукно. Шагнув в нишу у изваяния, он опустился на колено и зашептал молитву, опершись обеими ладонями о постамент.

Право, для тайника было не найти лучшего места. Пожалуй, нечасто Годелот молился с таким пылом, как здесь, припадая к стопам Спасителя и доверяя ему бесценные клочки бумаги.

Произнеся последнее «Аминь», шотландец перевел дыхание, низко опустил голову и вынул из-под камзола письмо. Осторожно вложив его в каменную щель, он поднялся на ноги, перекрестился и пошел прочь, сохраняя ту же благопристойную неспешность. Но в квартале от госпиталя снова ускорил шаги, а потом перешел на бег. Звон колоколов возвестил, что время неумолимо приближается к трем часам пополудни. Он задержался… Странно, ему всегда казалось, что до Каннареджо рукой подать. Черт…

И тут же его обожгла новая мысль: что, если Орсо сменит порядок караулов в соответствии с увеличившимся числом солдат? Заранее никого предупреждать не станут, ведь покидать особняк запрещено. Черт! Годелот еще прибавил ходу и вихрем помчался к мосту.

В Сан-Марко нестись во весь дух уже было нельзя, и шотландец перешел на быстрый шаг, пытаясь выровнять дыхание. Впереди показались вычурные башенки герцогского особняка. Годелот снова прибавил ходу, когда откуда-то слева вдруг донеслось:

– Мак-Рорк?

Этот оклик едва не заставил подростка споткнуться. Резко обернувшись, он оказался лицом к лицу с доктором Бениньо. Тот смотрел на шотландца, слегка приподняв седеющие брови. Несомненно, вид Годелота был весьма красноречив, потому что врач тут же нахмурился:

– Никогда прежде не видел, чтоб человек трижды менялся в лице за две секунды. Отомрите, Мак-Рорк, я не ваш командир, и мне нет дела, испросили ли вы разрешения на отлучку. Зато о вашей очередной раз искалеченной спине печься придется мне. А посему, не скрою, я несколько разочарован. Вы совершенно не учитесь на своих прежних невзгодах. – С этими словами он протянул Годелоту мелодично звякнувший холщовый мешок. – Идите на шаг позади меня, – велел Бениньо и двинулся дальше.

Сбитый с толку и все еще порядком обескураженный, шотландец повиновался. В молчании они дошли до парадного входа в особняк. Бениньо кивнул лакею, открывшему дверь, и холодно распорядился:

– Я должен подняться к герцогине. Отнесите мешок к моему кабинету, Мак-Рорк, и можете быть свободны, благодарю за службу.

– Позвольте, доктор! – Из ярко освещенного коридора надвигалась сухопарая фигура капитана Ромоло, и Годелот встал навытяжку, внутренне издавая безмолвный вой. – Насколько я понял вас, рядовой Мак-Рорк отлучался из особняка? Капрал заметил ваше отсутствие, Мак-Рорк, и снисходительно не придал ему значения, решив, что вы в кухне или кладовой. Вы же пренебрегли распоряжением командира и самым…

– Погодите, Ромоло, – поморщился врач. – Как вы многословны… Мак-Рорк сопровождал меня к фармацевту. Позвольте напомнить, что ночью было совершено убийство, а я не умею носить оружия, зато имел при себе немалую сумму. Мне был необходим вооруженный спутник.

Лицо капитана дрогнуло: ему не по нраву пришелся тон Бениньо.

– Позвольте в свою очередь напомнить, – не без нажима отозвался он, – что право покинуть особняк волен предоставить солдату лишь полковник Орсо. Мак-Рорк состоит на службе у своего кондотьера, а не у вашей милости, доктор.

Бениньо слегка склонил голову вбок:

– Капитан, я вовсе не принижаю авторитета полковника Орсо. Но все военные в этом доме, начиная с Мак-Рорка и заканчивая самим полковником, состоят прежде всего на службе у ее сиятельства герцогини. И именно ее неотложные интересы потребовали услуг Мак-Рорка. Заметьте, я сознательно выбрал самого юного из солдат, поскольку более опытные ваши подчиненные стоят на страже безопасности госпожи. Если же вы считаете мои действия неправомерными… Что ж, я буду вынужден сообщить синьоре об инциденте и просить ее рассудить нас.

Скулы Ромоло тронула желтизна: он знал влияние доктора на герцогиню и не сомневался, что тот представит случившееся в невыгодном для вояк свете.

– Я доложу о произошедшем полковнику Орсо, Мак-Рорк, – отчеканил капитан с внешней невозмутимостью, – а сейчас к вашему сведению: как новобранец, с ночного караула вы сняты. Ознакомьтесь с новым распорядком постов, он вывешен в караульном помещении. Доброго дня, доктор.

Резко развернувшись и шагая прочь по коридору, Ромоло кипел негодованием. Не на Мак-Рорка, до которого ему, в сущности, было мало дела. А на врача, мнящего себя в доме господином и, хуже того, имеющего на то все основания. Но капитан был не только добросовестным служакой, но и опытным придворным Каменной Королевы. Кроме того, у него были и личные причины не желать прямых конфронтаций с Бениньо: несколько лет назад тот принял у жены Ромоло очень трудные роды, сумев спасти и роженицу, и младенца. Суровый капитан был нежно привязан к своей семье, а посему вскоре подавил бессмысленный гнев и принялся размышлять, как грамотно изложить произошедшее полковнику.

Впрочем, волновался Ромоло напрасно. Орсо выслушал сухой и четкий доклад капитана и устало поморщился:

– Мне сейчас не до младших чинов. За Мак-Рорка ручается доктор Бениньо. Если вы находите его свидетельство ненадежным – назначьте мальчишке экзекуцию, вы же капитан.

Офицер поклонился – он давно умел понимать своего полковника с полуслова и теперь знал, что дело можно считать замятым.

Орсо же после ухода подчиненного еще с минуту сидел неподвижно. А затем встал и вынул из секретера договор о найме, подписанный Годелотом.

Мешок был вовсе не тяжел, но угрожающе позванивал, и Годелот всерьез опасался что-то в нем повредить на ходу, стремительно шагая к кабинету доктора. Отчаянно хотелось действительно оставить мешок у двери и сбежать на выволочку к полковнику, на порку к капралу или просто провалиться сквозь землю после неуклюжей сцены перед доктором.

Гнев и даже просто неодобрение Бениньо вызывали у него куда более жгучий стыд, нежели командирские взыскания. Придирки офицеров любой солдат выучивается воспринимать философски – ведь командир на то и поставлен, чтоб отравлять подчиненным жизнь.

Но доктор Бениньо – совсем иное дело. Он говорил с Годелотом как с равным, будто признавая его право на уважение без всяких достижений и особых причин. Он верил в способность провинциального подростка понять совершенно невероятные вещи и постичь немыслимые для того тайны. И разочарование этого человека уязвляло шотландца намного больнее любых плетей.

Подойдя к кабинету, Годелот уже собирался было опустить мешок на пол, но тут дверь щелкнула, выпуская пожилую горничную. Отступив в сторону, шотландец поклонился, но горничная, кивнув в ответ, спокойно пошла прочь по коридору, видимо решив, что солдат отправлен занести мешок в кабинет.

Несколько секунд шотландец колебался, а потом несмело вошел и осторожно положил свою ношу на стол. Наверняка ему следовало немедленно уйти… Но он так и не поблагодарил доктора за заступничество. Подождать его здесь? Или лучше скромно выйти и дождаться снаружи?

Все эти мысли еще бродили по кругу, когда взгляд подростка случайно упал на стол, где по-прежнему возвышалась кипа документов. Годелот прикусил губу и опасливо оглянулся. Он ничего не успел узнать в прошлый раз. Не рискнуть ли?..

Однако, словно в ответ на эти мысли, натертый пол в коридоре гулко отозвался на поступь врача, и шотландец вздрогнул, отшатываясь от стола.

Бениньо вошел в кабинет, захлопнул дверь и воззрился на шотландца холодно и выжидательно.

– Итак, друг мой, – начал он сухо, – после того как я взял на себя грешок перед вашим полковником, я жду от вас некоторой откровенности. Удовлетворите же мое любопытство: куда вас понесли черти именно сегодня, когда самовольная отлучка грозит вам наказанием? Вы взмылены, будто жеребец-трехлетка.

Годелот поклонился:

– Доктор Бениньо, прежде всего, благодарю вас. Вы…

– Не тратьте мое время на политесы, Мак-Рорк! – отрезал врач, и шотландец сжал зубы. Похоже, Бениньо рассердился не на шутку. Однако Годелот уже успел взять себя в руки:

– Доктор, все просто. У меня было свидание. Я несколько месяцев добивался этой девицы, ее отец не больно меня привечает. Она всего второй раз согласилась на встречу. Кто же знал, что так выйдет с Марцино? Если бы я просто не явился, она никогда больше бы мне не поверила. Вот и все, доктор. Простите.

Бениньо несколько секунд смотрел на шотландца, а потом неожиданно сварливо проворчал:

– Женщины… Сколько от этого племени печалей. Ладно, Мак-Рорк, ступайте.

В комнатушке Пеппо царил полумрак – закрытые ставни сохраняли остатки прохлады. Тонкие иглы предзакатных солнечных лучей, пробивавшиеся сквозь щелястое дерево, освещали стол, на котором виднелись чернильный прибор, несколько листов с бо`льшим или меньшим разнообразием клякс, а также еще несколько предметов. Сам оружейник задумчиво сидел на краю стола.

Последнее письмо Годелота дало нескончаемый запас пищи для размышлений, которые и породили ряд выводов.

За унесенной из Кампано ценностью охотятся минимум двое: кондотьер и доминиканский монах, на столе условно обозначенные кружкой и чернильницей. По словам Лотте, они союзники. Но ни один кондотьер не имеет такой власти, чтоб самочинно организовать атаку на провинциальное графство и не понести за это наказания…

Но у кондотьера есть свой наниматель – герцогиня Фонци. Пеппо осторожно коснулся пальцем подсвечника. Алонсо упоминал, что герцогиня, которой служит Годелот, а значит, и его командир, – женщина очень богатая. Вероятно, она не обделена и могуществом. Так не по ее ли наущению все эти вояки и церковники рвут жилы, разыскивая двоих мальчишек и их случайный трофей? Выходит, трофей этот нужен не монаху и не полковнику. Он нужен их хозяйке. А что же надо человеку, у которого есть власть и деньги, но нет сил, даже чтобы встать на ноги? Только одно – исцеление. Возможно, таинственная вещица обладает какой-то особой силой.

Пеппо задумчиво постучал пальцами по столу. Не в этом ли разгадка? Быть может, свиток, заключенный в ладанке, – это заклинание, рецепт какого-то лекарства или секрет колдовского обряда.

Оружейник поежился и торопливо сгреб кружку и подсвечник на край стола. У него под половицей лежит какая-то подозрительная чародейская гадость. Эта мысль не особо ободряла, и подростку снова отчаянно захотелось избавиться от таинственного свитка. Ей-богу, ну чего ему стоило заткнуться и не дерзить Винченцо в тот вечер? Глядишь, ничего бы и не случилось…

Тяжело вздохнув, Пеппо сел за стол и взялся за перо. Право, он мог бы два дня есть на те деньги, которые потратил на бумагу ради этого чертова письма. Стараясь не поддаваться волнению и не спешить, подросток добросовестно изложил Годелоту свои соображения и бросил перо на стол. Все это бесполезно. Они могут до бесконечности бегать к распятию и обратно, письма ничего не решат. Но он так и не придумал, где можно встретиться с другом, не ставя никого под угрозу. Выругавшись сквозь зубы, тетивщик запечатал письмо.

Для вояжа к госпиталю Пеппо не стал мудрствовать и натянул францисканскую рясу, так хорошо себя зарекомендовавшую. От природы не лишенный артистизма, он уже навострился правдоподобно сутулиться, припадая на одну ногу, и монотонно бормотать на ходу, всем видом являя престарелого и слегка тронутого «серого брата». Без приключений добравшись до госпиталя, падуанец сгорбился у распятия и забормотал чуть громче, нашаривая в широком рукаве рясы письмо. Затем опустился на колени, припадая лбом к ногам Спасителя, нащупал щель в постаменте… а пальцы вдруг наткнулись на острый уголок сложенной бумаги. Пеппо машинально отдернул руку: новое письмо? Случилось что-то нешуточное, если Годелот не дождался ответа. Но рассуждать об этом было не время. Подросток осторожно вытянул послание из щели, сдерживая нетерпение, встал, кособоко поклонился распятию и захромал по улице, отчаянно пытаясь не ускорять шагов.

…Алонсо был занят на кухне, и Пеппо весь извелся, дожидаясь приятеля, чтоб прочесть письмо. Малыш примчался на зов и, взгромоздясь на табурет, развернул лист. Начал читать, но тут же запнулся:

– Риччо, я эту букву не знаю. И вот эту тоже.

– Как не знаешь? – нахмурился Пеппо. – Ты знаешь все буквы. А ну, рисуй!

Ощупав контур на песке, оружейник покачал головой:

– Это «Р», только корявая. А это… черт ее знает, похожа на «Ф». Давай дальше.

Алонсо смущенно шмыгнул носом и снова принялся разбирать букву за буквой. Оружейник же машинально вычерчивал те же знаки пальцами на столе, будто пытаясь отчеканить их в собственной памяти, и старался не выказать досады на сегодняшнюю странную бестолковость всегда смышленого мальчугана. Послание было не слишком длинным, но содержало оглушительные вести:

Алонсо приостановился, откашливаясь, и снова принялся продираться сквозь почерк шотландца, то запинаясь, то вырисовывая букву на гладком слое песка, но складывая слова довольно бойко. Дочитав, мальчик перевел дыхание и взглянул на Пеппо, ожидая похвалы, но тот молчал, а на лице его застыло отсутствующее выражение. После нескольких минут безмолвия мальчик негромко окликнул:

– Эй, Риччо! Ты чего в лице-то изменился?

Пеппо встал и бесцельно сделал несколько кругов по комнате под встревоженным взглядом Алонсо. Потом вернулся к столу и сказал, мягко беря маленького слугу за плечо:

– Вот что, приятель. Сейчас послушай меня и ничего не переспрашивай, просто запомни, договорились?

– Да! – с готовностью кивнул ребенок, уже загоревшись предвкушением каких-то новых авантюр…

Уже почти стемнело, когда неказистая лодчонка ткнулась бортом в подгнившую пристань, и полковник Орсо выбрался на берег, отряхивая плащ, усеянный соломенной трухой. Расплатившись с лодочником, он зашагал по выщербленным камням узкой дороги меж лепящихся в полутьме убогих домишек, держа в руке незажженный фонарь. Оставив позади последнюю лачугу, он поднялся по склону некрутого холма, где гротескно выделялись на фоне лиловеющего неба развалины старинного бастиона. У бесформенного провала бывших ворот его поджидал коренастый человек в темном камзоле. При виде полковника он встал навытяжку и отчеканил громким шепотом:

– Все в порядке, мой полковник! Уже час, как ждет.

– Прекрасно! – бросил Орсо вскользь и зажег фонарь, ныряя в черный провал. Неяркий свет озарил усыпанный камнями и густо заросший травой внутренний двор. Полковник прошагал к широкой лестнице и двинулся вверх по все еще целым ступеням, тоже обрамленным пучками жесткой сизой травы. Лестница повернула под арку, оставшуюся от стены второго этажа, и вывела на широкую площадку, где в незапамятные времена устанавливались камнеметательные орудия. Поднимая повыше фонарь, Орсо огляделся и застыл.

На самом краю стены, держась одной рукой за полуобвалившийся остаток стрелковой башенки, стоял долговязый подросток. Морской бриз слегка шевелил черные волосы и рукава камизы. Это был он, Пеппо Гамальяно. Лица почти не было видно, только в отсветах фонаря из сгущавшейся темноты чуть блеснули в усмешке зубы и донесся голос:

– Добрый вечер, полковник.