Библиотека литературы Древней Руси. Том 9 (Конец XIV - первая половина XVI века)

ПОСЛАНИЕ О ФОРТУНЕ

Многымъ сущимъ считаемымъ от божественаго апостола свойством и действомъ неложныя и съвръшеныя любви,[561] яже по Бозе — еже не радоватися о неправде, сърадовати же ся истине показателнее азъ мню знамение ея. Съй бо въистину веренъ и истиннейши другъ,[562] иже радуется убо от всея души о исправлениих и благопоспешениихъ друга своего, акы о своих си; скръбитъ же пакы, егда узритъ его или о спасителных заблужающа благочестиа апостольскых догматъ и отечьскыхъ преданий, или в некых житейскых бедахъ падша; иже и боля за друга своего, тщится всякымъ образом пособити ему и въ пръвое познание истины привести его. Сею убо и аз любовию связанъ къ твоему преподобъству, възлюблене ми брате, неправдуя явлюся въистину въ законы святыя любви, аще умлъчю, о них же слышу тя вслед идуща еллинскаго, и халдейскаго, и латынскаго, бесы обретенаго учительства.[563]

Глаголю же, о немже мудръствуеши самъ и иныхъ увещаваешь, — колесомъ счастия глаголемыя по-латинскы фортуны Христа Бога и Спаса нашего правити же и строити человечьскыя вещи и овех убо тем на высоту властей възводити, овех же оттуду въ последнее низлагати безчестие и безславие. Дивлюся убо, како ты, таковъ сый и въ разуме Богодухновеных писаний искуснейши более иныхъ сверстникъ твоих, сице скоро въсхищенъ еси такымъ богомръзкым учительством прелестника Николаа Германа,[564] ни въ едином божественом Писании дотоле ниже слышавъ е, ниже видевъ. Аще убо хощеши сложитися истине, супротивно же паче обрящеши — не токмо отнудь отметаемо е от всех богодухновеныхъ отецъ и учителехъ, но и анафемате предаемо то самое и проходящихъ, и проповедующих е. Вемы бо, яко сицевая прелесть от Зороастра и Тана[565] — древнихъ влъхвовъ, бывших у персянехъ, начяло име, иже научишя небеснымъ и звездным движениемъ строятися человеческымъ всемъ вещемъ — аще исправления, аще беды житейскы; ея же прелесть прияшя убо вседушно египтяне, а от них же еллини, иже и промыслишя и ина многа злочестива и хулна на самого Съдетеля всех. Ими же мудръствуютъ и учатъ треокаянии, звездонужными силами и планитовъ къ зодиомъ снитии являюще его съвръшающа злыхъ и благыхъ, славных же и неславных, ражаемых под темъ или под тем планитом и звезде. Сии же умыслишя, от земля и чрева своего вещающе, баснословное имя счастиа или фортуны, ея же и слепу именуеть некый мудрець еллинскый именемъ Кевисъ.[566] И на камени седящу оболом и слепу убо наричет ея по своихъ прелестех, акы бесчинно, и безсловесно, и неравне подающу человекомъ имения же и саны властелныя; на оболом же камени седящу ея являеть, за еже дарованиемъ ея не бывати твръдымъ, но удобь препадающим и къ инымъ преходящимъ.

Таковыми убо еллини же и египтяне баснями играюще, играеми от бесовъ, и писашя и уставишя, акы непричястни бывше божественаго света неблазненаго богопреданнаго разума пророчьскых Богодухновеных писаний. Ими же зря злоначалный и злокозненый диаволъ просвещаемых благоверныхъ и сего ради не прилагающихся таковому его богомръзкому учительству, но паче ненавидящих и отвращающихся его, и инымъ путемъ тщася весквръный удобь приятно сътворити то благочестивым: увещалъ латынях и германъ, погруженыхъ уже въ то сущих и всю душегубителную прелесть поглотивших, мало повыше богомръзкаго подобия лъжеименнаго разума, глаголю же басненыя фортуны, пречистый и покланяемый образ писати Господа и Спаса нашего Исуса Христа, чепию тонкою, от рукы святыя его висящею, правяща ея и писанное пред нею коло, — да темъ образом благочестивии прелщаеми бываютъ богомръзкою прелестию звездочетскою, сматряюще фортуну правляему от пречистыя рукы Спасовы. Попущаеть нечестивый диаволъ мало что показание благочестиа приписати къ лукавому нечестия его умышлению, да сице темъ въдрузить въ мыслех благочестивых прелесть лъжесловцовъ астрологь. И ничто же дивно! Иде же многажды явися нечестивый не точию аггела света и священника, святая носящаго, образъ подшедъ, да пустынника свята прелстить, но есть, егда и самого Спаса страшнымъ образомъ действовавъ, всесквръный.

А яко убо еллиномъ есть умышление лукавое таковое мудрование — слыши внятно и уразумей прилежне, что глаголеть о фортуне басненей премудръ некый христианскый философъ.[567] «Счастие у еллинехъ, — рече, — есть же и мнима есть беспромысленое миру строение или движение от безвестных на безвестное и собою бываемое; мы же, благовернии христиане, Христа Бога исповедуем страяюща и правяща вся». И пакы тъй же: «Не человечьскыми помыслы и съветы, но Божиимъ промысломъ и неиспытанными его судьбами устроятися вся человечьская, е же убо человеци несмыслени тихинь и имарменинь[568] обыкошя нарицати, не разумеюще, откуду и чесо ради кому бываютъ случаема». Мы же, благовернии христиане, веруемъ въ Христа, правяща вся. Примети прилежне уставъ, иже по еллинех, фортунинъ: глаголютъ бо они счастию быти беспромыслену строению мира, сиречь не по премудрому и праведну промыслу Божию бываему. Разумееши ли отселе, яко велми латыне и германе хулять на единого преблагаго, и преправеднаго, и премудраго Творца и правителя всячьскых, приписующе къ пречистому образу Спасову богомръзкое подобие счастия, акы некую съпоспешницу и състроителницу ему исповедующе ея, ниже от Божественых писаней научившеся сему — ниже бо обрящеши нигде же въ Богодухновеных писаниих носимо сицево душегубително мудрование, — ниже убо от внешных всехъ философъ[569] хваляемо слышавше е — понеже и неции от них слепу наричютъ ея и беспромысленое миру строение, сиречь не по Божию промыслу и учению бываему? Тии же, осуждающе Епикура философа о них же зле мудръствова и училъ есть, и симъ не хвалят и безбожника его наричютъ, сие глаголюще: «Епикурово злейше учение и сие есть,[570] яко и вся тварь сия счастиемъ некым, а не хотениемъ и судом Божиимъ правится». Слышиши ли, чие сие учение безбожное и како от самех еллинех зле хулимо есть?

Како убо сице удобь и несмыслене сицевый ты въсхищаешися сицевыми безумными блядми немецкыми, и преслушаешь божественаго тайноглагольника, глаголющаго намъ епистолиемъ, еже къ коласаемъ: «Блюдитеся, да никто же вас будет прелщая философиею и суетною прелестию, по преданию человеческому, по стихиамъ мира сего, а не по Христе».[571] И пакы тъй же въ послании, еже къ евреомъ: «Учении различными и чюжыми не скытайтеся».[572] Како же не устрашился оном того же богопроповедника, в нихже глаголеть къ несмысленым галатом: «Аще кто благовествуетъ вамъ паче, еже приясте — сиречь от нас, апостол Христовыхъ, — анафема да есть»;[573] аще и «аггелъ съ небеси»[574] будет сицевый, «анафема да есть», рекше проклят буди. Разумееши ли от сихъ, яко и немци, и латыне под той же апостольстей анафеме суть акы чюжая учения влагающе въ мыслехъ благочестивых.

Потщися убо, Бога ради потщися, отскочи таковыя немецкыя прелести и исповедуй пряме и чисте съ богодухновеными Давыдомъ и пророчицею Анною,[575] глаголющими сице, яве и без хитрословия всякого: «Господь убожитъ и богатит, смиряеть и высить, възставляеть от земля нища и от гноищ въздвизаеть убога». Чесо ради, рци намъ, о священная пророчице? «Да посадитъ его, — рече, — съ силными людий и престолом славным наследника сътворить его».[576] Не фортуною басненою и вертением колесненымъ, но пророкомъ святым преже убо Саула, после же Давида помазавъ ихъ на царехъ,[577] ового убо приемъ от паствы овець «и доилиць», якоже есть писано, ового же ищуща погыбшыя ослята отца своего. Такожде смыслено разсуждай и оно, како Иосиф блаженый прославися въ Египте,[578] яко и второму по фараоне познаватися властелю всего Египта; такожде како же и Моисей въ толику высоту възнесенъ бысть[579] — строением и маниемъ Божиимъ, а не слепымъ счастиемъ и вертениемъ колесненым. Чюжо сие, чюжо есть отнудь и неведомо Святым писаниомъ учение еже о фортуне латынстей, любезнейши ми брате и господине! Сего ради и далече мечеть православных събора прилагающихся сему богопротивному учению. Обретають бо ся сицевии не съ Христомъ събирающе пшеницю чистую,[580] сиречь веру пречисту и непорочну въ небесных его житницах, яже суть сердца и мысли православне верующихъ в него, но паче высыпають от себе и послушающих ихъ вложенное свыше въ мыслех своихъ божественое съкровище, еже о православных догматъ праведнейшаго промысла Божиа. Яже не писана бышя богодухновеными пророкы и апостолы, ниже мудръствовати подобаеть нам, завещаваеть крепце великый всея вселеныя светилникъ Иоаннъ Златоглаголивый.[581]

Пребудемъ убо внутрь пределъ неблазненаго благоразумиа. Пиимь беззлобиемь «словесное и нелестное млеко»,[582] акы неискусозлобнии младенци, да явимся пряме исправивше Спасово повеление, глаголющее: «Аще не обратитеся и будите якоже дети, не имати внити въ царствие небесное».[583] И пакы: «Аще кто не прииметь царствие Божие, акы детищъ, не можеть внити в не».[584] «Царство Божие» нарицая Владыка зде евангельскую проповедь, сиречь елика, самъ услышавъ у отца своего, открылъ своимъ учеником. Якова же суть: заповеди, таиньственыя притчи, яже о неблазненом богоразумии догматы, елико о присносущьстве Отца, и Сына, и святаго Духа — единого Божества, и господьства, и царства, елика о безсмертии душевнем и о будущемъ напоследокъ общемъ въскресении, и о въздаянии живших благочестиво и богоугодно, и о бесконечном мучении не покоршихся апосольстей проповеди, нечестиво живших.

Сия вся и подобная симъ апостольскыя и пророчьскыя догмы же и предания единымъ словомъ Спасъ «царствие Божие» нарече, яже и хощеть нас просто и съ всякою верою и благоговеиньством приимати и тверде въ себе въдрузити, имже образомь и незлобивии дети без испытания приимають наказания своихъ учителехъ, иже и верою, и благопокорьствомъ еже къ наказателемъ достизаютъ съвръшенное познание Священных писаний и словесных наказаний. Такожде подобаеть и намъ прилежати къ преданымъ намъ от самого Спаса нашего, и святыхъ его ученикъ, и апостолъ, и вселенскых съборъ догматом же и завещаниомъ, ниже приложити что к нимъ отнудь, ниже пакы уложити по правому уставу богоносных отецъ наших, ихже святыми молитвами да сподобимся получити часть спасаемыхъ, аминь.

ПОВЕСТЬ О САВОНАРОЛЕ

Повесть некую страшную начиная писанию предати, молю прочитающих списание сие не мнети имъ мене чрез естественая лжущаго. Послухъ же имъ от мене тъй самъ Богъ, иже весть тайная, яко истину пишу, юже самъ не точию писану видех и прочтохъ, но и слухом прияхъ от мужей достоверных, сиречь добродетелию жития и премудростию многою украшеных, у них же азъ, зело юнъ сый, пожих лета доволна. Но ниже оно ихъ да в сумнение влагаеть, яко у мужех, латыньская учения любящихъ, сицево преславное учюдотворися хотящемъ «всякого человека спастися и въ разумъ истинный приити».[585] Обычай бо есть божественей благости везде всемъ человеком простирати неизреченная дарования и благотворения своих щедрот, всемъ вкупе сущимъ под небесемъ являя себе образом симъ и обращая къ себе все творение свое, иже «въсияеть солнца своего на злыя и благыя и дождить на праведныя и неправедныя».[586] Но сия убо сице и дотолико, ныне же время начяти повесть.

Паризиа градъ есть нарочит и многочеловеченъ въ Галиехъ, яже ныне глаголются Франза — дръжава велия, и преславна, и богатящи бесчислеными благыми, ихже пръвое и изрядно есть — еже о философьскых и богословьскых догматех наказание же и тщание, туне подаема всемъ вкупе рачителемъ сицевых изрядных учений. Казателемъ бо сицевыхъ учений оброкы обилны даются по вся лета от царскых съкровищъ, по многому любочестию царствующаго тамо и егоже имать желанию о словесном художьстве. Тамо обрящеши всякое художьство не точию нашего благочестиваго богословия и философии священныя, но и внешняго наказания всячьская учения, въ совершенно достижение свое руководяща рачителя своя, их же множество многочислено зело, якоже слышах от некых. Отовсюду бо западных странъ и северьскых[587] събираются въ предреченном великом граде Парисии желаниемъ словесных художествъ, не точию сынове простейших человекъ, но и самех иже въ царскую высоту и боярскаго и княжескаго сана: овех убо сынове, овех же братия, овех же внучята и инако сродникы. Их же кождо время доволно въ учениих прилежно упразднився, възвращается въ свою страну, преполонъ всякыя премудрости и разума. И есть сицевый украшение и похвала своему отечьству, съветникъ бо ему есть предобръ, и предстатель искусенъ, и споспешникъ ему бодрейшый въ вся, елика потребна ему будут. Такымъ подобаеть быти же и бывати своим отечьствомъ, иже у нас о благородии и изобилии богатства зело хвалящеися, иже, от священнаго наказаниа словесных учений наставляеми и просвещаеми, възмогут не точию сами своимъ непохвалным страстем одолети, и о внешном женолепномъ украшении не радити, и вне сребролюбия и всякого лихоиманиа себе блюсти, но еще и иныхъ понудят подражателемъ ихъ бывати, любителемъ всякого богоугоднаго житльства. Но сия убо сице и дотолико.

Въ всечестномъ убо граде семъ бысть некый мужь,[588] многъ въ всякой премудрости внешней, и еже по нас священномъ богословии учитель велик, и пръвый сущих тамо сказателей, егоже имя не познах ниже бо слышах когда у кого. Сей сицевый и толь чюденъ и преименитъ мужъ, растлъкуя, якоже оному обычай, своимъ учеником блаженаго апостола Павла богословьскыя гласы, надменъ бывъ мыслию от вселшагося в немъ многоученаго разума, изыде «велеречие, — по Писанию рещи, — от устъ»[589] его, и глагола, не обинуяся: «Сицево богословное речение ниже самъ Павелъ възможе достизати и изъяснити, якоже азъ». Оле безумнаго оного велеречия, и дръзости, и многолетнаго неразумия! Како не разуме Спасово спасително завещание, глаголющее: «Несть ученикъ паче учителя своего»; и пакы: «Довлееть ученику, да будет якоже учитель его»?[590] Но аще и онъ забы Владычняго сего завещания, но Божий суд, иже всегда гръдымъ противляется, не замедли, но абие его достиже, и мертва его абие показа, и безгласна сътвори бывшаго преже велегласна и велеречива; и онъ убо мертвъ уже и безгласенъ являшеся на учителнем своемъ седалищи. Прилучившии же ся тогда ту мнози числом оного ученикы, ужасни и пристрашни бывше о случившемся по воли всяко неумытнаго Судии, снемше его оттуда и на одре преклонше, въ церковь его отнесошя и обычными пении съвръшаемых над мертвым скончявше. О страшнаго слышания: умерый оживе и, сед на одре, възопи: «Поставленъ есмь предъ Судиею». И, сие рекъ, пакы мертвъ възлеже без дыхания и без гласа. Предстоящим же и ужасающимся о бывшем необычномъ зрении и слухе и еже «Господи помилуй» и съ страхом зелным въпиющим на много время, пакы умерый, оживъ, глагола: «Испытанъ есть». И пакы умерый възлеже на одре, и пакы болши страхъ предстоящим, излишний ужасъ, и: «Погребание не спешим, — глаголютъ, — услышим, что конець необычнаго сего зрения». Пакы умерый, оживъ, последний глас испусти, рекъ: «Осужен есм». И к тому не приложи ожити и глаголати. Таковъ бысть конець пресловутому оному казателю, и такова въздаания безумнаго оного възнесения, преслушавшаго божественаго проповедника, глаголющаго: «Разумъ убо кичить, а любви съзидаеть».[591]

Оттоле убо ученици его, мнози суще числомъ, и благородни, и пребогати юношя, зазревше маловременных красных суетнаго сего жития, и тщаниа излишняго еже о учениих, и славу суетную, прибываемую имъ от них — вся сия презревше и оплювавше, отрекошася единомыслиемъ всех житейскых печалей, и, своя стяжания и имения убогым и нужным раздавше по евангельской заповеди, устремишася единодушно на место далече, идеже манастырь съоруживше себе, и мала стяжанища монастырю отделивше на прокръмление себе, иночьское житие възлюбишя, правило и меру нову себе, не всякому удобь съвръшаему, уставивше такову: въ своей келии комуждо ихъ жити единому, не происходящу выну и небеседна, молчание любяща съвръшено не токмо у себе, но и въ уставленых в церкви събраний, кротостию многою и млъчаниемъ съвръшати сих Богови, ничто же отнудь житейско глаголающих меж себе; ясти же комуждо въ своей келии приносимая ему общимъ ихъ служебником, не дверию оного лазящим к нему — сие бо отречеся отнюдь, но въ еже подле двери деланом окне положити уставленая имъ брашна, не якова кождо въжделееть, но якова убо настоятель ихъ указалъ строителю обители;[592] събирати же ся имъ въ трапезу по вся недели и по вся нарочиты праздникы. За кождую келиею их садець малъ на мало имъ прохлажение, и кладезець малъ под самымъ окном, и черпало медяно есть, в келиях же ихъ ничто же ино обрящеши, разве мало книгъ и яже носит рубища. Где у нихъ особно некое желаемо брашно, или питие, или овощь некый, или что ино, наслажающе грътань? Где у них стяжание сребра и злата? Где у них празднословие, или скврънословие, или смех безвремененъ и безчиненъ? Пияньство же и преизлишие сладкых ядений ниже слышится у них; сребролюбие же, лихоимание, и росты, и лукавый нравъ мръзко у них и проклято слышание; одеяния же из власяна и вся бела, чистоту жития ихъ и пребывания образующа; лжа же, и ослушание, и прекословие исчезошя вся у них в конець. Где у них отметание обетъ, их же дашя Богови, внегда стригошя влася? Никакоже убо обрящиши, много трудився! Но ниже ину обитель по прехожению частому знають, — якоже мы преходимь бесчинно и кроме обетъ нашихъ от обители нашея ко иной, легкостию ума нашего, преслушающе Бога и Спаса нашего, повелевающаго намъ своимъ Евангелием: «В ню же аще храмину внидете, в той пребывайте, донде же изыдете»,[593] и не преходите от храмины въ храмину. Что к симъ отвещаимъ мы страшному и неумытному Судии? Глаголеть бо сице яве и отрицателне: «Всякъ, слышай словеса моя сия и не творит я, уподобится мужу бую»,[594] и прочая, явлена суть всякому. Безответни убо есме и буи у него възмнимся акы без ума преступающе святыя заповеди его.

Услышим же ино ихъ строение, зело Богу угодно и спасително възлюбившим иночьское житие. Усмотривше они премудре, яко реткости для произволяющих равноаггельное иночьское жительство и за скоросмертное человеческаго роду сущая везде страны онех обретаеми обители честныя — ови убо преплъни суть иноковъ, и священниковъ, и диаконовъ, ови же супротивно лишаются коегождо иноческаго чина настоятели и началникы. Различни бо иночьстии чинове суть у латынех,[595] а не единъ, яко же у нас. Настоятель всякого чина, егоже зенералемъ наричют, повелеваеть въ онсица град събратися всемъ игуменом и началникомъ везде сущих манастырех на разсмотрение и исправление поспешествующих къ спасению и пребыванию иноковъ и манастырей ихъ. И по повелению его събираются вси без извета в он же аще град онъ уставить. И вси они исплънени всякыя философии и разума Богодухновеных писаний, числом тысяща есть, егда и паче тысящи, и сихъ всехъ питаеть град, вън же събираются, въ елико время живут в нем. В нем же по вся дни събраеми вкупе, разсмотряють по Бозе исправление манастырей, боголепное строение, и в коей обители аще услышать скудость быти священников, и диаконовъ, и простых иноковъ, приимше от иныя многолюдныя обители, посылають тамо с писаниемъ соборным. И ниже обитель, из неяже взяти бышя, не скорбит, ни противится, ниже к нейже послани бышя преслушають съборнаго устава, но и обоя съ всякою радостию и послушаниемъ повинуется съборному уставу: ова убо обитель отпущающи братию с миром, ова же приимающи съ всякымъ братолюбиемъ акы своя уды. И сице обретаются исполняюще глаголющее священное слово: «Пришлець азъ есмь и преселникъ, якоже вси отци мои».[596] Таково у них съвръшено братолюбие есть и благопокорство къ настоятелем своимъ. Несть у них ничто же свое, но вся обща, нестяжание же любят акы велие благо духовное, съблюдаетъ бо ихъ в тишине, и всякой правде, и неколебании помысловъ, и вне всякого сребролюбия и лихоимания.

Тако же събор ихъ сиа расмотряеть и исправляет, яже о игуменех манастырскыхъ. И елико аще ихъ уведят бесчинно и не по преданому правилу и мере строяющих братию, скинуть ихъ, и епитимиамъ приличным[597] подлагают, и, иных избравше, отпущають съ грамотами събора въ порученых имъ манастырехъ. Сия же и ина некая сицева добре и богоугодне вкупе разсмотривше и исправивше, расходятся, и кождо спешит къ своей обители. Предъизбранный же от събора зенераль, еже есть порускы съборный призиратель и посетитель, всех вкупе честных обителей своего чина беспрестани обьежжаеть, посещая игумены монастырскые, како убо кождо строитъ братская и манастырьская, и аще убо благочинно и якоже Господеви угодно есть — похвала ему от него и утвръжение, аще же не таковъ — скинувъ его, епитимиямъ подлагает и иного въместо его поставляет. И чиномъ симъ предобрейше строятся яже у них честныя обители о всяком благочинии и благоговеиньстве иночьском, съузомъ священныя любве съдръжими же и утвръжаеми. Такоже подобаше и у нас, православных, строитися яже о нас, иноцех, и богоносных отець съборы избиратися игуменомъ священных манастырей, а не дары сребра и злата, приносимыми народнымъ писаремъ,[598] игуменскыя власти искати хотящему, ихже множайшии ненаказани отнюдь въ божественых суть и бесчинникы житиемъ, въ пиянстве всегда и пищи всякой упражняющеся сами, а сущии под рукою ихъ братия, презиреми телесне и небрегоми духовне, скитаются безпутиемъ, якоже овци, не имуще пастыря.[599] Увы, увы, пощади, Господи, пощади!

Елма же неции, отъ самолюбия и славолюбия ослепляеми, глаголють: како и откуду питаются, любяще съвръшено нестяжание, — азъ и сие покажу имъ, поне же сами волею слепотуют къ евангельской истине, от самолюбия и славолюбия побеждаеми. Не слышасте ли, о предобрии, Спаса нашего Исуса Христа, глаголющаго священным учеником своимъ: «Не пецетеся душею вашею, что ясте и что пиете, ниже телом своимъ, въ что облечетеся. Взыскуйте же преже царствия Божия и правды его, и сия вся приложатся вамъ».[600] Сию владычнюю спасителную заповедь и поучение съблюдающе, они не пекутся, како пристяжут изъобилие имений, и стяжаний, и стада всячьскых скотовъ, ниже велия съкровища на земли, злата и сребра. Едино у них преизобилно стяжание и съкровище неистощаемо есть — прилежнейше съблюдение и скончание всехъ евангельскых заповедей, имиже скоро и удобь исправляется у них главизна добродетелей — любовь, яже къ Богу и ближнему своему, еяже ради день и нощь тружаются въ святыхъ Писаниихъ, ими же просвещаеми паче и паче разжигають себе углие божественых желаний, от нихже двизаеми и възставляеми млъчати не тръпять слово спасително и учително еже о славе Божии, и учяще беспрестани въ церкви люди Господня, и сведетелствующе всякому человеку неисчетное человеколюбие и благость яже къ живущим, якоже угодно есть Богу, и свое спасение страхом его съвръшающим; такожде възвещающе и нестерпимый его гневъ и ярость яже на прогневающая безпрестани неизглаголанное его длъготръпение всякыми беззаконии, и неправдовании, и студодеании. Таковых убо себе дающе беспрестани людем и акы чадолюбивии отцы пекущеся безпрестани о спасении многых, честни бывают всемъ вкупе и любими, егоже ради съ всякым благодарениемъ и добрымъ изволениемъ прилагають имъ вседневную пищу и прочяя, елика къ житию потребна суть.

Но добро мне поведати вамъ и образъ подаанию: есть бо не худаго смиреномудриа показание. По вся дни настоятель обители отпущаеть мниха два, имуща кождо мехъ лняной, на левом плече висящь, иже, вшедше въ град, объходят домы, сущыя въ единой улици, и просят о имени Господни хлебы на братию, и, наплънивше мехы чистых пшеничных хлебовъ, возвращаются въ обитель свою. Симъ образом по вся дни добывают себе вседневную пищу, пременяюще улици градскыя. И просящеи кыи и какыя? Иже дотоле благороднии и пребогати, подражающе Господне убожество, волею обнищаютъ и без стыда служат потребамъ своея обители, кроме роптания и размышлений. А смиреномудрие игуменъ ихъ и еже на обеде благочиние кто, слыша, не ужаснется? Несть видети у них жезлъ, носимый в рукахъ, — ни внутрь манастыря, ни вне, иже въ время божественых пений; ни лучшими одеянии паче иных братия украшаемых. Въшедше же въ трапезу и «Отче нашь», якоже и у нас обычай есть, предрекше, сядут по ряду тихо и съ всякымъ благочиниемъ, предложеным уже хлебом имъ не на среде трапезы, якоже обычай у нас, но прямо их на край трапезы — единому комуждо колачь целъ, и подле ножь, и ложка, и стькляница праздна. И никтоже смееть преже игумена взяти свой хлебъ к себе, ниже урезавше, вкусити. Два же юны иноци входят, нося кождо на дщице тонце уготованое имъ брашно въ ставцехъ оловяных, и, наченше от последних, простирають имъ ставченосну дщицу, и кождо своею рукою емлеть ставець, после же всех игуменъ ихъ емлет и тъй ставець. И еще не смеють коснутися хлебу, донде же учиненый инокъ чести начнеть чтения. И наченшу ему, ударяеть абие игуменъ трижды висящь предъ собою колоколець. Тогда сам же настоятель емлет к себе предложеный ему колачь, такожде и прочии. Ядущим же имъ, входить винолей и, наченъ от последняго, наплъняеть вина по ряду сткляниця ихъ такожде. И аще ино что брашно внесено будет, от последних начинаеть служай предложити даже до игумена. А по ядении стояще начинают благодарственыя песни.

Услышим же и ино ихъ богоугодно и спасително умышление, его же умыслишя на съвръшено искоренение всякого злаго и худаго ихъ обычая. Заповедь дана бысть от игумена сущим у них священником и диаконом назирати другъ друга въ всю седмицу, где и въ чемъ кто съгрешилъ есть въ слове или въ ином некоемъ бесчинии, и сицево прегрешение възвещати игумену. Вечеръ убо всякыя суботы по нефимоне[601] събирает игуменъ всех въ учененом некоемъ притворе. И събравшимся имъ, первее творит учение духовно новоначалникомъ[602] и прочим простымъ братиямъ и, научивъ ихъ довольно, отпущаеть когождо въ келию его съ млъчаниемъ многым и безмлъвиемъ. Оставшеи же у него священници и диакони, научени бывше и они доволно от него, повелеваеми бывають открыти комуждо ему, аще в чем виде некоего съгрешивша: или въ слове, или въ смесе бесчинномъ, или яростию, или инымъ кыимъ сицевымъ прегрешениемъ. И открывшим ему съгрешенная имъ по всей седмици, сицевою епитемиею и исправляеть ихъ: повелеваеть имъ приклонится на коленех на землю и правое плечо свое обнажити. И повеленое абие сътворшимъ, инокъ единъ, повелевшу игумену, имея въ десней руце прутие строгано, въ образе веника, ходить по ряду, бия ихъ по нагу плеча, глаголющих 50 псалом. И сице отпущаются съ благословениемъ въ своя ихъ келия.

Познавше убо, как и откуду даются имъ вседневныи колачи, ныне же услышим, откуду прибываеть и прочая потребная брашна по Божию промыслу. Градовом жителие от многаго их егоже имут к нимъ благоговеиньства и любви за богоугодное пребывание и жительство ихъ — овъ убо бочку вина, овъ же елеа, овъ же рыбы, овъ же сыры и яйця посылають имъ. Инъ же некый, въ нужу некую и беду пад, приносить имъ кормъ, моливъ игумена, да велит сущимъ подъ рукою его братиямъ помолитися Господеви о немъ, да избавить его Господь от яже чает на себе скорби. И въ время обеда игуменъ глаголеть въ услышание всем: «Питавый нас днесь молит вас молитися Богу, яко да избавить и Господь от нужди его и печали, еяже чаетъ на себе. Помолитеся убо о немъ прилежно, кождо въ келии своей!» И преподобными молитвами ихъ избывъ онъ печали, еяже чаялъ на себе, пакы обилно прилагаеть имъ яже на потребу.

Предобре убо и премудре обещалъ священным своимъ ученикомъ человеколюбивый, рекъ: «Взыскуйте преже царствия Божия и правды его, и сия вся приложатся вамъ».[603] Сего ради и тии, поне же царствие Божие, сиречь спасение свое и ближних своихъ, прилежно и якоже богоугодно взыскують учении всякыми и частыми, яже от божественых Писаний, себе же и послушающая ихъ спасають, въ лепоту и правду и человеколюбивый Богъ спасаемых изобилуеть яже къ житию потребная, споспешьствующим ему въ спасение многых, «царствие Божие» от него приточне нарицаемо. Аще убо «наследие» дасться ему от Отца сущаа везде языкы и «удръжание конци земли»,[604] якоже писано есть въ второмъ псалме; и въ ином псалме: «Въцарися Богъ надъ языкы»[605] — како же инако царствовалъ, а не точию верою и обращениемъ еже к нему? Акы бо съдетель и промысленикъ всех царь есть выну; приемлет же царствие от Отца и яко человек, яже же сам глаголеть о себе въ втором псалме: «Азъ же поставленъ есмь царь от него».[606] Блажени убо въистину, елици възыскують растити выну ему толь прежелаемо ему царствие правдою его, сиречь прилежнымъ деланиемъ святых его заповедей, тружающеся беспрестани въ поучении и прочитании богодухновеных Писаней его, их же тайную силу съ усръдиемъ всякым простым людемъ изъясняюще и учение всяческая от себе примышляюще, плодоносять выну Владыце своему душя словесныя, уловлени дотоле от диавола. И сего ради всяко услышят от него сие «Благодать вамъ, раби добри и вернии! Въ мале явистеся верни, надо многымъ поставлю вас: внидете въ радость Господа своего».[607] Толика убо и о семъ довлеють въ славу Господа нашего Исуса Христа и на ползу, вкупе и ревность божественую, темъ, иже благодарствено слушают повести яже о благоверии. Ныне же ину некую услышим подобне душеполезную повесть, достойну памяти, подражаниа, аще убо поистине желаемъ благоугодити Господу нашему.

Флоренция — град есть прекраснейшы и предобрейши сущих въ Итталии градовъ, их же азъ видех. В том граде манастырь есть, мниховъ отчина, глаголемых по-латынскы предикаторовъ,[608] еже есть божиих проповедниковъ. Храм же священыя сея обители святейшаго апостола и евангелиста Марка получивъ призирателя и предстателя. В сей обители игуменъ бысть некый священый инокъ Иеронимъ званиемъ,[609] латынинъ и родом и учением, преполонъ всякыя премудрости и разума богодухновеныхъ Писаний и внешняго наказаниа, сиречь философии, подвижникъ презеленъ и божественою ревностию доволно украшаем. Сей, премногый разумом богодухновеныхъ Писаней и болии — божественою ревностию, уразумевъ граду сему двема богомръзкым грехомъ злейше порабощену сущу, сиречь богомръзкымъ содомитскым безакониемъ и безбожнаго лихоиманиа и безчеловеческымъ резоиманиемъ, ревностию Божиею разжежеся, съветъ советовавъ добръ и богоугоденъ: сиречь учителнымъ словомъ еже от божественых Писаней пособити граду оному и истребити от него в конець нечестия сия. И сие съветовавъ, начятъ учити въ церкви люди Божия всячьскыми премудрыми учении и изъяснении книжными, въ храме святого Марка-евангелиста събираемымъ к нему часто многымъ слышателем благородным и пръвымъ жителемъ града того. И възлюбленъ бывъ от всего града, помолишя его в той самой съборной церкви прешедшу учити ихъ Божию слову и закону. И онъ, възлюбивъ ихъ съветъ и изволение, съ усръдиемъ подъятъ иже под Бозе сицевъ подвигъ. И по вся недели, и вся нарочиты праздникы, и по вся дни всея святыя Четыредесятници[610] събираяся въ соборную церковь, предлагаше имъ учителное слово от высокаго седалища, стоя на два часа, есть егда и множае простирая поучение. И толико възможе слово его, яко болшая часть града, възлюбивши крепкая и спасителная учения его, отступити съвръшено злобы и лукавьства и възлюбити вместо всякого блуда, и студодеяниа, и нечистоты плотскыя всякое целомудрие и чистоту, неправеднаго же, и лихоимца, и резоимца немилосерда видети бе абие праведнейша, и милостива, и человеколюбца бывша. И некымъ от сицевых подражающимъ Закхея, началника мытаремъ, иже въ Евангелии,[611] зле и неправедне събрана бывша ими имения расточяющим добре сущим в нужах руками учителя своего. И да не вся по ряду исправления его глаголя, стужаю прочитающим списания сия — множае града того преложишяся от всякыя злобы ихъ въ всякый образ добродетели достохвалныя.

Едино же некое исправление похвално, съдеяно бывше единою женою убогою, повемъ любителем добродетелей, из негоже и имже возмогуть разумети силу богодухновеныхъ учений мужа оного. Сынъ убогыя оноя вдовици, обретъ на улици повръжену мошну камчату, в ней же бяше златиць 500, отнесе къ матери своей. И она, видевши, не възрадовалася о семъ, яко таковым обретениемъ избыти хочет последняго убожества своего, ниже съкрыла у себе, но абие отнесла ю къ священному учителю граду и рече: «Се, преподобнейше отче и учителю, виждь: мошну сию найде сынъ мой повръжену на улице. Възми ю и, якоже весть преподобие твое, да обрящетъ потерявшаго ея, и отдажь ему свое, да не скръбь имеетъ неутешимую человекъ о семъ». И учитель, удивився правдолюбному норову вдовици и благословивъ ея, отпустилъ. Въ единъ же день, учя въ церкви, по скончянии учения възопи: «Аще кто погубилъ имения, да станет въ среди и да глаголеть количество погубленаго имения, и качество мошны, и день, в он же погубилъ имение, — и възмет свое». И представъ погубивый имение и сказавъ учителю и день, и число, и образ мошны. «Се имаши, — рече, — твое, о юноше, и убогую сию вдовицу, яко же произволяеши, утеши, понеже избавила тебе многыя, еяже имелъ еси, скръби». И той, иземъ 100 златиц, далъ ей съ всякою радостию. Колико похвалнейши вдова сия паче хвалимыя въ Евангелии двух ради лептъ, их же връгла въ даръ Божий![612] Поне же она убо въ своих си и малых показала боголюбное свое, сия же въ чюжихъ и многых показала свое правдолюбное и человеколюбное.

Имамъ убо и ина некая сицева достопамятна исправления богоугоднаго оного учения поведати вамъ, но да не сытостию списания сего стужаю ушесемъ вашимъ, волею сиъ миную, ныне же къ концу пятолетных учений его[613] обращу стремление словесное. Понеже убо полъграда добре, якоже Богу угодно, исправися имъ, а другая половина пребываше не точию преслушая и противляяся божественым оного поучениемъ, но и враждоваше ему толико, яко замазати брусокъ человечьскым калом, на нем же обыче опиратися руками, стоя и изливая людемъ струя учениемъ. Он же, Спасову кротость и длъготерпение къ всемъ подражая, вся тръпяше доблевьствене, многых исправления жадая. Сего ради ни самехъ, иже въ властех церковных суть, а не апостолоподобне живуть и о пастве Спаса Христа не пекутся, якоже лепо, — ниже техъ хваляше, но без страха обличаше прегрешения ихъ и глаголаше часто: «Аще бы мы жительствовали достойно Евангелию Спаса Христа, вся убо всяко иноверныя языкы обратилися бы къ Господу, зряше наше равноаггельно житие, и было убо бы намъ сие въ спасение велико и наслажение вечных благь. Ныне же, супротивно евангельскых заповедей живуще, и ниже себе исправляемъ, ниже иныхъ къ благочестию руководити печемся — что ино слышати чаемъ от праведнаго Судии разве сего: “Горе вамъ, книжници и фарисее, лицемери, яко затворяете царство небесное пред человекы; сами не входите и хотящая внити възбраняете имъ”».[614] Сия глаголя не обинуяся и еще же жесточайшими сих словесы зазирая удивляемому у них папе, и сущимъ о немъ кардиналем, и прочему причту ихъ, болшыя ненависти и вражды вину далъ на себе възненавидевшимъ изначала священных его учений. Еретика бо его прочее, и хульника, и лестьца нарицаху акы отвръзша уста своя на священнаго ихъ папу и всея церкви римьскыя. Доиде же и до Рима сицевый о немъ слухъ и папу и сущаго о немъ причта зело смутилъ, яко и съборную ихъ заповедь послати ему,[615] заповедующу ему не учити люди Господня, уподобившеся глаголющимъ в «Деяниихъ святых апостолъ»: «Но, да не на множае распрострется въ людехъ, прещениемъ запретим имъ не глаголати к тому о имени семъ ни единому от человекъ».[616] Такова убо они советовашя и тако ему заповедашя, приложивше въ соборномъ ихъ писании, яко аще не престаетъ прочее, и проклятъ будеть от них акы еретикъ. Онъ же не точию не послушалъ безаконый ихъ съветъ сицевый, но наипаче разжежеся божественою ревностию и съборное ихъ послание неправедно и Богу неугодно обличаше акы повелевающе ему не учити в церкви верных. И сего ради множае пребываше, обличяя ихъ беззакония, уже бо, якоже лепо есть мыслити мне, судив себе и умрети за благочестие и Божию славу, аще потребно будет. В них же бо аще възгорится огнь ревности, яже по Бозе, не точию имений и стяжаний, но и самое житие презрети творить. И свидетель неотложенъ — самъ Господь, глаголя: «Желаниемъ въжделехъ сию пасху ясти с вами».[617] Сие же глагола елма хотяще вкусити яко человекъ смерти за славу Бога и Отца своего и за человечьское спасение. И самъ Христовъ теплейший рачитель и ревнитель Павелъ глаголя: «Желаю разрешитися и съ Христомъ быти»;[618] и пакы: «Мне же еже жити — Христос есть, и еже умрети — приобретение».[619] Елма же иже о папе не престааху претяще ему и всякымъ образом оттръзающе учителнаго седалища, такожде и онъ пребываше не послушая ихъ и неправдования ихъ обличая, смерти его предати съвещашя, еже и сътворишя темъ образом: избравше некоего зенерала именемъ Иакымъ,[620] зелнаго по ихъ лукавому съвету, послаша и, въоруживше его областию папиною низложити его от власти игуменскыя и, испытавшу его, смертию осудити яже огнемъ акы непокорива, и досадителя, и клеветника апостольскыя римскыя церкви. Пришед же онъ въ град Флоренцискый[621] и показав болшимъ градоначалником грамоты папины, поставилъ его на судилище и мучителскы испытааше его. И оному съ дръзновениемъ отвещающу противу всех лукавьствъ неправеднаго испытателя, и судии не могущу обвинити его, сведетели лживи от части безаконных и непокоршихся учениомъ его въсташя на оного преподобнаго и неповиннаго казателя града ихъ, носяще на нь тяжчайшаихъ и неправденых оглаголаний. Им же повинувшеся, неправеднии онии судии сугубою казнию осудишя его и ины два священныя мужа,[622] споспешникы его: на древе повесивше, та же огнь възгнетивше под нимъ, съжгощя ихъ.

Таковъ конець житию преподобныхъ онехъ триехъ инокъ, и таково им възмездие о подвизех яже за благочестие от непреподобнейшаго ихъ папы — Александръ тогда бе, Александръ, иже от Испании,[623] иже всякымъ неправдованиемъ и злобою превзыде всякого законопреступника. Аз же толико советенъ бывати, неправденым онемъ судиямъ отстою, яко и прикладовалъ бы убо ихъ с радостию древнимъ защитителемъ благочестию, аще не бышя латыня верою: ту же бо древнимъ ревность теплейшу за славу Спаса Христа и за спасение и исправление верных позналъ есмь въ преподобных онехъ иноцехъ, — не от иного слышавъ, но самъ ихъ видевъ и въ учениих ихъ многажды прилучився. Не точию же ту же древним ревность за благочестие познах в них, но еще и ту же имъ премудрость, и разумъ, и икуство богодухновеныхъ Писаний и внешних познахъ в нихъ, и множайше инех — въ Иерониме, иже на два часа, есть когда и болши, стоя на седалищи учителном, видяшеся изливая имъ струя учителна преобилно, — не книгу дръжа и приемля оттуду сведетельства, показателна своихъ словесъ, но от скровища великыя его памяти, в ней же съкровенъ былъ всякъ богомудренъ разумъ искуства святых Писаний.

Сия же пишу, не яко да покажу латынскую веру чисту, съвръшену и прямоходящу въ всех, — да не будеть на мне таково безумие! — но да яко покажу православным, яко и не у правомудреных латынехъ есть попечение и прилежание евангельскых спасителных заповедей и ревность за веру Спаса Христа, аще и не съвръшеному разуму, якоже глаголеть божественый Павелъ-апостолъ о непокоривых иудеех: «Сведетельствую бо имъ, яко Божию ревность имуть, а не по съвръшеному разуму».[624] Сице и латыне, аще и въ многыхъ съблазнилися, чюжа некая и странна учения приводяще, от сущаго в нихъ многоученаго еллиньскаго наказания прелщаеми, но и не до конца отпадошя веры, и надежы, и любви яже въ Спаса Христа, его же ради къ святымъ его заповедемъ уставляют прилежно иночьское ихъ пребывание сущии у них мнихи, их же единомудрено, и братолюбно, и нестяжателно, и млъчаливо, и беспечално, и въстанливо къ спасению многых подобаеть и намъ подражати, да не обрящемся ихъ втории. Сие же глаголю елико въ прилежном делании евангельскыхъ заповедей, зане якоже ихъ не съвръшает прилежно делание заповедей Спасовыхъ не отступающих своих си ересей, сице ниже нас съвръшаеть едина православная вера, аще не пристяжемъ и евангельскых заповедей прилежно делание. Самъ бо тъй Господь въпиеть къ преступающим ихъ: «Что ми глаголете: “Господи! Господи!” и не творите, яже азъ повелеваю вам!»,[625] сиречь молитвы чясты и длъгы приносите мне, моя жъ заповеди презираете и не исплъняете ихъ деломъ, якоже азъ уставихъ я. И инде той же Господь: «Всякъ слышай словеса моя сия и не творит я, уподобится мужу бую»,[626] и прочая. Тоея же ради вины и пять оны девы буи нарекошяся и вне чрътога небеснаго затворишася.[627] Такожде и въшедый въ мысленыя бракы не въ одежу брака,[628] связанъ по руце и по нозъ, изринется и въвръжется въ тму кромешную. Такожде и хвалящеися сътворшии въ имя Господне силы многыя, и пророчьствовашя, и бесы изгнашя, не познаваются тогда от праведнаго Судии и слышатъ от него: «Отступите от мене, делателие беззаконию; аминь глаголю вамъ: николи же познахъ васъ».[629] И аще пророчьствоваху о имени Господни, и бесы изгоняху от человекъ, и силы многы творяху, чесо ради не познаваеть ихъ и отреваетъ, и «делателя беззаконию» нарицает? Ответъ въпросу тому: поне же аще и чюдодействоваху сицевии по некоему неявленому строению Божия силы, но, якоже видятся, не имели богодарованный даръ съвръшенныя любви яже къ Вышнему и ближнему ихъ, ей же съпряжена есть боголепная и боготворная милость, яже къ всем требующимъ милости и помощи. И сведетель неложенъ — блаженый апостолъ Павелъ, въпия: «Аще и предамъ тело мое, да съжгут е, любве же не имам, несть ми полза ни едина».[630] Елма убо они таковую боголепную и боготворную любовь не стяжашя и съпряжену ей милость, сего ради не познаваются от милостиваго Бога и яко «делатели беззаконию» отреваеми суть. «Суд бо без милости не сътворшим милость»,[631] — глаголеть божественое слово. Не приимаеть внутрь себе божественый рай съкрывающих съ всякым лихоиманиемъ и безчеловечиемъ себе на земли съкровища злата и сребра, но отреваеть их, глаголя: «Вонъ, пси, и чародея, и блудодея, и убийци, и идолослужители, и всякъ, иже любить и творит лжу».[632] «Блаженъ мужь, — рече, — разумеваяй на нища и убога»,[633] сиречь милуяй и щедря его; а оскръбляяй его, и обидя, и снедаа безпрестани вселетными истязании ростовъ — проклят от Бога есть, и отриновенъ, и въ огнь негасимый отсылаемъ, и съ нищененавидцом богатом съжигаемъ[634] въ векы веком. Богу нашему слава, и дръжава, и велелепие въ бесконечныя векы, аминь.

ПОСЛАНИЕ О ФОРТУНЕ

Многие называет божественный апостол свойства и проявления истинной и совершенной любви в Боге — из них не радоваться неправде, а вместе радоваться истине я считаю наиболее показательным признаком. Тот воистину верный и истиннейший друг, кто от всей души радуется исправлению и преуспеянию друга своего, как своему собственному; и, напротив, скорбит, когда увидит, что он или уклоняется от спасительных апостольских догматов благочестия и отеческих преданий, или впал в какие-нибудь житейские беды; кто, соболезнуя другу своему, старается всяким способом помочь ему и к первоначальному пониманию истины вернуть его. Такою любовью и я, будучи привязан к твоему преподобию, возлюбленный мой брат, оказался бы воистину преступающим законы святой любви, если бы умолчал, слыша, что ты следуешь эллинскому, и халдейскому, и латинскому, бесами изобретенному учению.

Я говорю о том, о чем ты мудрствуешь сам и в чем убеждаешь других, — будто бы колесом счастья называемой по-латински фортуны Христос-Бог и Спаситель наш управляет человеческими делами и одних этим колесом на высоту власти возводит, других же оттуда низлагает в крайнее бесчестие и бесславие. Удивляюсь я, как ты, такой человек, в знании Боговдохновенных писаний более искушенный, чем другие сверстники твои, так скоро увлекся таким богомерзким учением обманщика Николая Германца, ни в одном божественном Писании до сих пор не услышав об этом учении и не увидев его. Если хочешь последовать истине, то скорее найдешь противное — не только вполне отвержено это учение всеми боговдохновенными отцами и учителями, но и анафеме предано как самое это учение, так и последующие ему и проповедующие его. Мы знаем, что это ложное учение от Зороастра и Остана — древних волхвов, бывших в Персии, получило начало, которые учили, что движением неба и звезд определяются все человеческие дела — будут ли то добродетели или беды житейские; эту прелесть приняли всей душой египтяне, а от них — эллины, которые придумали и другое многое нечестивое про самого Создателя всех и хулящие его. Об этом они, трижды окаянные, мудрствуют и учат этому, считая, что он насильственным влиянием звезд и приближением планет к знакам зодиака делает злыми и добрыми, славными и неславными людей, рождающихся под той или другой планетой и звездой. Они же выдумали, возвещая об этом от земли и чрева своего, баснословное название счастья или фортуны, которую некий мудрец эллинский, по имени Кебес, называет слепой. И сидящей на круглом камне, и слепой он назвал ее в своем заблуждении, так как она беспорядочно, и бессмысленно, и неравномерно распределяет между людьми богатства и власть; на круглом же камне сидящей он ее изображает, потому что дары ее не устойчивы, но легко исчезают и к другим переходят.

Забавляясь такими баснями, сами служа забавой для бесов, эллины и египтяне писали и утверждали свое учение, будучи чуждыми божественному просвещению неложного Богом преданного разума пророческих Боговдохновенных писаний. Злоначальный же и злокозненный дьявол, видя, что ими просвещаются благоверные и потому не следуют такому его богомерзкому учению, но, напротив, ненавидят и чуждаются его, иным способом постарался, наисквернейший, удобоприемлемым сделать то учение для благочестивых: он убедил латинян и германцев, погруженных уже в это учение и поглотивших эту душепагубную ложь, изобразить немного выше богомерзкого подобия ложного разума, то есть баснословной фортуны, пречистый и достойный поклонения образ Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа, который цепочкой тонкой, от руки святой его спускающейся, управляет фортуной с изображенным перед ней колесом, — чтобы благочестивые склонились к богомерзкой лжи звездочетской, видя, что фортуна управляется пречистой рукой Спасителя. Допускает нечестивый дьявол приписать малую долю показного благочестия к своему лукавому умышлению нечестия, чтобы таким образом утвердить в мыслях благочестивых обман лживых астрологов. И что в этом удивительного! Ведь многократно случалось, что нечестивый не только ангела светлого или священника, святыню носящего, принимал вид, чтобы пустынника святого прельстить, но случалось, что он, наисквернейший, в великом обличий самого Спасителя действовал.

А чтобы убедиться, что такое мудрствование есть лукавое изобретение эллинов, — слушай внимательно и вникни прилежно, что говорит о фортуне баснословной премудрый некий христианский философ. «Счастье у эллинов, — говорит он, — это есть и называется чуждое промыслу управление миром или передвижение от неизвестного к неизвестному и случайному; мы же, благоверные христиане, исповедуем, что Христос-Бог устраивает и управляет всем». И опять он же: «Не человеческими помыслами и рассуждениями, но Божьим промыслом и недоступными его судьбами устраиваются все человеческие дела, люди же неразумные привыкли называть это случаем и судьбой, не понимая, откуда и по какой причине с кем-либо бывают известные случаи». Мы же, благоверные христиане, веруем во Христа, управляющего всем. Обрати должное внимание на определение эллинами фортуны: они говорят, что счастье есть чуждое промыслу управление миром, то есть происходящее не по премудрому и праведному промыслу Божьему. Понятно ли тебе теперь, как латиняне и германцы весьма хулят единого преблагого, и праведнейшего, и премудрого Творца и правителя всего, подрисовывая к пречистому образу Спасителя богомерзкое изображение счастья, некоей помощницей и споспешницей Спасителя считая его, не научившись этому из Божественных писаний, — ибо нигде не найдешь включенным в Боговдохновенные писания такого душепагубного мудрования, — и не услышав восхваляемым его всеми внешними философами — ведь некоторые и из них слепым называют его и говорят о чуждом промыслу управлении миром, то есть происходящем не по Божьему промыслу и учению? Другие же, осуждая Эпикура-философа за то, что он неправильно мудрствовал и учил, за это его не хвалят и безбожником называют, говоря так: «Эпикурово злостное учение и в том заключается, что вся эта тварь счастьем каким-то, а не волей и судом Божьим управляется». Слышишь ли, чье это учение безбожное и как самими эллинами оно резко порицается?

Как же ты, такой человек, так легко и безрассудно увлекаешься такими безумными обманами немецкими и не повинуешься божественному тайноучителю, говорящему нам в Послании к колоссянам: «Смотрите, чтобы кто не увлек вас философией и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира сего, а не по Христу». И опять он же в Послании к евреям: «Учениями различными и чуждыми не увлекайтесь». Как же не устрашился ты тех слов того же богопроповедника, в которых он говорит неразумным галатам: «Если кто благовествует вам не то, что вы приняли (то есть от нас, апостолов Христовых), анафема да будет»; если и «ангелом с неба» будет он, «анафема да будет», то есть да будет проклят. Понимаешь ли из этого, что и немцы, и латиняне подлежат той же апостольской анафеме как чуждые учения вкладывающие в мысли благочестивых.

Постарайся же, Бога ради постарайся, отрекись от такого немецкого обмана и исповедуй прямо и чисто с боговдохновенным Давидом и пророчицей Анной, которые говорят так, открыто и без хитрости всякой: «Господь делает нищим и обогащает, унижает и возвышает, из праха подъемлет он нищего и из брения возвышает убогого». Для чего, скажи нам, о священная пророчица? «Чтобы посадить его, — говорит она, — с сильными среди людей и престол славы в наследие дать ему». Не фортуной баснословной и вращением колеса, но пророком святым прежде Саула, а потом Давида помазал Господь в цари, этого взяв от паствы овец, «от доилиц», как написано, а того, когда он искал пропавших ослят отца своего. Также разумно обдумай и то, как Иосиф блаженный прославился в Египте, так что признавался вторым после фараона властителем всего Египта; также о том, как Моисей на такую высоту был вознесен — по предначертанию и мановению Божьему, а не слепым счастьем и вращением колеса. Чуждо это, вполне чуждо и неизвестно Святым писаниям учение о фортуне латинской, возлюбленный мой брат и господин! По этой причине оно далеко отгоняет от собрания православных, придерживающихся этого богопротивного учения. Таковые оказываются не с Христом собирающими пшеницу чистую, то есть веру пречистую и непорочную в небесные его житницы, которые суть сердца и мысли православно верующих в него, а напротив, высыпают они из себя и слушающих их вложенное свыше в мысли их божественное сокровище, то есть православные догматы о праведнейшем промысле Божьем. О том, что не было написано боговдохновенными пророками и апостолами, не подобает нам мудрствовать, строго заповедует великий всей вселенной светильник Иоанн Златоуст.

Будем же пребывать в пределах неложного благоразумия. Будем пить незлобиво «словесное и чистое молоко», как не знающие злобы младенцы, чтобы точно исполнить нам повеление Спасителя, сказавшего: «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в царство небесное». И еще: «Кто не примет царство Божие как дитя, не может войти в него». «Царством Божиим» называет Владыка здесь евангельскую проповедь, то есть то, что, сам услышав от отца своего, открыл своим ученикам. Это суть: заповеди, таинственные притчи, догматы о неложном богопознании, то есть о вечном бытии Отца, и Сына, и святого Духа — единого Божества, и господства, и царства, о бессмертии души и о грядущем в конце света общем воскресении, и о воздаянии жившим благочестиво и богоугодно, и о бесконечном мучении не покорившихся апостольской проповеди, нечестиво живших.

Все эти и подобные им апостольские и пророческие догматы и предания Спаситель наименовал одним словом «царство Божие» и желает, чтобы мы это просто и с полной верой и благоговением приняли и твердо себе усвоили, как незлобивые дети без рассуждения принимают наставления своих учителей, благодаря вере и покорности наставникам достигая совершенного знания Священных писаний и словесных наук. Так следует и нам прилежно держаться данных нам самим Спасителем нашим, и святыми его учениками, и апостолами, и вселенскими соборами догматов и завещаний и отнюдь ничего к ним не прибавлять и не убавлять по правильному установлению богоносных отцов наших, святыми молитвами которых да сподобимся получить удел спасаемых, аминь.

ПОВЕСТЬ О САВОНАРОЛЕ

Приступая к написанию некоей страшной повести, прошу читающих сочинение это не подумать обо мне, что я лгу о небывалом. В свидетели им предлагаю самого Бога, который знает тайное, что я об истинном пишу, что сам не только написанным видел и прочел, но и слышал от мужей правдивых, то есть добродетельной жизнью и мудростью многой украшенных, у которых я, будучи еще очень юным, прожил долгие годы. Пусть же у читателей сомнения не вызывает и то, что у людей, латинские учения любящих, свершилось такое славное чудо по воле хотящего, чтобы «все люди спаслись и достигли познания истины». Ибо в обычае божеской благости везде всем людям распространять неизреченные дары и блага от своих щедрот, являя себя таким образом всем вместе с поднебесной и обращая к себе все творение свое, так как Бог «повелевает солнцу своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных». Но об этом достаточно, теперь же время начать повесть.

Париж — город славный и многолюдный в Галлии, которая ныне называется Францией, — держава великая, и славная, и богатая бесчисленными благами, а из них первое и лучшее — забота и усердие относительно философских и богословских догматов, даром преподающихся всем, стремящимся к таким превосходным наукам. Ибо преподавателям этих наук плата значительная выдается ежегодно из царской казны, так как тамошний царь имеет великую ревность и заботу о словесных науках. Там преподаются всякие науки не только по части нашего благочестивого богословия и священной философии, но и о внешней мудрости всяческие науки, которые доводят ревнителей своих до совершенного познания, а этих ревнителей там великое множество, как я слышал от некоторых. Ибо со всех западных стран и северных собираются в упомянутый великий город Париж одержимые стремлением к словесным наукам не только дети простых людей, но и родственники достигших царского престола или боярского и княжеского сана: у одних там сыновья, у других братья, у иных же внуки и прочая родня. Каждый из них, достаточное время пробыв в учении прилежном, возвращается в свою страну, исполненный всякой премудрости и разума. И он служит украшением и предметом похвалы для своего отечества, для которого он становится советником прекрасным, и руководителем опытным, и помощником рьяным во всем, в чем потребность будет. Такими должны быть и становиться для своего отечества те, которые у нас благородством и обилием богатства весьма хвалятся и которые, священным учением словесных наук наставляемые и просвещаемые, смогут не только свои собственные непохвальные страсти одолеть, и о внешнем женоподобном украшении не заботиться, и свободными от сребролюбия и всякого лихоимства себя сохранять, но еще и других заставят подражать себе, любить всякую богоугодную жизнь. Но об этом достаточно.

Итак, в знаменитом городе том был некий муж, искушенный во всякой премудрости внешней, и нашего священного богословия учитель великий и первый из числа бывших там наставников, а имени его я не узнал и не слышал его никогда ни от кого. Этот-то, столь удивительный и знаменитый муж, объясняя, по обыкновению своему, своим ученикам богословские изречения блаженного апостола Павла, возгордился в мыслях по причине имевшихся у него многогранных познаний, и вырвалось, говоря словами Писания, «велеречие из уст» его, и он сказал, не устрашившись: «Это богословское изречение даже сам Павел не мог постигнуть и объяснить, как это сделал я». О, какое это безумное велеречие, и дерзость, и многолетнее неразумие! Как не понял он спасительного завета Спасителя, гласящего: «Ученик не выше учителя своего»; и еще: «Довольно для ученика, чтобы он был как учитель его»? Но если он и забыл этот завет Владыки, то Божий суд, который всегда гордым противится, не замедлил, но тотчас его настиг, и мертвым его тут же сделал, и безгласным сотворил бывшего прежде громогласным и хвастливым; и вот он уже мертв и безгласен на учительском своем месте. Оказавшиеся же тогда там многочисленные его ученики, ужасом и страхом охваченные из-за случившегося по воле ничем не подкупного Судьи, сняв умершего оттуда и положив в гроб, в церковь его отнесли и совершили положенное над умершими обычное пение. Но, о страшный рассказ: мертвый ожил и, сев в гробе, воскликнул: «Я поставлен пред Судьей». И, сказав это, опять мертвым опустился без дыхания и без гласа. В то время как присутствующие были в ужасе от того, что они увидели и услышали, и «Господи, помилуй» долго с великим страхом взывали, вновь мертвый, ожив, сказал: «Я испытан был». И вновь мертвый опустился в гроб, и вновь еще больший страх объял присутствующих, великий ужас, и «с погребением не будем спешить, — говорят они, — услышим, чем кончится необычное это явление». Вновь умерший ожил и последний звук издал, сказав: «Я осужден». И больше уже не оживал и не говорил. Таков был конец знаменитого этого наставника, и таково было возмездие за безумное превозношение того, кто ослушался божественного проповедника, говорящего: «Но знание делает гордым, а любовь назидает».

С тех пор ученики его, многие числом, и благородные, и богатые юноши, презрев преходящие красоты суетной этой жизни, и усердие излишнее в науках, и славу суетную от этих наук, — все это презрев и отвергнув, отреклись дружно от всех житейских забот и, свои богатства и имения нищим и нуждающимся раздав, согласно евангельской заповеди, устремились единодушно в отдаленное место, и там монастырь устроили себе, и, малую часть богатств монастырю отделив на пропитание себе, иноческое житие возлюбили, новое правило и порядок, не для всякого легко выполнимые, такие себе установили: каждый обязан жить один в своей келье, не выходя наружу и ни с кем не беседуя, возлюбив совершенное молчание не только у себя, но и во время установленных в церкви собраний, а эти собрания с великой кротостью и в молчании посвящать Богу и ни о чем житейском ни в коем случае не говорить между собой; есть же каждый должен в своей келье то, что приносится ему общим слугой, причем этот слуга не через дверь входит к иноку — что запрещено было строго — но подает через окно, устроенное возле двери, положенную пищу, не ту, какую бы кто пожелал, но какую настоятель их указал строителю обители; а собираться в трапезную они должны каждое воскресенье и по всем большим праздникам. За каждой кельей был у них маленький садик на малую им утеху, и колодец маленький под самым окном, и ковш медный, и в кельях у них не найдешь ничего другого, кроме нескольких книг и рубища, которое они носят на себе. Где у них особая какая-нибудь вкусная пища, или напиток, или какие-нибудь овощи, или что-нибудь другое, услаждающее гортань? Где у них накопление серебра и золота? Где у них празднословие, или сквернословие, или смех несвоевременный и бесчинный? О пьянстве же и избытке вкусной еды даже и не слышно у них; сребролюбие же, и лихоимство, и ростовщичество, и лукавство почиталось в них мерзким и проклятым; одежда была у них власяная и вся белая, обозначающая чистоту их жизни и существования; а ложь, и ослушание, и пререкание исчезли у них окончательно. Где у них отвержение обетов, которые они дали Богу, когда постригались? Ничего этого не найдешь, даже много потрудившись! Но и других обителей, как это бывает из-за переходов частых, они не знают, — не как мы переходим бесчинно вопреки обетам нашим из обители нашей в другую, по легкомыслию ума нашего, нарушая указания Бога и Спасителя нашего, повелевающего нам в своем Евангелии: «В какой дом войдете, там оставайтесь, пока не выйдете», а не переходите из дома в дом. Что на это мы ответим страшному и неподкупному Судье? Ибо он так говорит непреложно: «Всякий, кто слушает сии слова мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному», и прочее, что известно всякому. Нет у нас ответа, и мы будем признаны им безрассудными как безумно преступающие святые заповеди его.

Услышим и о другом их порядке, весьма угодном Богу и спасительном для возлюбивших иноческую жизнь. Усмотрели они премудро, что по причине редкости избравших ангелоподобную иноческую жизнь и вследствие краткости человеческого существования имеющиеся всюду в стране их честные обители — одни переполнены иноками, и священниками, и дьяконами, а в других, напротив, настоятели и наставники монашеских орденов терпят недостаток в них. Ибо у латинян существуют различные монашеские ордены, а не один, как у нас. Настоятель каждого ордена, которого называют генералом, повелевает в такой-то город собраться всем игуменам и начальникам из всех монастырей для рассмотрения и исправления того, что содействует спасению и существованию иноков и их монастырей. И по повелению его собираются все без отговорок в тот город, какой он назначит. И все они люди сведущие во всякой философии и в смысле Боговдохновенных писаний, иногда их тысяча, а иногда и больше тысячи, и всех их кормит город, в который они собираются, пока живут в нем. В этом городе во все дни собираясь вместе, они рассматривают по Божьей воле порядок в монастырях, их богоугодное устройство и если узнают, что в какой-либо обители имеется недостаток в священниках, и дьяконах, и в простых иноках, то, взяв из другой многолюдной обители, посылают их туда с соборным посланием. И ни та обитель, из которой они взяты, не скорбит и не противится, ни та, куда они посланы, не ослушивается соборного постановления, но обе с большой радостью и послушанием повинуются соборному постановлению: одна обитель отпускает братию с миром, а другая принимает с великой братской любовью как свои члены. И таким образом оказываются они исполнителями священных слов: «Странник я и пришелец, как и все отцы мои». Таково их совершенное братолюбие и покорность настоятелям своим. Нет у них ничего своего, но все общее, нестяжательство они любят как великое благо духовное, ибо оно сохраняет их в спокойствии и во всякой правде, и в твердости помыслов, и вдали от всякого сребролюбия и лихоимства.

Таким же образом собор их рассматривает и исправляет и то, что касается игуменов монастырей. И если о каких из них узнают, что они бесчинно и не по установленному порядку и правилу управляют братией, таких смещают, и епитимию заслуженную на них налагают, и, других избрав на их место, посылают с грамотами от собора в порученные им монастыри. Все это и подобное этому правильно и богоугодно сообща рассмотрев и упорядочив, они расходятся, и каждый спешит в свою обитель. Избранный же собором генерал, что значит по-русски соборный наставник и надзиратель, все без исключения честные обители своего ордена постоянно объезжает, проверяя игуменов монастырей, как каждый из них управляет братьями и монастырскими делами, и если он делает это благочинно и как угодно Господу — похвала такому от генерала и утверждение, если же игумен не таков, — сместив его, генерал налагает на него епитимию и другого на его место ставит. Таким способом незыблемо укрепляются их честные обители во всяком благочинии и благоговении иноческом, в союзе священной любви содержась и утверждаясь. Так следовало бы и нам, православным, устраивать в отношении нас, иноков, и чтобы соборами богоносных отцов избирались игумены священных монастырей, а не так, чтобы дарами серебра и золота, даваемыми народным писарям, игуменские места достигались желающими, из числа которых многие совсем не обучены предметам божественным и ведут бесчинную жизнь, упражняясь всегда сами в пьянстве и во всяком чревоугодии, и находящиеся под их управлением братья, лишенные заботы об их телесных потребностях и в небрежении духовном, скитаются по бездорожью, как овцы, не имеющие пастыря. Увы, увы, пощади, Господи, пощади!

Если же некоторые, самолюбием и славолюбием ослепляемые, спросят: как и чем они питаются, любя совершенное нестяжательство, — я и это покажу им, ибо они сами добровольно закрывают глаза перед евангельской истиной, самолюбием и славолюбием побеждаемые. Не слышали ли вы, добрейшие, Спасителя нашего Иисуса Христа, говорящего священным ученикам своим: «Не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Ищите же прежде царства Божия и правды его, и это все приложится вам». Эту спасительную заповедь владыки и поучение соблюдая, они не пекутся о том, как приобрести в изобилии имения, и богатства, и стада разного скота или большие земные сокровища, золото и серебро. Одно у них в изобилии богатство и сокровище неистощимое — прилежнейшее хранение и исполнение всех евангельских заповедей, посредством которых скоро и удобно достигается ими самая главная добродетель — любовь к Богу и ближнему своему, ради чего они день и ночь трудятся в изучении святых писаний, просвещаемые которыми они более и более разжигают в себе угли божественных желаний, движимые и руководимые которыми, они не могут умалчивать спасительное и учительное слово во славу Божью и поучают непрестанно в церкви людей Господних, доказывая всякому человеку неизмеримое человеколюбие и благость Господню к тем, которые живут, как угодно Богу, своего спасения страхом Божьим достигают; также возвещают и нестерпимый его гнев и ярость против непрестанно вызывающих гнев неизреченного его долготерпения всякими беззакониями, и неправдами, и постыдными делами. Так непрестанно посвящая себя служению людям и как чадолюбивые отцы заботясь непрестанно о спасении многих, они у всех находятся в чести и всеми любимы, и потому все с великой благодарностью и с добрым расположением предлагают им ежедневно пищу и прочее, что для жизни необходимо.

Но следует мне рассказать вам и о способе подаяния: ибо он служит свидетельством немалого смирения. Каждый день настоятель обители отпускает двух монахов, у каждого из которых сума льняная, на левом плече висящая, и они, войдя в город, обходят дома, находящиеся на одной улице, и просят Господа ради хлеба на братию, и, наполнив сумки чистым пшеничным хлебом, возвращаются в обитель свою. Таким способом они каждый день добывают себе пищу на день, переменяя городские улицы. Но кто и каковы эти просители? Это бывшие прежде благородные и богатейшие люди, которые, подражая Господней нищете, добровольно делаются нищими и не стыдятся послужить нуждам своей обители, без ропота и раздумий. А кто, услышав о смирении игуменов их и благочинии во время обеда, не ужаснется? Не увидишь у них в руке жезла — ни внутри монастыря, ни вне его, ни во время божественного пения; не видно и чтобы они лучшими, чем другие братья, одеждами украшались. Войдя же в трапезную и прочитав предварительно «Отче наш», как и у нас принято, сядут они по порядку тихо и со всяким благочинием, а хлеб уже положен у них не посередине стола, как у нас принято, но напротив каждого на краю стола — каждому из них целый калач, и рядом нож, и ложка, и чарка пустая. И никто не смеет прежде игумена взять себе свой хлеб или, разрезав его, попробовать. Тогда два юных инока входят, и каждый из них несет на тонкой дощечке приготовленное для братии кушанье в чашках оловянных, и, начав с последних, протягивают инокам эти дощечки с чашками, и каждый своей рукой берет чашку, а после всех уже и игумен берет чашку. Но еще не смеют они коснуться хлеба, пока назначенный инок не начнет читать положенное чтение. Когда же он начнет, то игумен ударяет трижды в висящей перед ним колокольчик. Тогда сам настоятель берет положенный перед ним калач, также и остальные. Когда они едят, входит виночерпий и, начав с последнего, наполняет также вином по порядку чарки их. И если другое какое кушанье будет принесено, и его прислуживающий предлагает, начиная с последних вплоть до игумена. После еды они встают и начинают петь благодарственные молитвы, и с пением выходят из трапезной попарно и благочинно и, войдя в церковь, здесь заканчивают благодарственные песни.

Услышим и о другом их богоугодном и спасительном установлении, которое они придумали для полного искоренения всяких дурных и плохих своих привычек. Приказание дается игуменом имеющимся в обители священникам и дьяконам наблюдать друг за другом в течение всей недели, когда и в чем кто согрешит словом или другим каким-нибудь бесчинием, и о таком прегрешении извещать игумена. Вечером же каждую субботу после мефимона собирает игумен всех в назначенном для этого помещении. И когда все соберутся, то сперва игумен читает поучение духовное послушникам и прочим простым братьям и, поучив их достаточно, отпускает каждого в его келью, где тот пребывает в молчании великом и безмолвии. Оставшимся же при нем священникам и дьяконам, когда они также будут достаточно им наставлены, игумен повелевает, чтобы каждый из них открыл ему, кого в чем он видел согрешившим: или словом, или неприличным смехом, или гневом, или другим каким-нибудь подобным прегрешением. И когда они откроют ему, в чем кто согрешил в течение всей недели, такой епитимией он исправляет их: повелевает им опуститься на землю на колени и правое плечо обнажить. И когда они повеление исполнят, один из иноков, по приказанию игумена, держа в правой руке очищенные прутья, в виде веника, ходит и по очереди бьет их по обнаженному плечу, причем те читают пятидесятый псалом. После этого бывают отпущены с благословением в свои кельи.

Узнав, каким образом и откуда подается им ежедневно хлеб, услышим теперь и то, откуда получают они и остальную необходимую пищу по промыслу Божьему. Жители городов по причине великого своего к ним благоговения и любви из-за богоугодного существования и жизни этих монахов присылают им — кто бочку вина, кто масла, кто рыбы, а кто сыр и яйца. Иной кто-нибудь, в несчастье каком-нибудь или беде находящийся, приносит им пищу, прося игумена, чтобы тот велел находящимся под его управлением братьям помолиться Господу о нем, чтобы его избавил Господь от ожидаемой им скорби. И во время обеда игумен говорит во всеуслышание: «Тот, кто сегодня кормил нас, умоляет вас помолиться Богу, чтобы его избавил Господь от несчастья и печали, которую он ожидает. Помолитесь же о нем прилежно, каждый в келье своей!» Так, благодаря преподобным молитвам их избавившись от печали, которую он ожидал, человек опять в изобилии дает им все необходимое.

В доброте своей и премудрости обещал священным своим ученикам человеколюбивый Господь, сказав: «Ищите прежде царства Божия и правды его, и это все приложится вам». Поэтому и они, поскольку они царство Божие, то есть спасение свое и ближних своих, прилежно и богоугодно ищут поучениями различными и частыми из божественных писаний, себя и слушающих их спасают, достойно и праведно, в свою очередь, человеколюбивый Бог спасающимся дает в изобилии все необходимое для жизни, содействующим ему в спасении многих, а это спасение он «царством Божиим» иносказательно называет. Если даны ему Отцом живущие везде народы в «наследие и владение пределы земли», как написано во втором псалме; и в другом псалме: «Воцарился Бог над народами» — как бы он иначе царствовал, если не посредством веры в него и обращения к нему? Ибо как создатель и попечитель всех царствует он всегда; получает же царство от Отца и как человек, как сам говорит о себе во втором псалме: «Я поставлен царем от него». Итак, блаженны воистину те, которые заботятся, чтобы столь желанное Богу царство возрастало постоянно правдой его, то есть прилежным исполнением святых его заповедей, которые трудятся непрестанно в изучении и чтении боговдохновенных Писаний его, которые, потаенный смысл их с усердием всяким простым людям объясняя и поучения всяческие от себя добавляя, приносят всегда, как плоды, Владыке своему души разумные, до этого уловленные от дьявола. За это они несомненно услышат от него вот что: «Хорошо, рабы добрые и верные. В малом были вы верны, над многим поставлю вас: войдите в радость Господина своего». Сказанного здесь об этом достаточно для славы Господа нашего Иисуса Христа и для пользы, вместе и для возбуждения ревности божественной у тех, которые с благодарностью слушают повести о благочестии. Теперь же прислушаемся к некоей другой также душеполезной повести, достойной памяти, подражания, если действительно желаем угодить Господу нашему.

Флоренция — город прекраснейший и лучший из находящихся в Италии городов, которые я сам видел. В том городе есть монастырь, где живут монахи, называемые по-латински предикаторы, то есть божьи проповедники. У храма же священной этой обители святейший апостол и евангелист Марк является покровителем и предстателем перед Господом. В этой обители игуменом был некий священноинок по имени Иероним, латинянин по происхождению и по вере, исполненный всякой премудрости и понимания боговдохновенных Писаний и внешней науки, то есть философии, подвижник великий и обильно украшенный божественной ревностью. Этот игумен, движимый великим пониманием бого-вдохновенных Писаний, и еще более — божественной ревностью, поняв, что город Флоренция двумя богомерзкими грехами сильно порабощен, то есть богомерзким беззаконием содомитов и безбожным лихоимством и бесчеловечным ростовщичеством, божественной ревностью разжегся и пришел к следующему доброму и богоугодному решению: поучительным словом из божественных Писаний помочь городу тому и полностью истребить эти нечестия. Приняв такое решение, он начал учить в церкви людей Божьих всякими премудрыми поучениями и разъяснением книг, а в храм святого Марка-евангелиста собиралось к нему часто множество слушателей из числа благородных и первых жителей города того. Его полюбил весь город, и упрашивали его, чтобы он в самую соборную церковь пришел и стал учить их Божьему слову и закону. И он, согласившись с их решением и желанием, с усердием предпринял этот подвиг из любви к Богу. И каждое воскресенье, и во все большие праздники, и каждый день на протяжении всей святой Четыредесятницы, приходя в соборную церковь, он обращался к народу с поучительным словом с высокой кафедры, стоя по два часа, а иногда и дольше продолжалось поучение. И такое действие произвела проповедь его, что большая часть города, полюбив твердые и спасительные поучения его, отказалась совершенно от злобы и лукавства и полюбила вместо всякого блуда, и постыдных дел, и плотской нечистоты всяческое целомудрие и чистоту, а неправедный, и лихоимец, и ростовщик сделались все праведнейшими, и милостивыми, и человеколюбивыми. А некоторые из них, подражая Закхею, начальнику мытарей, упоминаемому в Евангелии, зло и неправедно собранные ими имения добровольно раздавали нуждающимся руками учителя своего. Скажу попросту, чтобы, говоря обо всех по порядку его деяниях, не наскучить читателям рассказа этого, — большая часть города превратилась из последователей великой злобы в настоящий образец достохвальной добродетели.

Об одном только поступке похвальном, совершенном одной женщиной бедной, расскажу любителям добродетели, из которого они смогут понять силу боговдохновенных поучений мужа того. Сын бедной этой вдовы, найдя на улице потерянный кошелек из камки, в котором было пятьсот золотых монет, принес его матери своей. Но она, увидев кошелек, не обрадовалась тому, что такой находкой она сможет избавиться от крайней своей нищеты, и не скрыла находки у себя, но тотчас отнесла ее священному учителю города и сказала: «Вот, преподобнейший отец и учитель, смотри: кошелек этот потерянный нашел сын мой на улице. Возьми его и, как знает преподобие твое, отыщи потерявшего кошелек и отдай ему его, чтобы не скорбел неутешно человек об этом». Учитель, подивившись правдолюбивому нраву вдовы, благословив, отпустил ее. Однажды, когда учил в церкви, он возгласил, окончив поучение: «Если кто потерял деньги, пусть выйдет на середину и пусть скажет о количестве потерянных денег, и приметы кошелька, и день, когда он потерял деньги, — и возьмет свое». Тогда предстал потерявший деньги и сказал учителю и день, и количество денег, и приметы кошелька. «Вот тебе, — сказал учитель, — твое, о юноша, а убогую эту вдову, как хочешь, утешь, ибо она избавила тебя от большой печали, которую ты испытывал». Тот, вынув сто золотых монет, отдал ей с большой радостью. Насколько более заслуживает похвалы вдова эта в сравнении с той, которая восхваляема в Евангелии за две лепты, которые она положила в дар Богу! Потому что та в принадлежавшем ей и в «малом проявила свою набожность, а эта в чужом и значительном имуществе проявила свою правдивость и человеколюбие.

Мог бы я и другие некоторые подобные достопамятные следствия богоугодного учения того мужа поведать вам, но чтобы пространностью рассказа этого писания не пресытить слух ваш, добровольно опускаю их и к концу пятилетнего учения его обращу течение словесное. Итак, полгорода добрым образом, как Богу угодно, исправилось благодаря ему, другая же половина не только не слушалась его и противилась его божественным поучениям, но и была враждебна к нему настолько, что они замазали человеческим калом перила, на которые он привык опираться руками, стоя и изливая людям струи поучений. Он же, подражая кротости и долготерпению ко всем Спасителя, все терпел мужественно, желая исправления многих. Поэтому он и тех, которые находятся у власти церковной, но живут не по-апостольски и о пастве Спасителя Христа не пекутся, как подобает, — даже тех он не похвалял, но безбоязненно обличал прегрешения их и часто говорил: «Если бы мы жили согласно Евангелию Спасителя Христа, несомненно, все иноверные народы обратились бы к Господу, видя нашу равноангельскую жизнь, и это много послужило бы нам ко спасению и наслаждению вечными благами. Теперь же, живя вопреки евангельским заповедям, мы ни себя не исправляем, ни других не стараемся привести к благочестию — что другое мы надеемся услышать от праведного Судьи, кроме этого: “Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете царство небесное человекам; сами не входите и хотящих войти не допускаете”». Говоря это без стеснения и еще более жестокими словами осуждая почитаемого у них папу, и состоящих при нем кардиналов, и прочий их клир, он подал повод к еще большей к нему ненависти со стороны возненавидевших изначально священные его поучения. Они называли его даже еретиком, и хулителем, и обманщиком, поскольку он отверз уста свои на священного их папу и всю церковь римскую. Дошел и до Рима такой слух о нем и сильно смутил папу и состоящий при нем клир, так что они послали ему соборное запрещение, запрещающее ему учить людей Господних, и уподобились говорящим в «Деяниях святых апостолов»: «Но, чтобы более не разгласилось это в народе, с угрозой запретим им, чтобы не говорили об имени сем никому из людей». Таким образом они решили и так ему запретили, прибавив в соборном своем писании, что если он не прекратит впредь так поступать, то будет проклят ими как еретик. Он же не только не послушался такого беззаконного их решения, но еще более разжегся божественной ревностью и соборное их послание называл неправедным и неугодным Богу как повелевающее ему не учить в церкви верующих. Поэтому он еще более стал обличать их беззакония, ибо, как я не без основания догадываюсь, он решил про себя и умереть за благочестие и Божью славу, если это будет необходимо. Ибо в ком возгорится огонь божественной ревности, того он не только богатства и имения, но и саму жизнь заставляет презирать. И свидетель тому непреложный — сам Господь, говорящий: «Очень желал я есть с вами сию пасху». Это он сказал, так как хотел принять как человек смерть во славу Бога Отца своего и ради человеческого спасения. И сам страстный последователь и пособник Христов Павел говорит: «Имею желание разрешиться и быть со Христом»; и еще: «Ибо для меня жизнь — Христос и смерть — приобретение». Поскольку же приверженцы папы не переставали грозить ему и всяким образом отрывать его от проповеднической кафедры, а он со своей стороны продолжал не подчиняться им и неправды их обличать, то они решили смерти предать его, что и исполнили следующим образом: избрав некоего генерала, по имени Иоаким, рьяного в исполнении их лукавого решения, послали его, уполномочив властью папы лишить проповедника власти игуменской и, допросив его, предать его смерти через сожжение как непокорного, и противника, и клеветника апостольской римской церкви. Этот Иоаким, прибыв в город Флоренцию и показав высшему начальству города грамоты папы, вызвал проповедника в суд и подверг его мучительным пыткам. Когда тот дерзновенно отвечал на все ухищрения своего неправедного следователя, так что судья не мог признать его виновным, свидетели лживые из числа беззаконников и не покорившихся его учению выступили против этого преподобного и невинного наставника города их, высказывая против него самые тяжкие и неправедные обвинения. На основании этих обвинений неправедные те судьи к двойной казни присудили его и еще двух священных мужей, учеников его: на виселице повесив, разожгли огонь под ней и сожгли их.

Такой был конец жизни этих трех преподобных иноков, и такое получили они воздаяние за подвиги во имя благочестия от недостойнейшего их папы — Александр тогда был им, Александр, родом из Испании, который всякими неправдами и злобой превзошел всех законопреступников. Я же настолько далек от согласия с неправедными теми судьями, что с радостью сравнил бы погибших иноков с древними защитниками благочестия, если бы они не были верой латинянами, ибо подобную древним мученикам горячую ревность за славу Спасителя Христа и за спасение и исправление верных усмотрел я в преподобных тех иноках, — не от другого кого-нибудь слышал, но сам их видел и на поучениях их многократно присутствовал. Не только подобную древним ревность за благочестие я усмотрел в них, но еще такую же премудрость, и разум, и искусство в боговдохновенных и внешних писаниях я усмотрел в них, и более других — в Иерониме, который по два часа, а иногда и более, стоя на кафедре учительской, обильно изливал слушателям струи учения, — не книгу держа в руках и черпая оттуда свидетельства, подтверждающие его слова, но заимствуя их из сокровищницы своей великой памяти, в которой было сокрыто всякое богомудрое понимание искусства святых Писаний.

Я это пишу не для того, чтобы показать латинскую веру чистой, совершенной и правильной во всем, — да не будет во мне такого безумия! — но чтобы показать православным, что и у неправильно мудрствующих латинян есть попечение и прилежание о евангельских спасительных заповедях и ревность за веру Спасителя Христа, хотя и не до конца осмысленные, как говорит божественный Павел-апостол о непокорных иудеях: «Ибо свидетельствую им, что имеют ревность по Боге, но не по рассуждению». Так и латиняне, хоть и во многом соблазнились, к ошибочным некоторым и странным учениям обращаясь, прельщенные присущим им многознанием эллинских наук, но не окончательно отпали от веры, и надежды, и любви в Спасителя Христа, ради которого их монахи по святым его заповедям прилежно устраивают свою иноческую жизнь, так что их единомыслию, и братолюбию, и нестяжательности, и безмолвию, и умиротворению, и заботе о спасении многих следует и нам подражать, чтобы не оказаться хуже их. Это я говорю относительно прилежного исполнения евангельских заповедей, ибо как их не делает совершенными прилежное исполнение заповедей Спасителя, пока они не откажутся от своих ересей, так и нас не делает совершенными одна православная вера, если не дополняем ее прилежным исполнением евангельских заповедей. Ибо сам Господь взывает к преступающим их: «Что вы зовете меня: “Господи! Господи!” и не делаете того, что я повелеваю вам?», то есть молитвы частые и продолжительные приносите мне, а мои заповеди презираете и не исполняете их на деле, как я установил их. И в другом месте Господь говорит: «Всякий, кто слушает сии слова мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному», и прочее. По этой же причине и те пять дев названы неразумными и не были впущены в небесный чертог. Также и пришедший на мысленный брачный пир не в брачной одежде, связанный по рукам и по ногам, будет изгнан и ввержен во тьму кромешную. Также и хвалящиеся тем, что они совершили во имя Господа чудеса многие, и пророчествовали, и бесов изгнали, не будут признаны тогда праведным Судьей и услышат от него: «Отойдите от меня, делатели неправды; аминь говорю вам: не знаю вас, откуда вы». Если же они пророчествовали во имя Господа, и бесов изгоняли из людей, и многие чудеса творили, то почему он не признает их, и отгоняет, и «делателями неправды» называет? Ответ на вопрос этот: потому что хотя они и творили чудеса по какому-то неведомому действию Божьей силы, но, как кажется, они не имели дарованный Богом дар совершенной любви к Всевышнему и к ближним своим, с которой соединена Богом украшенная и Богом созданная милость ко всем нуждающимся в милости и помощи. Неложный свидетель этому — блаженный апостол Павел, взывающий: «И если я отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, то нет мне в том никакой пользы». Поскольку же не было в них такой Богом украшенной и Богом созданной любви и соединенной с ней милости, поэтому не признаются они милостивым Богом и как «делатели неправды» отгоняются им. «Ибо суд без милости не оказавшим милости», — говорит божественное слово. Не принимает в себя божественный рай скрывающих себе на земле со всяким лихоимством и бесчеловечием сокровища золота и серебра, но отгоняет их, говоря: «Вон, псы, и чародеи, и блудники, и убийцы, и идолослужители, и всякий, кто любит неправду и совершает ложь». «Блажен, кто, — как сказано, — помышляет о нищем и бедном», то есть милующий и щедро подающий ему; а оскорбляющий его, и обижающий, и угнетающий его непрестанно ежегодным требованием долгового роста — проклят от Бога, и отвержен, и в неугасимый огонь отсылается, и с ненавидящим нищих богачом сжигается на веки вечные. Богу нашему слава, и владычество, и благолепие на бесконечные века, аминь.