Библиотека литературы Древней Руси. Том 9 (Конец XIV - первая половина XVI века)

ПОСЛАНИЕ МАКСИМУ ГРЕКУ О ТРЕТЬЕЙ КНИГЕ ЕЗДРЫ

Возлюбленному о Христе и пречестнейшему господину иноку Максиму, иже от Вадопетя, Феодоръ Ивановъ сынъ Карповъ челомъ.

Мнит ми ся, отче, подобаетъ недомыслящему не стыдетися, о них же не домыслися, но исповедати неразумие свое мудрейшим. Аз бо ничто же непщую безместно или вне разума мудрейших вопрашати, да в добръ советъ введуть, и неразумие на разумъ преложатъ, и томящуюся мысль добре упокоятъ. Сице бо и врачеве творятъ о болезни неспящаго и многомыслие о смерти имеюща, некоторымъ зелиемъ успеваютъ и многомыслие смертное соотъемлютъ. Азъ же ныне изнемогаю умом, во глубину впад сомнения, прошу и мил ся дею, да мне некая целебнаа присыплеши и мысль мою упокоиши. Аще и стужати тебе срамляюся, молчати же утесневаюся: не премолчитъ бо во мне многопутный мой помыслъ, хощетъ ведати, ему же несть господинъ, и тщится найти, его не несть изгубилъ, мыслитъ чести, его же несть училъ, хощетъ победити, ему же несть победимъ. Аще силна тя и богата сотвори Богъ, ими же благодетельствуется душа, — давай просящему, «весь день, — рече, — милуя и взаимъ дая»[644] слово, и приемля люботрудне заимство с лихвою. Толковая подаяниа, сладце подаваема просящему, любовь многая глаголется; а иде же бо любовь многая — си мати благыхъ и источникъ есть, сия браней отъятие, любопрения исчезновение. Тем же и пророкъ глаголетъ: «Яко тамо заповеда Господь и животъ до века».[645] Якоже бо расколъ смерти безвременныя соделоваетъ, сице и любовь единомыслие благая, живота съ безбоязньствомъ всякимъ и опасениемъ подаетъ, но и небесная благая ти даруетъ. И о семъ убо довлеетъ нами реченая, и паки довлеетъ, да не ушеся твоя честная многоречиемъ грубымъ поврежу. О той убо главизне ныне восприимется, о ней же слово есть, и что нашего настоящего прошениа разумъ предъидый скажетъ. Ездръ[646] убо пишетъ в Третией своей книзе: «В третий день, — рече, — повелелъ есть Господь водамъ совокупитися в седьмую часть земли, шесть бо частей осушилъ есть ей». Первое мое вопрошение: божественная бо Писания бесчисленныа воды глаголетъ под землею в безднахъ и на земли, в моряхъ, и езерахъ, и рекахъ, тако и превыспрь на тверди. И сия убо о сихъ аще благо есть тако разумети намъ?

И паки той же Ездра в той же Третией своей книзе пишет: «В пятый день реклъ еси седмой части, где бысть вода собрана, да сотворитъ животная, и летящаа, и рыбы, и тако сотворишася. Вода нема и бездушна, иже Божиимъ мановениемъ повелеваема, животная сотворяше, да от сего дивная твоя рожения провещаютъ. И тогда сохранилъ еси две души: имя еднной назвалъ еси Енохъ,[647] и имя второй назвалъ еси Елевиафантъ.[648] И разлучилъ еси ихъ другь от друга, не бо можаше седьмая часть, где бысть вода собрана, прияти ею. И далъ еси Еноху едину часть, иже осушена есть в третий день, да обитает в ней, где суть горъ тысяща. Елевиафанту же далъ еси седмую часть мокра, и держалъ еси ея, да будетъ в пожрение которыхъ хощеши и коли хощеши. В шестый день повелелъ еси земли, да сотворитъ пред тобою скоты, и звери, и гады, и на техъ Адама, котораго поставилъ еси князя на всехъ сотворениихъ, иже сотворилъ еси, и от него изведемся мы вси». О томъ, отче, молю твою честность разрешити сия: о воде, и о земли, и о Еносе, и о Елевиафанте, и аще вочтенъ есть Ездра во пророкы — пишетъ бо о Христе прямо некако, не образы, ниже гаданиемъ, но прямо изьявляетъ. По сихъ, честный отче, глаголю честности твоей благодарения бесконечная за труд твой; за все мя святыми писанми посещаеши и кручину мою облегчеваеши. В настоящихъ сия доволна суть.

Возмогай о Христе и Феодора, друга своего, якоже обычествовалъ еси, люби. И некогда, во благополучно время, о техъ вопросех моихъ ко мне отпиши.[649]

ПОСЛАНИЕ МИТРОПОЛИТУ ДАНИИЛУ

Высокиа книжности разуму уроженному святейшему господину Даниилу, митрополиту всеа Руси, рабъ святыни твоеа Феодорець Ивановъ сынъ Карповъ челомъ биет.

Право убо и достойно есть естеству и Писанию повелевающу, такова престола отца и добре прилежаща учительству и сугубей чести и в бесчисленом хвалении имети подобаеть, наипаче разумнихъ, ученыхъ и мудрыхъ. Сего ради не оскудееть отвнутрь сердца моего любовь, ниже от арганъ гласа хвала, ниже от помысла честь величества твоего, но всегда честь, и имя твое, и хвалы прибыти желаю, донеле вещей естество в семъ веце пребудеть, от коих убо всехъ, якоже от словесъ епистолии твоей пресветлейшей, научяюся. Пространее и полнее во иное время благополучное слово, изрядно тебе и твоимъ добродетелемъ, пригодно сотворимъ. Но ныне же, в настоящихъ, первая вина, еже запинаеть писати многаа — зане великими скорбьми одрьжимъ есмь.[650] Увы, ныне несть мне время епистолей слагати, но время належит рыданию, не бо плачевнаа книга Иеремеина[651] толикихъ рыданий исполнена быти можеть, елико моа худая епистолиа. Втораа вина есть: аще хощеши, рече, иного да млъчить — первие самъ умлъчи, и яз ныне о тех, яже умыслихъ, млъчание устом моимъ налагаю.

Ныне убо что отвещаю тебе, и како пресветлейшей епистолии твоей конець наложити возмогу, како бо возможно есть мне, несвершеному, о свершенных и выших вещех свершенейшему тебе отвещати? Светлейшая бо твоа епистолиа пользовати мне тебя[652] пишеть, но како солнце, небесный свет, просить блистаниа от мирскиа вещи, море, водамъ мати, желаеть речныа капли? Елико звезды отстоятъ от земли, и елико запад от въстока, и светъ от тмы, и сладкое от горкаго, и белость от черности, толико исповедую моему несвершению отстоати от твоего съвръшениа. Что убо напишу или что тебе подати — не вем. Обаче да не безблагодаренъ твоимъ благодеяниемъ обрящуся, да не глухъ противу честных писаний твоихъ буду, пакы перо на похвалу обращу, добродетели зерцало именуа тебя, и поучениа златаго сладчайши арганъ написую тебе, славнейша света учителю! Не сумнюся убо и звездою светлою нарищи тебе, от нея же лучи злаго слуха не исходят. Ты светилникъ горящъ, иже тмы омрачениа не весть; ты благовонный цветъ добродетели, иже смрада оклеветателнаго глушается; ты бисер всехъ благыхъ, ты свет учителемь, ты — уста Христова, ты глас небесный, ты книжник живота, иже о мне, мне и не хотящу, славиши мя честию, ей же убо не достоин есмь; везде о мне проповедаеши, и, писании твоими угоднейшими мене чествуа, поздравляеши, в нихъ же пакы ты, славны православныа церкви свет, солнца яснее, мой темный умъ, мракомъ неведениа омраченъ, къ осианию вечнаго света призываеши, она и вышняа лепота человеческие жизни, светомъ премудрости просвещеная, путь нравомъ, писаниа таиньствомъ, правила живота, светилникъ блудящимъ ногам моимъ на рекахъ Вавилонскихъ.[653] Что въздамъ попечению твоему, имъ же по вся дни о спасении душъ нашихъ печешися, святаго учениа настоанием, и святейшаго живота прежнихъ отецъ образомъ, и данною ко мне епистолии твоей изобилиемъ? Ино не имам ничто, токмо благодарение и къ Богу молитвы обильними слезами въздати. Лепо есть и на всяко время на всякомъ месте от всего сердца, целым умомъ, всеми силами моими, свершеннымъ желаниемъ, деломъ и словом въ всемъ животе моемъ тебе возлюблю. И не язъ токмо, но и вси вернии, правии сердцемъ, възлюбят и восхвалят тя, почтят и прославят тя купно со мною, иже тебя въчтена на святительство и наказана по отечьскаго закона и истинне, аки отца чествують, и тебе всякою премудростию опасному ведениемъ наученому и учениа исполнену, аки вожу последуютъ, жизнь, в ней же славятся блаженныхъ души неложно, наследятъ. Твое бо учение светлое темнаго Феодора просвещает, и по сихъ многая благодарениа воздаю тебе за твоа благодеаниа, да безблагодарьствиа порокъ убежати возъмогу. Безъблагодарство бо врагь есть души, испражнение добродетелемъ, силам душевнымъ разсточение, добродейством пагуба и ветръ жгомы, изсушаа источникъ милости, росу благоутробиа и потокъ благодати смущая. Сеа ради вины прилеженъ бехъ и прилежнее буду повелениемъ твоимъ всегда повиноватися и благодарение от себе благотворящимъ воздати, поне бо и зверие порокъ безъблагодарства бежати видимъ и спричастимые пищи хранити память. Азъ бо желаю, дабы писанейцо сие неученное твоимъ ученнымъ ушесем тако бы сладко было, якоже устомъ моимъ сладка твоа рыбица,[654] туне поданная.

По предиреченных же веледушна мя твориши к терпению даже до конца, светлейшими епистолии твоей совещании во скорбехъ и противствех моихъ. Но зане человеци в сем мире, скорбемъ подлежащие, въ разнныхъ чинехъ плавають, сего ради за провожение долгаго времени в настоящихъ такоже умыслихъ нечто тобе от малыхъ написати. И за разумъ тех спригодно то видяшеся последующи сподвигнути слово: или дело народное, или царьство, или владычьство къ своей вечности паче приемлет правду или тръпение? Аще речемъ, яко тръпение паче есть потребно к соблюдению владычества или царства, тогда вотще сложены суть законы. Тогда обычаи святые и благые уставы разърушени и въ царствехъ, в начальствех, во градехъ, сожительство человекъ живеть безъ чину, или, аще к тому всемогий Богь безвестнаа и тайная премудрости своеа открылъ кому, или вселичне мудростию упремудрилъ, или думою укрепилъ, или ратнымъ духомъ въружил, вся сиа Духу наплъняти мнимъ о блаземъ. Кто можеть противитися Богу — помилованныхъ от Бога нищетою или несмотрениемъ казнити, и где паки положимъ святого апостола Павла поучениа: «Кто, — рече, — воиньствуеть своими оброки коли?»[655] Сиречь да царю въиньствуеть, а своими оброки довлится, а не царскими. И паки святый апостолъ Ияковъ глаголеть: «Се мзда, — рече, — делателей, делавших нивы ваша, лишена от васъ, въпиетъ; и вопиениа жавших въ уши Господа Саваофа внидоша».[656] И аще нивы жавших и делавшихъ тацехъ кричание въ уши Господа Саваофа внидоша, мъзды не взявших, колице ми мниши болши быти великы труды подъемлящихъ за царя и за царство, и крови проливающи, и самую душу полагающе, и мъзду малу приемлюще. Аще бо под тръпениемъ жити уставиши, тогда несть треба царьству или владычьству правители и князи; престанет убо начальство, владычьство и господьство, и живется без чину; с молвою силный погнетет безсилнаго, да тръпение имать. Ниже треба будеть судей въ царстве имети, иже коемуждо правду учинят, зане тръпение вся исполънитъ, иде же въ тръпении жити будуть.

Аще же речемъ, яко правда есть потребна во всякомъ градскомъ деле и царстве къ прибытию царства, по ней же единому комуждо еже свое есть въздается, свято и праведно живется, тогда хвала трпениа погибнеть. Внегда глаголется: «въ тръпении вашемъ стяжете душа ваша»[657] — къ разрешению сеа речи ведомо есть, яко инъ есть судъ въ духовныхъ лицехъ, а инъ въ мирьском начальстве. Всемъ бо христовернымъ имеемо есть терпение такоже под заповедию и евангельскимъ советомъ — овемъ боле, овемъ менши по разчинию лицъ, и дела, и времени. В монастырехъ бо от братии никогда подобаеть оскудети тръпению, в мирском же начальстве истязуют многа бо подовластныхъ: овогда убо слугь, иногда оружии, другойци коней, иногда одежъ красныхъ, иногда ина, коя състоятся сребромъ, пенязьми. И аще реку: аз тръплю, не имея же предреченныхъ, въ что вменится мое тръпение? Разве оставится от отечьства, изгонится от службы честны, причтется нищъ ко службе непотребне и не како по его отечьству, къ тому же и домовная потреба много стужит, зане тръпением отягчени зельнымъ таци. Дело народное въ градехъ и царствехъ погибнет длъгодушьствомъ тръпениа, долготръпение в людехъ безъ правды и закона общества добро разърушает и дело народное ни во что низводитъ, злыа нравы въ царствехъ вводить и творитъ людей государемъ непослушныхъ за нищету. Сего ради всякъ градъ и всяко царьство, по Аристотелю, управлятися имать от начальникъ въ правде и изъвестными законы праведными, а не тръпениемъ. Зане мы, человеци, идже естьмя в семъ мори велицемъ, в нем же бури бедны, требу имамы жити под цари, иже нас въ царьствехъ и градехъ своихъ по коегождо сподоблению праведне пасуть, неповинных защищають, вредимыхъ разърешають, вредящих и озлобляющихъ казнят, неисцелныхъ же весма от среды благыхъ возъмутъ. Тем же въ всякомъ языце и людехъ треба есть быти царем и началникомъ, иже подобають имети подобие гуслей игреца Давида[658] в себе. Якоже бо гусленикъ струны блядущие соединяеть къ согласию и къ соединению сладкости бряцаниа, касая, приводитъ, тако начальникъ всякаго самодръжства блудящихъ и врежающихъ грешникъ понудити имать на согласие благых грозою закона и правды, а добрых подвластныхъ беречи своимъ жалованием и уроженною милостью и раздражати къ добродетелемъ и добрымъ деломъ мъздами, и сладкими и благыми словесы, умягченными вещании, злых же казньми полутшати, и прещении обличати, и от лихости на добро царскыми воспоминании приводити, ненасыщаемыхъ же и злых, иже лечьбы полутшениа приняти не хотятъ ниже Бога любити, отнюдь истребити. Якоже полнее философъ нравоучителны Аристотель беседуетъ во своей 10 книзе нравъ.[659] Сиа же вся аще начальникъ не сотворит ниже прилеженъ въ попечении своихъ подвластных будеть, но неповинных от силныхъ погнестися попустит, тогда грехи и насильства погнетающих своа творитъ и за тая ответъ въздати велиему Судыи долженъ, да аще в сих себе еще не полутшаеть, тогда за техъ казнится, якоже и про своа грехи, по глаголу апостола Павла къ римълянам, 1 глава: «Достойни суть смерти не токмо творящии, но и иже попускають творящимъ». И «кровъ его от руку твоею взыщу», — глаголет Господь въ Езекииле, 33 глава.

Но увы, ужо в нынешные времена мнози началники на своихъ подвластныхъ и сирыхъ не призираютъ, но их под неверными приказъщики погнетатися попускають, о стражбе должной стада порученнаго не радяще, под тяжкою работою терпениа жити своихъ попускають, и не расматряють, яко человечьский род немощенъ есть и паче похотению последуеть чювственому, неже правому словества суду.[660] Сего ради нужа бе человекомъ во вся времяна под законы жити: первое, въ время естества, под закономъ естественымъ; второе, во время закона,[661] под закономъ Моисейским; третьее, и ныне, во время благодати, под закономъ Христовымъ. Зане въ всяко время от пръваго зла Каинова[662] дажъ до последняго зла человеци в семъ смертномъ мире всегда будуть злии меж добрыхъ смешны, и всегда добрии постражуть спротивъства от злыхъ. Сего ради закономъ быти нужа бе, да техъ страхом человеческая дерзость запретится, и опасно будеть межъ неключимыхъ неповинство. Того ради даны законы, да не кто силне вся възможеть. Такоже зде ведати имаши, яко всеми ужо мною реченными не мню изпразнити хвалу тръпениа ниже отрицаю тръпение быти добродетель евангельскую и свершенных и святыхъ человекъ, коею равнодушьствомъ подъемлются спротивнаа, побежаем противоположнаа ею же, скаредства отреваемъ. Терпение бо свершенным изначалне апостоломъ, иже есть проповедникомъ, есть потребна, тем бо сподобляются сожребиа аггельскаго, зане тръпениемъ искушаются избраннии, и аки злато в горниле, очищено седмерицею, преже даже в радости небесныя сподобятся въвестися. Иже убо возжелает въистину терпелив быти, треба есть ему мысль горделивую оставити, Христу последовати и от мира сего плыти ко пристанищу пустынному; а иже въ буряхъ и волнениихъ сего мира съблюсти возможеть, далече блаженнее будеть. От сихъ ужо уразумелъ еси, яко тръпениа не отвръгох, но показахъ токмо, коль потребна суть во всякомъ гражаньстве правда и законы ко исправлению неустроиныхъ, по глаголу Павла апостола къ фесалоникеемъ, 5, егда глаголеть: «Молим же вы, братие, обличайте неустроиныхъ, утешайте малодушъных, приемлите немощныхъ, терпеливи будете къ всем». И сиа вся бываютъ правдою, и милостью, и истинною. Ради милости бо предстатель и князь от подвластных велми любится, а истинны ради боится. Милость бо безъ справды малодушьство есть, а правда безъ милости мучительство есть, и сиа два разрушають царство и всяко градосожительство. Но милость правдою пострекаема, а правда милостью укращаема сохраняють царя царство въ многоденьстве.

О семъ, владыко, прети и моли, да Богу поспешъствующу, сиа исправятся. По апостолу «яко дние злие суть»[663] мню, конци векъ достигоша. Сиа прочетши, и добре уразумевъ, доволне отвещано быти узриши. Множайша тебе о семъ существе сложил бы, аще бы любезное и плодовитое было лето, в нем же въ птичьихъ песнехъ писати услажаеть писца. Ныне же врази животу — мраз, студен снегь и дымъ разумъ смущають, перъсты стесняють, очи слезити понужають, чернило мръзнеть, харатью сажею опорачают, коя вся писцу спротивна быти видятся. И аще зде могу сей епистолии конець правымъ чиномъ наложити, обаче зане мужъ еси желаниа[664] и попеченне вся испытуа, боюся, да не камо мене скупа отвещателя къ вопрошению твоему назовеши. Зане убо сиа доволна видятся, аще реку множайша, тогда нечто тая язычская[665] и чюжа быти речеши, вемъ, что сътворю: сиа предрекши, некаа тебе новаа составлю.

Благословеснейший евангелистъ Иоаннъ «весь миръ во зле лежати»[666] пишеть.

Такъже и Петръ, апостольский началникъ, днесь аще съ теологиею[670] и разныхъ силъ с чюдесы приидеть, аще ничего не принесетъ, дверемъ затворенымъ, извержется вонъ.[671] Никоторый порокъ не скуденъ и грехъ похотный, от него же дело опщее человеческое падаеть. Много ныне в мире в наши времяна льстей и лукавьствы; ныне кто вредил перваго, хощеть мощи вредити и втораго; ныне умъ строптивы злыхъ не поучается ползу чинити, но и не боиться беспамятенъ взятаго быти добра; въздати радуется человекъ лукавый за медъ яд, за плод пеню, за благость лесть. Ныне брани везде:

Належитъ пагуба: вземляй ризу, хощеть взяти и срачицу;[673] украдый овцу, мыслит отвести и корову, ниже в томъ конець поставляет, но аще можетъ, все прилежитъ ближняго похитити, ниже в томъ почиет, донеле последи того же ближняго своего от сего житьа отовлечеть. Годе ужо да почиетъ трость,[674] путь злыхъ пиша в сом бедномъ животе, о нем же ко мне гаданиемъ писалъ еси възвещати. От сихъ бо цело уразумелъ еси, коль вредными и неугодными стезями хромыми ногами, слепыма очима она земная власть и все естество человечьское ходить ныне.

По сих по чину да Господь Богъ вся твоа и тебя добре въ благодати своей устроить, душу твою святую къ славе да сохранит, тело упасеть, умъ в земныхъ действуемыхъ да исправитъ, разумъ и внутреняго твоего человека къ зрению божественаго Писания да воставитъ, да сконьчавъ настоящихъ мирскихъ лет число, взыти въ обою человеку възможеши ко обетованной земле живыхъ, в ней же часы не начинають дней, восхода и захода не имеютъ, годоваго предела не стяжут, старость младеньства не пременяеть, немощъ здравиа не озлобляеть, смерть живота не скончеваеть; времена несчастиа тамо не чаются, тамо вся красна, ничто неблаго, вся добра, ничто спротивно, несть труда телеснаго или мысленаго, но всегда бес конца тихий покой, никоего неразумиа, но всевечна премудрость. Благочестенъ онъ, кой къ толь благочестну отечеству направляеть шествие свое от младеньства под благим игомъ и легкимъ бременемъ[675] господа нашего Исуса Христа, ему же слава всегда, ныне, присно и въ веки векомъ, аминь.

ПОСЛАНИЕ ИНОКУ ФИЛОФЕЮ

Многоученному и о словесех тщалевейшему господину Филофею иноку Федор Иванов сын Карповъ радоватися о Господе и благоиметися во всех.

Восприах твое писанейце июля въ 29 от имя рек,[676] прчтох и разумех добре. Уподобляет бо тебе наученному мужу,[677] износящему новая и ветхая от сокровищ своих по еуангельской истории. Омировым бо словомъ[678] и риторским разумом пригодне сложени, не варварски же, ни невежески, но грамотически уметельне сложена. Похваляю, яко разум божественных и человеческих умеюща. И аще поделие, поучение твоего разума, о иноче, такова суть добра и услажденна — мощи веселити прочитающаго разума, какова убо будет, яже не спешне и просте, но со тщанием попеченым и зрением протяженнейшим сложима от тебе писание. И паки мне пищи, и от нас приимеши подобная.

Возмогай и паки возмогай.

ПОСЛАНИЕ МАКСИМУ ГРЕКУ О ТРЕТЬЕЙ КНИГЕ ЕЗДРЫ

Возлюбленному во Христе и честнейшему господину Максиму, иноку Ватопедского монастыря, Федор Иванов сын Карпов бьет челом.

Кажется мне, отче, что не следует непонимающему стыдиться того, чего он не понимает, но рассказывать о незнании своем знающим людям. Ибо я не вижу ничего предосудительного или противного разуму в том, чтобы более мудрых спрашивать, чтобы они добрый совет дали, и незнание в знание обратили, и томящуюся мысль вполне успокоили. Ведь так и врачи поступают с болезнью человека, не спящего и много о смерти думающего, определенным снадобьем они усыпляют его и тем мысли о смерти удаляют. Я же теперь изнемогаю умом, в глубину впал сомнения, прошу и умоляю, чтобы ты мне что-нибудь целебное насыпал и мысль мою успокоил. Хотя я и досаждать тебе стесняюсь, но молчать не в силах: ведь не молчит во мне смущенная моя мысль, хочет знать то, над чем она не властна, и пытается найти то, чего не теряла, стремится прочесть то, чего не изучила, хочет победить непобедимое. Если тебя сотворил Бог сильным и богатым в том, что существует на благо души, — давай просящему, «всякий день, — как сказано, — милуй и взаймы давая» слово, и всегда получая отданное с лихвой. Разумное подаяние, с радостью подаваемое просящему, любовью великой называется; а любовь великая — это мать добрых вещей и источник их, это вражды прекращение, раздоров исчезновение. Поэтому и пророк говорит: «Ибо так заповедал Господь жизнь вечную». Ведь как раздор является причиной смерти преждевременной, так любовь доброе единомыслие, жизнь совершенно безбоязненную и спокойную приносит и, кроме того, небесные блага тебе дарует, но об этом достаточно нами сказано и потому еще достаточно, чтобы твои уши честные я многословием грубым не повредил. Итак, теперь к тому предмету обратимся, ради которого я пишу и который объяснит смысл нашей предшествующей просьбы. Пишет Ездра в Третьей своей книге: «В третий день, — говорит он, — повелел Господь водам собраться на седьмой части земли, а шесть частей осушил». Первый мой вопрос: Божественное Писание о бесчисленных водах говорит под землей в безднах и на земле, в морях, и озерах, и реках, также и на тверди небесной. Так ли об этом следует нам понимать?

И вновь тот же Ездра в той же Третьей своей книге пишет: «В пятый день сказал седьмой части, в которой была собрана вода, чтобы она произвела животных, и летающих и рыб, что и сделалось. Вода немая и бездушная, по Божьему мановению, животных произвела, чтобы все роды возвещали дивные дела твои. Тогда ты сохранил двух животных: одно ты назвал Енохом, а другое ты назвал Левиафаном. И ты отделил их друг от друга, потому что седьмая часть, где была собрана вода, не могла принять их. Еноху ты дал одну часть из земли, осушенной в третий день, да обитает в ней, в которой тысяча гор. Левиафану же дал седьмую часть водяную, и сохранил его, чтобы он был пищею тем, кому ты хочешь и когда хочешь. В шестой день повелел ты земле произвести перед тобой скотов, и зверей, и пресмыкающихся, и над ними Адама, которого поставил властелином над всеми сотворенными, которых ты сотворил, и от него происходим мы все». Относительно этого, отче, умоляю твою честность объяснить вот что: о воде, и о земле, и о Енохе, и о Левиафане, и причислен ли Ездра к пророкам — ведь он пишет о Христе довольно ясно, не образно и не загадками, но прямо сообщает? За сим, честной отче, приношу честности твоей благодарность бесконечную за заботу твою; все время ты меня со святыми писаниями посещаешь и печаль мою утоляешь. На сей раз этого достаточно.

Будь здоров, ради Христа, и Федора, друга своего, как и до сих пор, люби. И когда-нибудь, в подходящее время, об этих вопросах моих мне напиши.

ПОСЛАНИЕ МИТРОПОЛИТУ ДАНИИЛУ

От рождения наделенному пониманием высокой книжности святейшему господину Даниилу, митрополиту всея Руси, раб святыни твоей Феодорец Иванов сын Карпов челом бьет.

Ведь это правильно и достойно по природе, и Писание повелевает к отцу такого престола, весьма усердного в поучениях, с особым почтением относиться и бесчисленные хвалы воздавать ему, который больше разумных, ученых и мудрых людей. Поэтому не истощится в сердце моем любовь, и голос мой не устанет от похвалы, и помыслы мои от почитания величия твоего, но всегда честь, и известность твою, и похвалы пополнить хочу, пока природа вещей в этой жизни останется неизменной, так что я добродетелями всеми твоими, как и словами послания твоего светлейшего, поучаюсь. Более пространное и полное, хорошее слово, приличествующее тебе и твоим добродетелям, мы в другое время должным образом составим. Теперь же, в настоящее время, первая причина, которая препятствует мне написать многое, — великая скорбь, в которой я ныне пребываю. Увы, сейчас время, не подходящее для написания посланий, но время для рыдания, ведь печальная книга Иеремии такими рыданиями не может быть наполнена, как мое дурное послание. Вторая причина такова: если хочешь, сказано, чтобы другой молчал — сначала сам замолчи, и я теперь о тех вещах, о которых задумал писать, молчание на уста свои налагаю.

Теперь же что я отвечу тебе и как смогу на светлейшее послание твое дать достойный ответ, как можно мне, несовершенному, о совершенных и возвышенных вещах отвечать тебе, совершенному? В светлейшем твоем послании ты просишь меня лечить тебя, но как может солнце, небесный свет, просить яркости у земных вещей, море, мать вод, желать речной капли? Насколько звезды отстоят от земли, и насколько запад от востока, и свет отличен от тьмы, и сладкое от горького, и белый цвет от черного, настолько, я считаю, мое несовершенство далеко отстоит от твоего совершенства. Что напишу и что тебе подам — не знаю. Но чтобы не остаться неблагодарным к твоим благодеяниям, чтобы не быть глухим к твоим истинным посланиям, я вновь перо на похвалу обращу, добродетели зеркалом тебя именуя, и напишу, что ты золотого поучения прекрасный инструмент, учитель, более света славный! Не усомнюсь и звездой светлой назвать тебя, от которой лучи дурные не исходят. Ты светильник горящий, который не омрачается; ты благовонный цветок добродетели, который смрада клеветы гнушается; ты жемчуг среди всех благ, ты свет среди учителей, ты — уста Христовы, ты глас небесный, ты проповедник жизни, даже вопреки моему желанию оказывающий мне честь, которой я не достоин; везде обо мне говоришь, и твоими замечательнейшими посланиями меня чествуешь и поздравляешь, в которых ты опять же, славный свет православной церкви, солнца яснее, мой темный ум, мраком неведения омраченный, к сиянию вечного света призываешь, ты — высшая красота человеческой жизни, светом премудрости просвещенная, путеводитель нравов, описание таинств, правила жизни, светильник для меня, ноги которого заблудились на реках Вавилонских. Как отвечу на заботу твою, с которой ты во все дни о спасении душ наших печешься, в святом учении наставлением, и святейшей жизни прежних отцов примером, и полученного мной послания твоего богатством? Я не могу воздать тебе ничем, кроме благодарности и к Богу молитвами с обильными слезами. Подобает, чтобы во всякое время на всяком месте всем сердцем, всей душой, всеми силами моими, чистосердечным желанием, делом и словом на протяжении всей жизни моей возлюбил тебя. И не я только, но и все правоверные, праведные сердцем, полюбят и восхвалят тебя, почтят и прославят тебя вместе со мной, те, которые любят тебя, поставленного владыкой и наученного в святоотеческом законе и истине, как отца чествуют, и за тобой, искушенным во всякой премудрости основательных знаний и преисполненным учения, как за главой пойдут, жизнь, в которой прославляются блаженных души неложно, унаследуют. Ибо твое учение светлое темного Федора просвещает, и поэтому я великую благодарность воздаю тебе за твои благодеяния, чтобы избежать порока неблагодарности. Ведь неблагодарность — враг души, исчезновение добродетелей, сил душевных истощение, добродетелям конец и ветер жгучий, иссушающий источник милости, росу милосердия и поток благодати смущающий. По этой причине я прилежно повиновался и еще прилежнее буду всегда повиноваться повелениям твоим и благодарность свою делающим благо воздавать, потому что и звери, как мы видим, избегают порока неблагодарности и о данной им пище хранят воспоминание. Ведь я желаю, чтобы сочиненьице это неученое для твоих ученых ушей столь же приятно было бы, как для уст моих была приятна твоя рыбица, даром мне данная.

Своими словами ты призываешь меня быть до конца стойким в терпении, в печалях и несчастьях моих, яснейшими советами послания твоего. Но поскольку люди, скорбям подверженные, в этом мире плавают, будучи в разном положении, поэтому для времяпрепровождения я сейчас также решил нечто краткое тебе написать. И для понимания этих вещей ты правильно, как мне кажется, поставил следующий вопрос: для устойчивости дела народного, или царства, или власти важнее правда или терпение? Если мы скажем, что терпение важнее для сохранения власти или царства, тогда напрасно составлены законы. Тогда обычаи священные и хорошие установления будут разрушены и в царствах, и в правительстве, и в городах, общество человеческое придет в беспорядок, а если ко всему прочему всемогущий Бог неизвестные и тайные премудрости свои открыл кому-нибудь, или всячески мудростью умудрил его, или в мыслях укрепил, или боевым духом вооружил, окажется, что все это Святой Дух совершил понапрасну. Кто может противиться Богу — помилованных Богом нищетой или невниманием наказывать, и как мы опять-таки поймем святого апостола Павла поучения: «Какой воин, — сказал он, — служит когда-либо на своем содержании?» То есть за царя воюет, а своим содержанием удовлетворяется, а не царским. И опять же святой апостол Иаков говорит: «Вот плата, — сказал он, — работников, работавших на полях ваших, удержанная вами, вопиет; и вопли жнецов дошли до слуха Господа Саваофа». И если крик жавших и обрабатывавших поля, не получивших платы, до слуха Господа Саваофа дошел, насколько, скажи мне, важнее те, кто великие труды совершает для царя и для царства, и кровь проливая, и самую душу отдавая, и плату малую получая. Ведь если ты установишь, чтобы с терпением жили, тогда не нужны для царства или власти правители и князья; итак, упразднить начальство, власть и господство, и будет жизнь беспорядочной; в буйстве сильный будет угнетать бессильного, пусть он терпит. И не нужны будут судьи в царстве, которые правду блюдут, потому что все разрешит терпение там, где в терпении жить будут.

Если же мы скажем, что правда необходима во всяком государственном деле и царстве к укреплению царства, согласно которой каждому человеку причитается заслуженное им, свято и праведно живется, тогда похвала терпения будет не нужна. Когда говорится «терпением вашим спасайте души ваши», — для понимания этих слов нужно знать, что духовные лица судятся так, а живущие в мире иначе. Ибо всем христианам должно быть присуще терпение и по мирскому правилу, и по евангельскому учению — одним более, другим менее в зависимости от лиц, и обстоятельств, и времени. Среди монастырских братьев никогда не должно оскудеть терпение, а в мирской жизни требуется многое от подданных: иногда слуги, иногда оружие, в другой раз кони, иногда одежды красивые, иногда другие вещи, которые приобретаются за серебро, за деньги. И если я скажу: я терплю, не имея указанных вещей, к чему приведет мое терпение? Но будет лишен такой человек вотчины, будет изгнан со службы честной, будет послан нищим на службу негодную и не подобающую его происхождению, к тому же и домашние дела сильно досаждают, потому что великим терпением обременены люди. Дело народное в городах и царствах погибнет из-за излишнего терпения, долготерпение среди людей без правды и закона общество достойное разрушает и дело народное сводит на нет, дурные нравы в царствах вводит и делает людей непослушными государям из-за нищеты. Поэтому всякий город и всякое царство, по Аристотелю, управляться должно начальниками по правде и определенными законами справедливыми, а не терпением. Потому что мы, люди, находящиеся в этом море великом, в котором бури губительны, нуждаемся во власти царей, которые нас в царствах и городах своих по достоинству каждого справедливо пасут, невинных защищают, страдающих освобождают, вредящих и угнетающих наказывают, а совершенно неизлечимых людей из общества хороших удаляют. Поэтому всяким странам и народам необходимы цари и начальники, которые должны быть наподобие гуслей музыканта Давида. Ведь как гусляр струны расстроенные приводит в согласие и стройные приятные созвучия, бряцая, извлекает из них, так глава всякого царства непослушных и зловредных грешников понуждать должен к согласию с добрыми людьми грозой закона и правды, а добрых подданных беречь своим жалованием и положенной им милостью и побуждать к добродетелям и добрым делам дарами, и сладостными и добрыми словами, утешительными речами, злых же наказаниями делать лучше, и угрозами обличать, и от порока к добру царскими напоминаниями приводить, а ненасытных и злых, которые при лечении не хотят становиться лучше и Бога любить, совершенно истребить. Как об этом пространнее философ нравоучающий Аристотель говорит в своей десятой книге о нравах. Если же все это начальник не выполнит и не будет прилежно заботиться о своих подданных, но допустит угнетение неповинных сильными, тогда грехи и насилия угнетающего на него ложатся, и за них ответ должен он будет дать великому Судье, и если при этом сам не делается лучше, тогда за грехи тех наказывается, как и за свои, по словам апостола Павла к римлянам, первая глава: «Достойны смерти не только делающие, но и попустительствующие делающим». И «кровь его от руки твоей взыщу», — говорит Господь в Книге Иезекииля, тридцать третья глава.

Но увы, уже в нынешние времена многие начальники о своих подданных и сиротах не пекутся, но допускают их угнетение лживыми наместниками, об охране должной порученного им стада не заботясь, под тяжким бременем терпения жить своих подданных оставляют и не учитывают, что человеческий род немощен и скорее поддается влечению чувственному, нежели правому суду разума. Поэтому должны быть люди во все времена под властью закона жить: в первый период, во времена естественной жизни, под законом естественным; во второй период, во времена закона, под законом Моисея; в третий, и теперь, во времена благодати, под законом Христовым. Ибо во все времена от первого злодеяния Каина вплоть по последнего злодеяния злые люди в этом бренном мире всегда будут с добрыми смешаны, всегда добрые будут страдать от преступлений злых. Потому законы были нужны, чтобы спокойно существовала между негодными невинность. Для того даны законы, чтобы не было так, что кто сильный — все может. Итак, теперь ты можешь понять, что всем сказанным мной я не хочу умалить терпение и не отрицаю, что терпение — добродетель евангельская и совершенных и святых людей, равнодушие к которой порождает вредные побуждения, а ею мы побуждаем противоположные устремления, пороки прогоняем. Ведь терпение изначально совершенным апостолам, то есть проповедникам, необходимо, так как благодаря ему они удостаиваются удела ангельского, потому что терпением проверяются избранные, как золото в горниле, очищенное семь раз, прежде чем радости небесной удостоятся. Тот, кто пожелает поистине терпеливым быть, тому необходимо мысли гордые оставить, за Христом последовать и от мира этого плыть к пристани пустынной; а кто в бурях и волнениях этого мира сможет сохранить терпение, много блаженнее будет. Из этих слов ты уже понял, что я терпения не отверг, но показал только, насколько необходимы во всяком государстве правда и законы для исправления бесчинных, по словам Павла-апостола к фессалоникийцам, пятая глава, когда он говорит: «Умоляем также вас, братия, вразумляйте бесчинных, утешайте малодушных, поддерживайте слабых, будьте терпеливы ко всем». И это все делается правдой, и милостью, и истиной. Из-за милости ведь предводитель и князь подданными весьма любим, а из-за истины его боятся. Ибо милость без правды есть малодушество, а правда без милости есть мучительство, и оба они разрушают царство и всякое общежитие. Но милость, правдой поддерживаемая, а правда, милостью укрощаемая, сохраняют царю царство на многие дни.

Об этом, владыка, наставляй и моли, чтобы с Божьей помощью так устроилось. Я по апостолу думаю, что «дни лукавые настали», конца света достигли. Прочтя это и хорошо уразумев, ты увидишь, что я достаточно полно ответил. Я бы и больше тебе об этом предмете написал, если бы хорошее и плодородное было лето, когда песни птиц услаждают писца за письмом. Сейчас же враги жизни — мороз, холодный снег и дым — разум смущают, пальцы сводят, глаза слезиться заставляют, чернила замерзать, бумагу сажей засыпают, и все это, как кажется, мешает писцу. И хотя здесь я могу должным образом окончить это послание, но поскольку ты муж желаний и усердно все постигаешь, боюсь, что ты мой ответ на вопрос твой скупым назовешь. Поскольку то достаточным кажется, и если я скажу больше, тогда это чем-то варварским и чуждым ты назовешь, я знаю, что сделаю: это закончив, нечто тебе новое напишу.

Благословеннейший евангелист Иоанн пишет, что «весь мир во зле лежит».

Даже если Петр, начальник апостолов, сегодня с теологией и с чудесами разных сил придет, если он ничего не принесет, то двери будут закрыты, а он изгнан. Никакой порок не оскудевает и грех похоти, от которого общее человеческое дело приходит в упадок. Много сейчас в мире в наши времена лести и лукавства; сейчас кто навредил одному, хочет суметь навредить и другому; сейчас ум строптивый злых не научается пользу приносить, но зато не боится забыть о полученном им добре; отплатить старается человек лукавый за мед ядом, за плод штрафом, за благо обманом. Сейчас брани везде:

Угрожает гибель: берущий платье, хочет взять и рубашку; укравший овцу, замышляет увести и корову, и на этом не останавливается, но если может, все старается у ближнего похитить, и на этом не успокоится, пока наконец ближнего своего не лишит жизни. Пора уже, чтобы отдохнуло перо, дела злых описывая в этой несчастной жизни, о которых ты меня загадочно просил сообщить. Ибо теперь ты до конца уразумел, сколь вредными и дурными путями с хромыми ногами, со слепыми глазами эта земная власть и вся природа человеческая ходит теперь.

Итак, да устроит, как подобает, Господь Бог все твои дела и тебя самого хорошо по благости своей, да сохранит душу твою святую для славы, тело спасет, ум в земных деяниях исправит, разум и внутренние твои помыслы к пониманию Божественного Писания да воздвигнет, чтобы, исчерпав число лет в этой мирской жизни, ты телом и духом мог достигнуть обетованной земли живых, в которой часы не начинают года, дни восхода и захода не имеют, не достигают пределов года, старостью младенчество не сменяется, немощь здоровья не разрушает, смерть жизни не оканчивает; времена несчастий там не ожидаются, там все прекрасно, нет ничего дурного, все доброе, ничего враждебного, нет трудов телесных или мысленных, но всегда без конца тихий покой, ничего неразумного, но вечная премудрость. Благочестив тот, кто к столь благочестивому отечеству направляет путь свой с младенчества под благим ярмом и легким бременем Господа нашего Иисуса Христа, которому слава всегда, ныне, присно и на веки вечные, аминь.

ПОСЛАНИЕ ИНОКУ ФИЛОФЕЮ

Многоученному и в словах искуснейшему господину Филофею-иноку Федор Иванов сын Карпов желает радоваться ради Господа и быть благополучным во всем.

Получил я твое письмо 29 июля от такого-то человека, прочитал его и хорошо понял. Оно дает возможность сравнить тебя с ученым мужем, извлекающим новые и древние вещи из сокровищниц своих, по евангельскому рассказу. Ведь твое письмо Гомеровым словом и по правилам риторики удачно составлено, а не варварски, или неграмотно, но с грамматическим искусством составлено. Хвалю тебя за то, что ты смысл божественных и человеческих вещей понял. И если уж пустячок, поучение твоего разума, о инок, столь хорошо и сладостно, — может обрадовать разум читающего, — каковы же будут твои сочинения, которые ты не спеша и попросту, но с особенной тщательностью, и хорошо обдумав, сложишь. Пиши мне еще, и от меня получишь то же.

Будь здоров и вновь будь здоров.