Глава 11. Испорченная почва[15]

Блеск от золотых рисунков на дробовике чуть резанул глаза, будто ущипнул, защипал. Телагея, приоткрыв рот, стояла рядом со мной и пялилась на второго особенного призрака, также как и Эйдан. Юнок, проблеяв, весело прискакал к раскрытой руке Кертиса, в которой находились бежевые семечки, точно хлопья.

Когда козлёнок, с упоением облизав мужскую холодную ладонь, отскочил почесаться, Кёртис взглянул на нас, нахмурил брови, а затем оглянулся назад. Рассмотрев освещённые жёлтыми фонарями улочки, Револ вновь повернулся и изогнул бровь.

— Вы там черта с рогами увидели? — без капли усмешки спросил он.

Мы синхронно помотали головами.

— Не дай Бог, — монотонно промолвил Эйдан, шмыгая внезапно заложенным носом. — Мы такой путь до тебя проделали, от кости до кости. В прямом смысле.

Кёртис усмехнулся, закрепляя ремешок с дробовиком на широком плече.

— Да, я в курсе. Туман прошёлся по всему Кабаку, мой район он… тоже задел, — и указал рукой на ресторанные улочки, от которых продолжало веять спокойствием.

Правда, я, наконец отведя взгляд от Особенного, заметила в призраках уже знакомую черту — заблудшие души жалко подергивались, словно ободранные коты; ноги подкашивались, а тело изредка шатало из стороны в сторону, уголки губ оказались разорваны, на щеках виднелись дорожки слез. Ну, и конечно, на зданиях остались лужи дымящей жижи, что активно впитывалась в землю, образовывая под землёй свечение цвета гнилого авокадо. Каждый призрак и автомобиль на мгновение будто прилипали к светящим выпуклым кускам земли, но потом, охая, обходили пульсирующую землю.

— Слава макаронному монстру, кости мои на дне, я не танцевал с этими тупицами, — начал пояснять Револ, жуя длинную травинку с капельками росы. — Предупредил всех, ну и… пострелял в оставшихся бедолаг.

Он легонько поцеловал дуло ружья, затем спрыгнул с перегородки и подошёл к нам.

— Вы узнали моё имя через смерть, но она позорная для меня, так что повторим, — бандит улыбнулся и протянул нам руку со стертыми подушечками пальцев. — Кёртис Каскада Револ. Для вас можно Керт. Я, конечно, слышал в Силенту, что новые герои нагрянут в грешный Броквен, но имена запомнил плохо. Память как у рыбки. Я точно знаю, что ты из рода Гостленов.

Кёртис подал руку мне; в его взгляде, оставшимся глубоким и проницательным, горели огоньки искреннего любопытства и, кажется, некого азарта — возбуждающего и сладкого.

— Верно, я Елена Гостлен, — наконец, отойдя от шока после увиденной смерти, я протрезвела и привыкла к голубой фигуре сына мафии, улыбаясь уголками губ. Бирюзовые волны, мгновенно посветлев, принялись оплетать тело Револа, лаская щеки и макушку.

— В тебе есть сила, — Кёртис пожал мою руку и, игриво надувая губы, показал кулак в знак уважения. — Очень чувствуется. Такой моральный стержень и… сильная энергия, аура сильного человека. Будем знакомы. А ты?

Он перевёл взгляд на Эйдана. Камень Эйнари подсвечивал заворожённые очи и веснушки на кончике ушек.

— Эйдан Тайлер, — собравшись и состроив «мужика», Тайлер пожал руку Револу, да с таким напором, что даже вены на ладони взбухли. — Можно просто Эйд.

Сощурив глаза, Керт закивал.

— В Силенту тебя называли Огнём, это я точно помню, — он вновь усмехнулся, поглядывая на сияющий жезл, — приятно познакомиться, Эйдан, — затем Револ перевёл взгляд на не менее заворожённую Телу, что хлопала своими большими глазами. — А тебя как зовут, малышка?

— Телагея Марати! — оживившись, прокартавила Марати весело. — А это мой козлик — Юнок!

Кёртис посмеялся, точно мой папа, когда маленькая я приносила ему рисунки цветочков с ним. Смех отдавался теплом внутри, звенели в висках молоточки ностальгии, а сердце вмиг успокоилось. Было в Револе что-то родное, что позволяло забыть о дробовике за его плечом и неприятном статусе «мафии». Хотелось доверять Керту, следовать за ним, за его голосом и улыбкой. Такой искренней и действительно воодушевляющей.

— Очень приятно, Тела и Юнок! — прыснув, Кертис потрепал Телагею и козлёнка по головам, чуть взлохматив.

— Кёртис, — вдруг окликнул парня Эйд, — нам говорили, что ты обитаешь в гостинице…

— «Сто ночей», конечно, — Револ слегка отошёл, посматривая на мутный дырявый месяц. — По-хорошему я должен вам все о себе рассказать, прежде чем вы и впрямь доверитесь мне, как Особенному. Но не думаю, что стоять здесь и слушать мои мемуары — хорошая и эффективная идея, а мне ещё надо с вами поделиться кое-какими заметками, так что пока идём, я все и расскажу. Замётано?

— Замётано!

* * *

До гостиницы было идти довольно далеко, так что Керт оказался прав — после знакомства мы бы потеряли плюс двадцать минут, а это плохо для Броквена. Пока шли, взгляды очухавшихся призраков как обычно были направлены на нас, но в особенности на Кёртиса. Дробовик покачивался за спиной, он шагал уверено, держа голову прямо. Убрав четыре пальца в карманы брюк, Револ с явным призрением и ненавистью глядел на лужи яда, а потом на призрачный народ — с жалостью. Запах валерьяны здесь ударял в нос, также как и ароматы блюд, что аппетитными дорожками гуляли над трубами. Летали консьержи с полной грудой улетающих в дымку чемоданов, выглядывали с балконов горничные, высыпая содержимое совка в зеленые волны. Здесь кипела довольно-таки культурная жизнь, как на курортах вблизи твоего отеля, где обычно продавалась кукуруза и картошка фри. Ох уж эти воспоминания о юге! А Кёртис хорошее местечко для проживания в призрачном Броквене выбрал, — спокойное и стерильное, без посыпки в виде алкоголиков.

— Моего отца звали Гуэрино Револ, — начал Кёртис, вдыхая полной грудью запах еды и лекарств. — Мать была американкой, а он итальянцем. Когда появился я, мама стала отстраненной и скрытной, стоило Гуэрино совершить криминал. С каждым годом и преступлением мать моя сходила с ума и в итоге полегла с шизофренией. Меня оставили с отцом, а я и рад был, он меня баловал и любил, ну, как мне казалось. Когда я окончил младшую школу, Гуэрино собрал знакомых друзей и создал криминальное объединение — мафию «S. P. R»., что расшифровывается как «Sangue. Passione. Rose» или же «Кровь. Страсть. Розы». Ну, название говорит само за себя, в ней состояли те ещё фетишисты и уроды. И представляете, мне приходилось вечно менять школы и общество, скрывать профессию своего отца, и иногда даже наблюдать за тем, как они готовились к очередному кровавому спектаклю.

По спине пробежался холодок. Подумать только… подросток, совсем ещё мальчишка смотрел на то, как непонятные дядьки вытирают засохшую кровь с кинжалов, выпивают вино за мешки денег и собирают ружья в чёрные кожаные сумки. Это же травма на всю жизнь, а потом и организация своей мафии по стопам отца! А ведь Кёртис не был похож на того, кто готов продолжить дело горе-папаши.

— Но я был не шибко заинтересован в делах мафии, — продолжал размеренно Револ, перешагивая плесневелые цепи. — Даже не любил все то, что делал отец с его дружками. Было больно видеть, как они стремятся облапошить и расправиться с Броквеном, в то время он и так находился в состоянии кризиса. Отец надеялся, что мне нравятся дела мафии, но я пошёл против течения — стал заниматься скрытым волонтёрством, пытаясь хоть как-то помочь горожанам, крадя деньги с грабежей и еду. Я любил наш аномальный город — спокойный и уютный. Хотелось делать его лучше, держать в тонусе. Я искренне любил свою родину, просто был одержим идеей сделать Броквен лучше, учавствовать в его делах. Я наивно полагал, что отцу нравится мой патриотизм, а потому старался и для мафии тоже. Достигнув восемнадцатилетия, я решился на свой первый протест, мирный, заметьте. Ну, а мной просто хотели воспользоваться.

— Гуэрино все-таки устроил погром на площади? — сипло поинтересовался увлечённый рассказом Эйдан.

— Планы того дядьки мне не нравились… — Телагея тяжело сглотнула, смотря за прыгающим Юнком.

— Не волнуйтесь, площадь на Вашинг-стрит цела, а значит, планы Гуэрино провалились. Вся мафия сгнила в тюрьме за попытку теракта. Кто-то свыше отомстил за меня. Но… месть местью, а ненависть к предателям и подобного рода злодеям осталась со мной навсегда. Я терпеть не могу таких людей, готов казнить каждого лично, кто захотел навредить моей родине. Один из таких вновь появился в Броквене.

— Отец… — прошептала я. Подувший ветер унёс это прозвище с собой, сквозь силуэты призраков и ветви деревьев вместе с опавшими листьями.

— Именно, — Кёртис нахмурился, кивая. — Этот подонок что-то задумал, он точно намеривается снести Броквен ко всем чертям. Пускай и давно умерший, я не потерплю таких выродков на своей земле. Я готов умереть во второй раз, лишь бы народ не мучался, лишь бы город остался спокойным, и без этих заблудших душ. Лучше умирать за призраков во второй раз стоя, чем на коленях. Наверное, поэтому одной ночью в груди почувствовалось жжение осколка Особенного.

— Кажется, твой патриотизм и любовь к родному краю пробудили особую силу, способную противостоять Отцу, — подметила я, подмигивая.

Можете говорить что угодно, но патриоты и любители народа и родины — действительно настоящие борцы, они сильны духом, как ни один рыцарь. Протесты темнокожих, Восстание декабристов… Люди, устроившие такие революции — правда особенные. В Кёртисе есть этот огонь и сила духа, — такая яркая и приятная, что от неё щипает глаза. Он говорит о нашем грешненьком Броквене с такой душой и открытым сердцем, признания нашему городку льются из его уст тёплой рекой, от него передаётся привкус металла во рту — соленый, как пролитый за правосудие пот, и сладкий, как губы статуи Свободы. Детское сияние Телы и твёрдый патриотизм Кёртиса зажигали в нас с Эйданом свет. Свет, что прорывается сквозь легкие, заполняет до краев сердце.

— Угу, думаю, всевышняя магия Броквена тоже так подумала, — согласился Револ, смотря в небо. — Всегда мечтал спасти наш город… от сгнившего правосудия, утонувшего в собственной лжи.

— И мы его спасём, товарищ Револ! — крикнула с солдатской твердостью Телагея, подлетая в Керту. — Главное найти Особенных быстрее Отца, а там уже все по маслу пойдёт!

Кёртис ухмыльнулся, давая пять Теле.

— А ты не из робкого десятка, Телагея! — подметил он, показывая «класс». — Вот этот настрой я обожаю!

— А как же? На войне соплям не место! — улыбнулась во все зубы Марати, гордо выпрямляя плечики.

— Это правильно, — согласился Револ, не сдерживая короткого смешка. — О, а вот и моё лежбище!

Он, шаркая ружьем за спиной, указал на большое, выделяющееся из общего потока отелей здание. Оно было похоже на высокий корабль, с тонкими, ветвистыми столбами вокруг, точно когтистыми лапами рейка[16]. Окна расположились в один единственный ряд, где сорок окон, а значит, сорок этажей. По блестящим кирпичам катились золотые струйки с медных труб. В окнах мелькали… помехи, как на старом телевизоре, вышедшим из строя вследствие чего-то потустороннего. На фоне оконных помех мелькали голубые силуэты призраков, что, видимо, хотели куда-то выйти, либо готовились ко сну — беспокойному и пустому. На крыше расположилось множество жёлтых фонарей, изогнутых и палящих прямо в призрачных птиц и рыб. От здания исходил еле уловимый запах плазмы, что смешался с соблазнительным ароматом французского мяса, с нежной сырной корочкой наверху и горячей картошкой в майонезе снизу. Кажется, я знаю, чем накормить Эйдана и Телагею. Вот как хорошо, будет полноценный, не знаю какой по счету, обед, а не эти ваши чипсы.

— Ого, какой большой! — пролепетала Тела, на мгновение взмывая вверх и осматривая блестящее покрытие гостиницы.

— Как говорится, сомнительный раритет — тоже раритет, поэтому я проживаю здесь за красивые глазки, — отшутился Кертис, а в глазах его отразилась неоновая вывеска «Сто ночей».

— Да за твой боевой настрой тебя хоть на Титаник сади, Керт! — присвистнул Эйдан, поправляя повязку на голове и подходя к двери, что была сделана из красного дерева. — Если бы я имел тут хоть какую-нибудь шарашкину власть, продвинул бы тебя на выборы мэра! Таких, поверь, в Броквене сейчас не хватает.

— А вот если мы разберёмся с Падре как можно скорее, способом революции из Особенных — городская власть во будет! — Керт раскрыл дверь, пропуская всех нас внутрь.

— Если разберёмся с Отцом, власть лучше не станет, а вот природное и смертное состояние… вполне, — хихикнула я, покатываясь по бархатному красному ковру.

— Ох уж эти зажравшиеся жирные сынки депутатов, — вздохнул удрученно Эйд, вспоминая мэров Броквена с тридцатью третью складками жира.

Нас встретил почти пустующий ресепшн. В просторном и широком, каждый малейший вздох здесь отдавался эхом. Сбоку была извилистая темно-деревянная лестница, которая вела одновременно наверх и вниз, очевидно, к столовой. Светские стены увешаны картинами почти одинаковых пейзажей — туманная поляна и озеро, с грозными серыми тучами. В самом углу около стойки ресепшена с сухой дрожащей девушкой расположилась самая маленькая картина — портрет пары. Лицо мужчины на нем было бледным, иссохшим, темные волосы казались соломой пугала. Женщина выглядела более твёрдой, но все такой же безжизненной, с вьющимися серыми волосами и потрескавшейся кожей. Глаза у обоих оказались замазаны чёрной кляксой. У меня появилось удушающее чувство, что, пусть и без глаз, они мне смутно кое-кого напоминали.

Кёртис, быстро обменявшись с призрачной девушкой парой фраз, отвёл нас наверх, на двадцать четвёртый этаж. Как оказалось, Револ жил на этом этаже. Плюхнувшись на чуть смятую белесую постель, уставившись в разбитое зеркало туалетного столика напротив, мы параллельно наблюдали, как Керт летал туда-сюда. У меня даже в глазах раздвоилось, уж очень активно он маячил по темным синим покоям. От его движений на душе вдруг сделалось не спокойно. Кёртис явно что-то пережевывал в голове, и я догадывалась, о чем, точнее о ком он думал. Явления смога в Броквене стали ещё хуже; только вспомните это полчище зубов и тину по всему телу, а ещё странную фразу «Filii Eius». Меня не покидало чувство тревоги от надписи Отца, подозрение жгло изнутри. Так хотелось разобраться во всем этом, расставить по полочкам, но пугало то, что истина могла оказаться страшной и кровавой. Голос, будто из прошлого, кричал мне, что я обязана сделать истину не плачевной. Но от собственных сомнений о том, смогу ли я истребить Детей Отца и разрушить новые планы этого невидимого злодея, становилось тошно. Хотелось бить себя по щекам, обзывая тряпкой и трусихой, ведь это же мой народ, он под моей защитой. А защита боится чего-то неизвестного… Позор.

Кёртис вдруг остановился. Глубоко вздохнув, он закрыл плотные шторы, оставив нас в синем мраке, будто на дне океана (а мы туда без единой зацепки и шли). Затем Револ откинул дробовик, расстегнул пуговицы на груди, и уселся на маленький чёрный пуфик около столика, сложив руки в замок.

— Память у меня, конечно, провальная, — усмехнувшись, склонился Керт. — Я даже не помню, как звали мою мать. Но у меня память плохая с детства, от матери досталась. А вот у остальных призраков развилась с прибытием в Броквене настоящая амнезия.

Я окоченела.

— В смысле? — чуть ли не вскрикнула я, сжимая ткань сарафана.

По бледному, чуть светящемуся голубым лицу пробежала мрачная тень.

— Вы ведь знаете, что в тумане содержится яд, который кошмарит и оседает на призраках?

Мы втроём кивнули, а Юнок скрипнул ножкой кровати, жуя одеяло.

— В состав яда входит не только так называемый мной гормон гнева, но и некие вещества, что затуманивают рассудок призракам, — Кёртис принялся глядеть на нас исподлобья, время от времени облизывая губы и ковыряя ногти. — Вспомните-ка, вам кто-нибудь говорил, что не хочет покидать Броквен?

— Рыжий Бес… — вдруг заговорил Эйдан. — Бандит, который подсказал нам дорогу до тебя, говорил, что не хочет помощи и что ему здесь хорошо.

— В-о-от, — Керт заводил указательным пальцем. — Призракам не хочется покидать Броквен из-за того, что они забыли свою жизнь. В прямом смысле. Я много кого спрашивал, разговаривал… и все, все до единого говорили что-то вроде: «Меня держит в Броквене власть, я его». Ничего не напоминает?

Телагея сглотнула, распуская взлохматившиеся хвостики.

— «Каждому нужен Отец. Отец обещан нам, а мы обещаны ему» — прохрипела Марати, повторяя слова ведущего Танцев на костях.

— В яблочко, — щёлкнул Револ, прекращая ковырять ногти. — Этот хрен вместе с гормоном гнева смешивает вещества, которые сламывают мертвых. С каждым всплеском они постепенно забывают свою жизнь: как, где, и в каком году они родились, забывают свое окружение, работу, хобби, заботы, и самое главное — семью. Это словно гипноз; ядовитое вещество заставляет забыть жизнь и вживляет в мозг совсем другое, а именно то, что им нужен Отец, они его и без него они никуда.

— Так вот почему призраки так муторно выглядят, — подметила я, расстегивая рюкзак, чтобы достать успокоительные таблетки. Дышать становилось потихоньку трудно. — Они помнят только свою мертвую жизнь.

Кёртис кивнул, отдирая ноготь с безымянного пальца.

— Теперь давайте обратимся к логике, а точнее даже правдивой логике. В яд гормон гнева Отец может вживать только по одной причине: чем больше в призраках беспощадного живого гнева, тем эффективней они теряют свою человечность. Чем чаще преобразовываются их тела, тем сильней они становятся. Когда слизь покроет цепи до талии, призраки превратятся в сильных гневных воинов и останутся такими навсегда. Предположительно, сильная злость и уродство нужны Отцу, чтобы создать армию, которой он может управлять, которая будет слушаться только его. Забывчивость нужна нашему злодею наверняка для того, чтобы в конец запудрить мозги, и никто бы из призраков не смог встать против него, ну, кроме Особенных. Получается, такая армия звериных и преданных призраков нужна ему явно для какого-нибудь бунта. Хуже, для апокалипсиса.

Не успев поддаться расслабляющему эффекту от таблеток, меня передернуло. Сразу вспомнилась фраза того бандита близь проклятой рухляди: «У него есть сотни последователей». Аргументы у Кёртиса были весомыми и логическими. Мы втроём не находили места, не было ни одного сомнения, что яд был предназначен не для апокалипсиса. Вспомнить гусеницу — она же мгновенно превратилась в маленького воина, беспощадного и злого. Волны мои потемнели, кончики задергались, волны превратились в синие дорожки. А вот для апокалипсиса магию я ещё не тренировала. Одна беда покрыла другую. Вот это Броквен влип, конечно…

— Город давно погибает, а Отцу все сходит с рук, — глубоко вздохнул Револ, посматривая на колыхающиеся шторы.

Было слышно наше тяжелое дыхание. Городской гул улиц за окном напрягал, окунал в мысли о том, что это все может вскоре разрушиться. Здания превратятся в руины, запахнет кровью, а от человечности мертвых ничего не останется… может, Эйдан окажется последним другом, с которым я познакомилась.

Где-то в кармане рюкзака пискнул мой смартфон. Все оживились, а я полезла в маленький карман, достала чёрный телефон. На экране высветилось без десяти трёх ночи и сообщение от… мамы.

— Здесь ловит сеть? — изумился Эйд, вставая.

— Иногда, — Кёртис так же поднялся, пододвигая пуфик обратно под стол. — От Ситжи доходит. Там находятся умершие с двадцать первого века. Ну, я и поставил маленькую антенку на всякий пожарный.

Глазки Телы заблестели, только я ввела пароль и высветилась яркая картинка обоев.

— Ого, вот это штуковина! — она села позади меня, замораживая кожу на шее. — А кто тебе письмо прислал через… это?

— Мама… — мои губы задрожали, только прочитала множество каждодневных сообщений от своей матери.

Мамуля: доченька, как ты?

Мамуля: Лена, как дела?

Мамуля: доча, я переживаю за тебя. В «Типичном Броквене» и «Подслушано в Броквене» написали, что могильные плиты и землю снесло ветром, а здоровье граждан ухудшается… вроде как из-за воды. Напиши, пожалуйста.

Я прочитала СМС вслух. Ребята заметно удивились, Кёртис чуть не уронил дробовик.

— И в живом Броквене… — Эйдан прикусил язык, стирая пот с висков.

— Он и там и там, — мрачно подтвердил Револ, перезаряжая ружьё золотыми пулями. — Отец и живой не оставил. Надо спешить.

Телагея, шмыгая сопливым носом, подлетела к Керту, дергая за воротник.

— Кёртис, ты знаешь, как нам выбраться из Кабака? — вопросила она робко. — Я не знаю других выходов, кроме старого дома.

Кёртис весело фыркнул, подмигивая Теле.

— А то, я даже разобрался, как выйти к Лайланду. Робин Гуд с барахолки, ей Богу!

Пока Эйдан собирал вещи и доедал мясо, которое нам любезно выкрал Керт, я, сдерживая слезы и боль в груди от волнения, написала маме ответ:

Я: со мной все хорошо, мам. Да, дела в Броквене плохи, но я нашла отличную команду, я не одна. Здесь пропадает сеть, так что я не могу часто писать. Кажется, мы близки к разгадке. Люблю (^ω^)

* * *

Кертис правда знал, как выйти из Кабака другим способом; аномальное место было устроено иначе, чем Этис со своим красным барьером. К Лайланду, как нам сказала та тетка с каморки, надо идти через еловый и кедровый лес, а он тесно прилегал к западной части Кабака. К слову, мы почти находились у выхода. Кёртис, иногда травя старые смешные анекдоты про стрекозу и бар, вел нас через центральные улицы и кварталы. Все они так же пестрили неоновыми огоньками, гуляли призраки, но… чужие взгляды не прожигали нам лбы. Они словно перестали замечать нас, наплевали или даже забыли. После рассказов Револа становилось жалко умерших до безумия; из их памяти стёрли все тёплые моменты из жизни, радости и мимолетные печали, убрали настоящие эмоции. Воспоминания из жизни — единственное, что осталось у скованных призраков. Мало того, что они забыли свою жизнь, так ещё и их самих забывали спустя сорок дней. В Броквене после сорока дней жители игнорировали главную аномалию. Все броквеновцы знали, что каждый день к ним приходит умерший в надежде на встречу, но их игнорируют. Теперь же в голове у бедных призраков наверняка были мысли только об Отце и об… его планах. Честно, мы с Эйданом молились, чтобы бабушка и Филса дай Бог стали какими-то особенными. Эйдан не мог представить, что его бабушка тоже превращается в бесформенное чудовище, подчиняющееся злу. Он всю дорогу тревожно шептал мне, что ему страшно за бабушку, он не может представить, как она мучается. Эйд… даже немного поплакал, говоря о том, какой он никчемный сейчас. Молясь за здоровье маленькой Филсы, что не повзрослела вместе со мной, я утешала его, обнимала и даже целовала в щеки, ну так, по-дружески. Говорила, что он самостоятельно провёл исследование и сам отправил нас в город призраков, а я шесть лет боялась ногой ступить за железную табличку «Броквен». А Кёртис добавил, что Эйд совершил героический поступок, вмешавшись в дела Броквена.

Знаете, с Кертом было так спокойно, я чувствовала себя в безопасности. Кёртис казался каменной стеной, прочной и сильной. Слова поддержки не наводили на слезы, а разогревали огонь в сердце, внушали в голову слова «я действительно все смогу». Улыбка у Револа была как у заботливого старшего брата, — лучезарная и искренняя. В нем не оказалось ни капли уныния, только твёрдая уверенность в победе над Отцом. Кёртис напоминал луну — маленькую, но спасающую большую планету. Общаться со смелым призраком было экстазом, честное слово. Кажется, мы просмеялись от анекдотов до самой границы, старых ворот, что вели в густой мрачный лес.

Когда дошли, все превратилось в сплошную заброшенную улицу. Снова те же одноэтажные дома, деревяшки которых оказались выжжены, рыхлая земля под ногами, сырая, пахнущая пресностью. За невысоким заборчиком с колючим острым фасадом прорастали длинные ветви кедра, колючие, со сгнившими шишками, по которым ползали призрачные, редкие жуки и черви. Ночное небо, будто покрывало, покрыло собою лес, оставило тусклые звезды вместе с малюсенькими карасиками, запутавшимися в колючих высоких елях. За хилыми полу открытыми воротами виднелась тропка, чистая, никем не протоптанная. Невысокая трава покрылась паутиной, над ней летали сгустки бледно-синей дымки. Дрогнув, бирюзовые волны поплыли вперёд, оставляя за собой светящийся свет. Видимо, это и был наш второй ориентир. Хотя я не просила…

— Ого, какая у тебя умная брошь, Селена, — присвистнул Кёртис, вновь забывая моё имя. Что ж, придётся ему тренировать память. Ничего, привыкну!

— Елена, — осторожно поправила я, прыснув. — Никогда не могу предугадать их поведение.

На щеках Кёртиса проступил румянец. Он даже не заметил, как по его ботинку проскакал Юнок.

— Черт, лучше мне вообще не говорить, — Револ прикусил щеку, шагая вперёд нас.

— С кем не бывает, я до сих пор не могу запомнить фамилию учителя по математике, а ведь я самый выдающийся ученик в Броквеновской Гимназии! — Эйдан нервно улыбнулся, голос его еле слышно задрожал, хотя шли мы по пустой тропинке, в лесу даже не было ни одной мертвой души, а впереди плыл человек с оружием.

Телагея облетела Тайлера вокруг и вопросительно покосилась.

— Товарищ Тайлер, вы чего? — она часто захлопала ресницами, беря палец в рот.

Эйдан истерично хихикнул, вцепляясь в Кёртиса, как в спасательный круг, только мы зашли в лес, каждое дерево которого обвивали наши волны и дымка.

— Бабая увидел? — икнул Револ.

Я усмехнулась, кладя Эйду руку на плечо. У него тело тоже дрожало. Ягнёнок.

— Отца здесь нет, успокой…

— А-ах, у меня агирофобия… — Тайлер проглатывал каждое слово, плетясь по тропинке и всматриваясь в каждый ободранный ствол зловеще-зеленой ели, чьи иголки проходились по макушке.

Я думала, Телагея сломает язык, пока произнесёт слово вновь. Лицо Керта стало похоже на камень.

— Кто?

— Эм, ну, б-боязнь дорожек, — прокряхттел Эйдан. — Когда я был совсем маленьким, меня пугали длинной дорогой, которой нет конца. Однажды я заблудился в Вечноплакучем лесу и никак не мог найти выход, я буквально заблудился в трёх соснах, но мне казалось, что я вышел на ту самую дорогу. У меня тогда чуть не случился инфаркт!.. С тех пор я и боюсь таких… тропинок.

Оказывается, Эйдан не только любит чипсы даже с уксусом, но ещё и у него боязни специфичные. Во дела! Поэтому я и никогда не слушала страшилки про красную руку и белье на стуле. Помогло!

— Если долго смотришь на тропинку — тропинка начинает смотреть на тебя, — с мудрым видом произнёс Кёртис. — А ты представь, что идёшь по дороге для того, чтобы найти в пути…

— Самые лучшие чипсы на свете! — взвизгнула весело Телагея.

— Да, думай о чипсах! — прозрел Керт, поворачиваясь к Эйду. — А мы твои самые сильные спутники, которые инфа-сотка доведут тебя до конца. Тала, Елена, возьмите беднягу за руки, я буду идти на шухере, так сказать!

Эйдан вмиг перестал трястись, только моя тёплая рука обвила его шершавые пальцы, а рука Телы обвила другую. Но, казалось, именно моё первое прикосновение его успокоило, вбило в колею, вернуло ту прежнюю смелость. Эйд кашлянул, сделал что-то наподобие улыбки и сплёл свои пальцы с моими. Температура у него, конечно, знатно понизилась, как труп!

Дальше мы шли почти молча. Кёртис посвистывал мелодию Bеаtlеs, Телагея набирала завядшие одуванчики и ромашки с тропки, Эйдану я все-таки достала чипсы из рюкзака, а сама разглядывала небо, заслонённое густой листвой. Чем глубже мы заходили в лес, тем странней он становился. Месяц в небе синел, округлялся и наоборот. Звезды закрыли уже светлые облака, перистые, тонкие, точно человеческие вены. Тропинка в лесу менялась с земляной на асфальтную, трава превращалась в подобие газона, да и цветочки… светились жёлтым, маленьким светом. Запахло мелом и розмарином, таким старинным, опьяняющим, что сковывал каждую клеточку тела. Средь густых елей, что с каждым километром обламывались, виднелись призрачные силуэты оленей, лосей и белок. Они были словно помехи, быстро промелькивающие фигуры; размытые, бесформенные, с искривлёнными мордочками они пробегали мимо деревьев, задевая листву и сверкая белыми глазами в нашу сторону. Со временем меня замутило, как и остальных. Дым, что шёл с той стороны, смешивался с синей дымкой, от него несло костром и порохом. Мысли путались, глаза потихоньку слипались, а редкий шорох кедров гипнотизировал слух. Лес оказался настолько затягивающим в омут забытья, что нам было все равно абсолютно на все. Такое чувство пустоты, какого-то помутнения странно влияло на нас и всю окружающую атмосферу. Тишина, мертвая и хищная. Лес, дремучий и странный. Чертова тропка, светящаяся и аккуратная. А ещё небо, аномально посветлевшее, небо.

Пройдя ещё несколько метров, деревья совсем обломались, остались только срубленные остатки. С коры стекала коричневая смола, будто талый шоколад. Кольца были светлыми, кое-где светло-коричневыми. Увидев стекающую жидкость, я осмелилась провести по кольцам пальцами. Затем, не знаю почему, принялась считать, сколько лет елям. Когда дошла до последнего кольца, рассудок протрезвел.

— Ребят, — простонала я, указывая взглядом на обрубленное дерево.

Прекратив плестись по каменному асфальту, товарищи вдруг остановились, глаза приобрели оттенки жизни. Даже у Телы, Кёртиса и Юнка.

— Этим деревьям 345 лет… — я напряжённо сглотнула, ощущая странную ностальгию.

— Восемнадцатый век… — подтвердил озадаченно Эйдан. — Ой, смотрите, что там за туманом?!

Эйд, чуть не поперхнувшись собственной слюной, указал на место, что недавно было покрыто туманом, белым, грязным, но не ядовитым. Только мы обернулись, клубы дымки постепенно рассеивались, укрываясь за… домами. «Снова деревня» — могли подумать вы, но нет, это была вполне себе городская улица, только совершенно не похожая на улочки города призраков. Мы будто вышли в живой Броквен; старинные, но крепкие на вид дома из коричневых кирпичей и украшенные белыми узорчатыми колоннами стояли рядом друг с другом. Журчала вода в белых фонтанах, стояли пустые темные кареты со спящими лошадьми, клумбы с яркими петуниями украшали город. Светло-серая каменная дорога оказалась промокшей от дождя, пахнущей приятной сыростью. Небо вмиг окрасилось в утреннее, серовато-голубое, с бледным месяцем. Чувствовалось раннее-ранее утро, часа четыре.

— Так, а вот этого я не помню, — поступь Кёртиса стала тяжелой. — Здесь же была поляна, я тут обычно свою любимую чёрную смородину собирал.

— А может мы заблудились и, перепутав тропинки, вышли к другому пути? — Телагея встала около озадаченного Кёрта. — Знаешь, товарищ Револ, ты же все ещё человек, мог заплутать…

— Но Пелагея, путь к Лайланду я не мог забыть, как бы это иронично не звучало, — Кёртис потупил взгляд, медленно подходя к клумбам. — Ну не было здесь этой улицы!

Эйдан принялся осматривать дома, открывать скрипучие двери.

— Ребят, это заброшенная улица, тут никого нет… — Тайлер прикусил губу, закрывая дверь в мастерскую ритуальных услуг, судя по гробам за чумазым стеклом.

Я же все никак не решалась подавать свои догадки из-за большущего, неприятного кома в горле и быстрого сердцебиения. Юнок игрался с моими волнами, яркими, резвыми и будто сумасшедшими. Опять. Опять магия Призрачной броши сошла с катушек, стала ядерно-яркой, снова вела в какое-то двухэтажное, явно авторитетное здание. Пульсация броши отдавалась в груди, ломило спину, а магия опять не слушалась, суетясь около этого проклятого дома. Я прикусила щеку до крови, металлический кислый вкус усугубил чувство тревоги. Все моё нутро тянулось к зданию, ноги хотели дотащить мою тушу как можно скорее. Я хотела контролировать рассудок, но получалось плохо. Магия призывала пойти вслед за ней, уловить знакомую ауру рода.

— Кажется, моя магия учуяла особенное место, — нервно хихикнула я, будто ума лишенная, — м-мне надо идти…

Ребята встрепенулись, особенно Эйдан и Телагея, явно догадываясь, к чему это может привести. Я тоже догадывалась.

— Хэй, это может быть опасно, — Кёртис опасливо придержал меня за плечи, чуть потряхивая. — Лена, мы же не знаем, есть ли тут одичавшие. Придержи коне… Елена!

Я, сама не понимая того, полностью очарованная магией, высвободилась от широких рук Револа, побежав к дому. Я бежала так быстро, не успевая запыхаться. Слышала возгласы ребят, далекое блеяние. Но гул волн заглушал любые звуки, ведя к зданию. Черт, я не могу контролировать это!

Я подбежала к зданию, от которого пахло старыми газетами и свежим запахом моря, запахом Призрачной броши. Пальцы извивались, словно паучьи лапки, прикоснуться к потрепанной золотой ручки двери категорически не получалось. Волны оплели ручку и распахнули пыльную тяжелую дверь. Я еле успела отскочить, а затем, взявшись за край двери, заглянула в проём. Дыхание было тяжелым, хриплым. Сделала неуверенный шаг за порог, оказываясь в тусклом помещении. Все здесь сделано из темного дерева, каждый уголок освещали настенные свечки, в воздухе витала… скорбь и тяжесть, что смешалась с магией. Даже дорогие европейские ковры пропахли грустью.

Вдруг снаружи я услышала спешные, звенящие сталью шаги. Слышались тревожные мужские голоса, шорох одежды. Я мигом спряталась за дверь, понимая, что это не Эйдан и не Кёртис с Телагеей. Сердце быстро стучало, тело покрылось холодным потом, я изо всех сил пыталась сдержать своё частое громкое дыхание, прикрыв рот рукой, дрожащей и побледневшей.

В дом спешно зашли трое мужчин в чёрных мундирах с серебристыми поблескивающими погонами, в синих брюках и звенящих высоких сапогах. Держа в руках темно-бежевый пергамент, они подошли к кабинету; это было маленькое помещение, с двумя стеллажами, заполненными книгами и свитками, а посередине расположился стол из синего бархата. Подрагивала свечка, колыхалось красное перо в медной чернильнице. Картина, подсвечиваемая сбоку, будто исказилась; лица графинь смазались, масло словно подтаяло, выцвел искрометный блеск. Кабинет выглядел поникшим, потухшим. Даже утренний свет из окна просто впитался в узорчатые обои.

Бледный мужчина с каштановой бородой, сняв фуражку, беспокойно произнёс:

— Госпожа Сабо, сударыня, мертвые ждут вас.

В некогда пустовавшем кабинете появилась Сабо Гостлен. Она сидела за бархатным столом, абсолютно серая и поникшая; пепельные волосы растрепались, на плаще осели катышки, рубашка помялась под ремнями. Некогда смуглая кожа побелела, обнажила мешки под глазами и четкие скулы. Глаза женщины остекленели, губы посинели, а бирюзовые волны вокруг неё потемнели. Она сидела за столом в окружении тех самых пятерых людей. Люди выглядели озадаченными и встревоженными, пока Сабо рассматривала свою шпагу с синей рукоятью и серебряным лезвием, на котором запеклась кровь. Жидкость выглядела густой, почти чёрной, с зелёными пузырями, будто кровь с уже сгнившего трупа.

— Не могу поверить, — голос Сабо все так же резал, точно металл. — Как это могло случиться?.. Может, я переборщила с магией?

— Твоя магия взяла в оборот весь город, Сабо, и помешала им сокрушить город, — сказал старенький мужичок, поправляя очки.

— А сила Ромба?.. Вы точно не заметили чего-то странного, может, какой-то дефект?

Люди отрицательно покачали головами.

— Ты сама видела, как магия Ромба осветила город. Из-за него же сразу появился Круговорот Того Света, и тут же забрал всех, — рыжеволосая дама кусала пальцы.

Сабо глубоко вздохнула, сжимая рукоять шпаги.

— Так почему же спустя целых две недели сила почвы дала сбой?.. — Гостлен потёрла переносицу, игнорируя тяжелое дыхание людей в форме. — Самое главное, как так вышло, мы же все делали правильно. Магия должна была сокрушить мертвесилу окончательно, и она это сделала. До поры до времени…

Люди огорчённо вздохнули, опуская яркие взгляды. Никто не мог ответить на вопросы Сабо.

— К сожалению, без него мы теперь этого не узнаем. Надо это принять, Сабо, — прошептала хрипло женщина в шляпке, обнимая Гостлен за плечи.

— Госпожа Сабо, господа Особенные, вас ждут, — повторил бородатый мужчина.

Сабо содрогнулась, поднимая глаза.

— Конечно, — просипела она, а затем обратилась к друзьям. — Прошу, идите, я сейчас явлюсь.

Люди в последний раз обняли Сабо, потом поплыли вслед за стражей.

Гостлен осталась одна. Она принялась рассматривать окровавленный клинок, пристально, потирая кончиками пальцев. Вдруг на запекшуюся кровь упала капля. Губы Сабо еле заметно задрожали, а по аккуратной щеке покатилась слеза, одинокая и горькая. Женщина шмыгнула носом, растирая большими пальцами кровавые корочки.

— За что ты так с нами?.. — прошептала она, утирая костяшкой вторую слезу.

Оставив шпагу у стеллажа, Гостлен встала, вытирая платком влажные дорожки. Взяв оставленный пергамент, Сабо двинулась к двери. Я прислонилась к холодной стене так, чтобы женщина меня не заметила. Только она распахнула дверь, я поспешно вышла за ней.

Я вместе с Сабо вышла уже не на пустую улицу, а на заполненную площадь, что разрывалась от возгласов и лязга цепей. Улицу заполнили уже так знакомые мне призраки; бледно-голубые, с белыми глазами и толстыми, пока что ещё не ржавыми цепями. Они взволнованно шептались, со страхом оглядывали себя и остальных. Особенные ждали Сабо на небольшой деревянной сцене с таким же длинным стендом. Поднявшись, Гостлен пару раз кашлянула, кивая товарищам позади.

— Тишина! — крикнула басисто стража по бокам, ощущая призрачное давление.

Только призраки затихли, переводя тысячи пустых глаз на Сабо, она, глубоко выдохнув, громко и ровно начала:

— Дорогие усопшие жители! Сегодня, десятого мая 1730 года Круговорот Того Света не явился, чтобы забрать вас. Смерть не увидела наш город спустя две недели после Ночи Активации. В эту страшную ночь моя магия защитила город от погибели, а Ромб Освобождения отдал погибших Смерти и закрыл путь мертвепризракам во внешний мир. Но мною и Особенными было обнаружено, что почва нашего города испортилась. Предположительно передозированная неизвестной мне магией, почва стала аномальной и отныне… усопшие будут сковываться цепями после девяти дней.

Послышался суетливый шёпот толпы. Гул постепенно нарастал, но от криков стражи все вновь ненадолго успокоились.

— К сожалению, этот аномальный феномен не изучен мной, я правда не знаю, как предотвратить это. Сейчас, прямо на этой площади я откровенно откроюсь перед вами. Я, Сабо из рода Гостленов, не могу восстановить прежнюю гармонию между мирами на этой земле. Почва на этих землях испорчена, а это значит, что город изменится.

— Что вы имеете в виду? — крикнул кто-то из народа.

Сабо тяжело сглотнула, затем развернула свиток, окунула перо в чернильницу и что-то подписала. Её вердикт сотряс весь город:

— Могучая ива сгнила. Гармония сломалась. И город навеки сломлен. Теперь это не Виллоулен. Отныне имя сломленному городу — Броквен!

Вновь поднялся громкий гул. Послышались рыдания и крики. Через звон в ушах я инстинктивно повернулась к горе, на которой стояла ива. Зрение вдруг стало острым, я чётко увидела некогда волшебное дерево.

От ветвей оторвались последние сухие листики. Ветви ивы скрутились, стали похожи на извилистых змей. По темному мертвому стволу стекали частые струи синей жидкости, а впитывались они… в светящуюся ядерно-зелёным землю, растворяясь в испорченной почве.

Загрузка...