Броквен. Город призраков

Глава 20. Разматывая клубок Броквена

В глазах промелькнули фиолетовые искорки перламутра, только мы шагнули через врата. Создалось ощущение, что мы прошли через невидимую пленку, что оставила на одежде серебристый иней. Почувствовался слабый озноб.

Телагея медленно опустилась на землю, из приоткрытого рта пошёл густой пар; Милтон шумно выдохнул, поправляя очки обоими руками, а Мартисса и Кёртис опустили руки и затаили дыхание, рассматривая гладкий асфальт с ростками травы и каплями яда. Я и Эйдан замерли, глаза у нас сделались по пять монет. Ого…

Так, успокойтесь, Отца мы не увидели. И потасовку тоже не увидели. Удивление и боязнь испустить лишний вздох крылись совершенно в другом.

Гадальный проспект… очень отличался от других Уровней Холма. На широкой наклонной местности располагались хаотично и далеко друг от друга шалаши из темных синих и фиолетовых тканей, дерева и листьев, с которых стекали зеленые капельки. У каждого шалаша росло только одно бирюзовое светящееся деревцо, цветы голубых глаз были совсем молодыми, только зацветающими. Множество оленей спало прямо у сооружений, рыбки тихонько шуршали ветками и лианами, а птицы будто остолбенели, смотря только в одну сторону — на храм То Хомы.

Именно на Гадальном проспекте обитали все астральные сущности, с вытянутыми конечностями и чудными острыми головными уборами. Снежинки и шлейфы серого дыма плыли над дорогами, не спешили подниматься к моей магии. Духи сторожили каждый уголок проспекта, помогали призракам, внимательно следили за их состоянием и переодически глядели сквозь купол.

Несмотря на дальность расположения шалашей, лавки были строго распределены по виду гадания. С левой стороны — постройки с серыми тканями и белым деревом, там занимались гидромантией, хиромантией и гаданием на костях. Были чугунные котлы с темно-синей жидкостью, в которой плавали кусочки золотой фольги. Призраки в кружевных мантиях монотонно водили кончиками пальцев по водной глади, от легоньких движений поднималась дымка, взвинчивая остатки волос, похожих на солому. Сотрясались глиняные горшки и сосуды из разноцветного стекла, из них поднимались фиолетовые пузырики. Колокольчики звенели медленно, выдерживая паузу, пока вещуньи что-то шептали над водой.

Шалаши, где занимались хиромантией, были увешаны изображениями и фигурами самых разных рук. Картонные, каменные, хрустальные… находились руки на любой вкус, линии на ладонях светились ультрафиолетовыми оттенками, отображая на деревянных досках вокруг сооружений странные символы. Призраки с закрытыми повязкой глазами все гладили ладони, осторожно очерчивая линии, словно писали картину.

А там, где гадали на костях, они висели на деревьях, их уносили рыбы, ковыряли птицы и жевали олени. Кости окутывала дымка фамильяров, они покачивались по мере того, как опадали яркие листья. На грудах костей мертвяки выцарапывали иероглифы, цифры и мелкие закорючки. Призраки эти носили белые маски, которые закрывали лишь половину лица, а руки облачены в латексные чёрные перчатки.

С правой стороны находились лавки, где гадали на хрустальном шаре, картах Таро и рунах. Там шалаши были сделаны из пурпурных тканей и листьев папоротника.

На одних прилавках блестели на свету купола хрустальные шары. Маленькие и большие, на золотых и серебряных витиеватых подставках переливались перламутром синие, розовые и фиолетовые шары. Стояли разные статуэтки животных с бриллиантами, горели белым прямоугольные фонарики. Под ними сидели на табуретах призраки в узорчатых платках и охватывали руками шары, оставляя зигзаги. На лбах колдунов были нарисованы раскрытые глаза.

Там, где гадали на картах и рунах, развесили огромные полотна, на которых были изображены размыто любовники, смерть, король и много других рисунков с карт. Полотна развевались на ветру, пока призраки в капюшонах делали расклады на деревянных столах, чьи ножки оплели гнилые ветви ив. Вокруг влачилось много камешков и кубиков с золотыми символами и буквами, дорожки к шалашам буквально состояли из них! Они тускло светились желтым, подсвечивали бледные тела безглазых сущностей, что сидели на прочных ветках шалашей.

Но главной особенностью этого Уровня являлась атмосфера… Она пробрала нас всех до костей, мне даже казалось, что все органы перестают функционировать.

Аура этого места была непонятной. Ощущалась пустота, заброшенность и тлен. Но тусклый свет от каждого шалаша вселял предвкушение, от этого чувства дрожали пальцы, шёл пар изо рта. Казалось, в этой пустоте нас ждёт ещё одна зацепка, которая прячется за товарами, гадает вместе с призраками и шепчет с елями. В тишине средь бормотания ведуний как будто вот вот должна раздаться фраза, которая приблизит нас к полной истории Броквена. В Гадальном проспекте находились какие-то обрывки пергамента, изуродованные портреты с зелёными слезами и растянутыми ртами, части стен и бюстов, платья, камзолы, бутылки из-под рома и вина, перья и чернильницы… Я чуяла, что этот хлам как-то связан с историей нашего аномального города.

— Не пугайтесь здешнего вида, Особенные, Елена Гостлен и Эйдан Тайлер, — молвили тихо Юла и Ула, нахмурившись и чуть надув губы. Они точно прочитали наши мысли насчёт ауры. — Большинство украденных вещей находятся на Гадальном проспекте. По ним Силентийцы делают прогнозы и проверяют полученную информацию. Также это было решение самой госпожи Амабель… Не бойтесь, подходите, сущности доверяют вам.

Эйдан остановился у шалаша с исписанными пергаментами, которые охраняли молчаливые белые кентавры. Он принялся ощупывать бумагу, пачкая пальцы в чернилах. Постепенно его зрачки сужались, а уста опускались.

Тайлер повернулся к Юле и Уле, тыкая в пергамент. Стало видно, как он побледнел. Голос Эйда подрагивал. Дымка сгустилась у его ног.

— А это чьи записи?

Подул холодный ветер, призраки словно замедлились, забарахлили. Купол в глазах раздвоился, я не смогла вздохнуть. Юла и Ула впервые коротко и чётко ответили:

— Записи из дневников основателей Броквена.

Знаете, наверное, мы ещё никогда так быстро не подбегали к прилавкам. Ребята начали рассматривать пожелтевшие от старости обрывки, пробегаться глазами. На глазах Мартиссы выступили слезы, Милтон даже снял очки, а Тела безуспешно старалась разобрать, что написано.

Бирюзовые волны стали темнее, послышался в ушах звук, похожий на скрип качелей. Сердце забилось чаще, я еле сглотнула. Уже не было слышно ни шороха костей, ни песен колдунов… Только скрип и куча мыслей, а перед глазами лишь фразы и предложения из записей. Неужели я вижу то, что оставалось в секрете много лет?.. Вот бы Филса сейчас очумела! Помнится, она хотела потрогать что-то из времён основания Броквена…

— Как плохо не уметь читать! — захныкала Марати, топая ногами по асфальту из рун. — Я же все так пропущу! Нечестно-нечестно-нечестно!

Кёртис взял дрожащую Телагею на руки, протискиваясь между Эйданом и Мартиссой. Юнок запрыгал за Револом.

— Каких годов эти записи? — он сузил глаза, наклоняясь к бумагам. — Писали основатели явно не о радужных облачках и мармеладных мишках… — в его голосе слышалась тревога. Телагея ещё больше напрягалась, вцепляясь в Керта.

— После первой Ночи Активации, Кёртис Револ, — мрачно проговорила Ула, а затем взяла из рук кентавров другие записи и положила к Кёртису. Почерк был рваный, острый и размашистый, я узнала из слов только дату — 13 июля 1735 года.

Мартисса ахнула. Её вздох слился со звоном колокольчиков. А Кертис распахнул глаза, мышцы его лица напряглись.

— Итальянский… — де Лоинз поежилась, только ближе разглядев острые буквы. От этого почерка прямо разило животным, настоящих страхом. Я так обычно писала в дневнике, когда испытывала ужасную тревогу и пугалась собственных мыслей.

— Самый, самый натуральный! — согласился Милтон, судорожно складывая руки замком и переводя взгляд на Керта. Он принялся вглядываться в каждый мускул Револа, прикусывая губы, что уже успели обветриться. Затем Крейз вопросил надрывно: — Чьи, чьи же это записи, Юла, Ула?

— Это записи прапрапрадедушки Кёртиса, бывшего Особенного патриотизма — Каскады Револа… — сказала вполголоса Юла, подлетая к ребятам. — Силенту удалось узнать из общения с почвой, что создал он их после несчастного случая, когда в попытке уехать из Броквена в командировку, получил обморожение, вызванное паранормальной активностью. Прочитайте же, Кёртис Револ.

Кёртис резко вдохнул пресный воздух, аккуратно беря пергамент. Прочитав две строчки, он неожиданно прикрыл рот рукой и часто заморгал. Мои темные волны осели на плечах Керта, дымясь.

— Что там, Кёртис? — я попыталась его хоть немного привести в себя, хлопая по локтям. Теперь Револ стал очень холодным, его капельки пота мгновенно замораживались. Судя по всему, там было что-то страшное…

— Прочитай вслух, Кёртис! — вскрикнул Эйдан, подходя к нему вплотную. Остальные сделали также, дыша прямо Револу на уши. Так, мы замкнули вокруг него маленький круг.

— Макаронный монстр… — икнул Керт, сжимая пальцами пергамент. — Это что вообще такое?..

— Что? Что там, товарищ Револ?! — Тела не оставляла попыток угадать буквы. — Прочитай, мы ничего не понимаем!

Кёртис закачал головой, несколько раз вдохнул и выдохнул. Он заговорил так хрипло, что у меня самой в горле пересохло, а связки сжались.

Потом Револ… начал читать:

Кёртис еле дочитал, на последнюю фразу ему уже не хватило воздуха. Он, дыша ртом, вновь быстро вручил сущностям записи в руки.

— Дальше слова зачеркнуты, написано неразборчиво, — отрезал Керт, хватаясь одной рукой за сердце и опуская Телагею на землю.

Мы превратились в статуи, только хлопали глазами и раскрывали рты, точно выброшенные на сушу рыбешки. Пропала атмосфера Силентийской загадочности, я совсем перестала чувствовать ауру Гадального проспекта, ноги будто вросли в асфальт. Стало жутко холодно, магия задрожала и понеслась назад, пока Мартисса и Эйдан ошарашено смотрели на часто дышащего Револа. Тела вжалась в мою юбку, а Милтон отвернулся, резво стуча пальцами по деревянному столу.

Пока Кёртис читал письмо, в голове появлялся тот парень, Каскада Револ то есть. Представляла, как он, исхудавший, с синими венами и темными синяками под глазами, дрожащей рукой писал эти записи, создавая кляксы. Уже совсем не бойкий и не дерзкий, Каскада пугался странно мигающей свечи и шептал отрицания того, что за ним кто-то стоит. А за ним стоял и наблюдал… этот оживший труп с плесенью по всему телу и разорванной улыбкой.

— Кёртис, кажется, я поняла, почему ваш прапрапрадед писал в завещании остерегаться тумана и жижи, — Мартисса прерывисто выдохнула, утирая капельки пота с висков. — Отец истязал его долгое время…

— И, как говорит госпожа Амабель, нехило, — Ула, сморщив лицо, указала назад, туда, где паниковали около куска стены бирюзовые волны. — Призракам Силенту удалось добыть образец стены, на которой писал Каскада Револ.

На костяном древе, около которого танцевала шаманские танцы вещунья со скелетами оленей, висел тот самый кусок. Магия летала вокруг него, пока гусеницы ползали по каменному покрытию. На стене не осталось места, где бы не было букв. Все, все было исписано страшными словами про Судный День. Фразы подсвечивали кости с голубами символами. Их свет прожигал внутренности насекомым, а у букв выводил каждую неровную линию, каждый выступ…

Мы широко раскрыли рты, пот лился струями по телу. Язык заплетался, я не могла даже хоть как-то прокомментировать написанное. Если Каскаде это шептал Отец, то он рассказывал ему о своих планах… Тут ведь все сходилось! Творец, обративший мир в бегство, призраки, аллегория на мертвесилу и озеро Бэддайнилекер… О Господи…

— Это точно, абсолютно точно откровение Апостола Иоанна о Судном Дне! Я много изучал Библию в поисках ответов об аномалиях вдоль и поперёк и точно помню этот страшный, очень страшный отрывок! — Милтон закивал, размахивая руками. А ведь действительно, стиль написанного напоминал Библию…

Кёртис опустил руки. Он встал на корточки и закрыл лицо руками, бормоча под нос:

— Эта херня мучала моего прапрапрадеда… Я так и знал, что он хотел предостеречь всех Револов от неведомой силы! Я ведь чувствовал, что во всей этой истории не все так гладко! А мне никто не верил!

Юла певуче выдохнула. Эхо раздалось по всему проспекту, его подхватили остальные сущности, нашептывая что-то своим хозяевам.

— Он истязал не только вашего родственника, Кёртис Револ, — она погладила Юнка, что отчаянно кусал деревянные руны. Голос Юлы стал глубоким. — Аномалии Броквена и влияние Отца коснулись всех основателей Броквена. Даже прапрапрадедушки Эйдана Тайлера, который был всего лишь приближенным Сабо Гостлен.

Меня передернуло. Эйдан, коего оплели темные волны Эйнари, подбежал к Юле и Уле.

— Здесь есть записи всех основателей?! Прошу, покажите их! — Тайлер широко распахнул глаза, в них отразились серебристые рога кентавров и пасти Юлы и Улы. Те приказали сущностям достать остальные выдержки и вручить Особенным.

Мы начали читать по очереди и потихоньку опускаться на мокроватый асфальт, по которому текли ручейки яда. Да, в этой пустоте появились зацепки, но сверкали они не ярким белым цветом, как фонарики над хрустальными шарами и полотнами, а багровым оттенком боли, отчаяния и жути. Поэтому ноги нас не держали, цепи Особенных стали тяжелыми, а дыхания не хватало, чтобы прямо прочитать хотя бы одну строчку. Рот мигом заполнялся горькой слюной при каждом упоминании Его…

Мартисса всхлипывала и читала записи Чарлоутт де Лоинз:

Милтон тараторил записи доктора Крейза и все поправлял очки:

Также Юла и Ула помогали зачитывать записи прапрабабушки Телагеи:

А вот Эйдан читал записи своего прапрапрадеда — Итана Тайлера… Замёрзший Эйд укутался в свои бирюзовые волны, как в одеяло:

Мне достался отрывок Сабо Гостлен. Пожалуй, в эти строки она вложила все горькое отчаяние, отдающееся в рёбрах, всю свою ноющую боль в сердце, которое билось медленней…

После всего того, что мы прочитали, сначала шли до Озерного домика молча. Не обращали внимания на сияющие белые огоньки в пустоте полян, хруст зачарованных костей на деревьях, взгляды призраков и ласки снежинок сущностей. Теперь запах Бэддайнилейкер, казалось, отдавал призрачной печалью и тяжелой тоской. Он как будто передавал пережитые чувства Сабо, Призрачная брошь больно пульсировала. Так, что хотелось расплакаться, остаться сидеть с кентаврами и прижимать к себе записи прапрапрабабушки. Безмолвный шок полностью овладел нами, а Юла и Ула лишь вздыхали и вели к нужному дому, чьи голубые фонарики уже мигали вдалеке, а темно-синие стены окружили рыбы.

Но гробовую тишину перебил Эйдан. На выдохе он горько усмехнулся и вопросил:

— Как себя чувствуете?..

Тела всхлипнула, рассматривая засохший одуванчик у себя в ручках. Юнок даже зашагал тише.

— Прапрабабушка… она была такой веселой и доброй, была с тетей Сабо до конца, прямо как я с мисс Жаклин! — Марати принялась крутить одуванчик в пальцах, тяжко вздыхая. — А потом ее сломали… Неужели такое произойдёт и со мной?

Она посмотрела на Милтона и Мартиссу, в чьих очах пропали блики и не отражались звезды купола. Милтон весь помрачнел, он уже порвал мешочек с чайными травами от стресса, чудные очки давно съехали ниже переносицы. А Мартисса гладила себя по локтям и прикрывала веки.

— Ах, Телочка, — она обернулась к Телагее и на ходу взяла ее за руку, — не надо себя накручивать, родная. Хотя бы ради милого Юнка верь в себя и своё се…

— Н-не знаю, не знаю, звёздочка, — Миль прервал Марти, беря себя за голову. От него начала исходить серая дымка тревоги, а свечения осколка совсем не стало видно… — Основатели так страдали, так страдали! Даже мой прапрапрадед не смог остаться со своей второй семьёй, не смог быть с ней вечно! Раз это все обман, то во что же я ввязался?!

Вслушиваясь в его слова, Мартисса и Телагея снова поникали, а Эйдан кусал губы. Но Кёртис, пускай немного напуганный, напыжился и вплотную встал с Крейзом, заглядывая тому в глаза.

— Я не понял, это что за заявления такие? — в голосе Револа послышалась сталь, что резала прямо по ушам Милтона. А его слова раздавались на всю округу, точно гром бил по куполу. Ребята тут же оживились. — Что значит «во что ввязался»? Вы Особенный, черт подери, вы не должны пугаться какого-то сумасшедшего учёного и тут же прятаться в норе. Да, наших родственников знатно помотало, но мы ведь не должны позволить, чтобы он сломал нас так же, как и их! И не смотрите на меня, как овца на волка, я всего лишь внедряю вот сюда, в ваш мозг, что не надо поддаваться страху и пугать остальних заодно. Я понятно объясняю?

Миль задрожал, резко хватая ртом воздух и отворачиваясь от Кёртиса. Кажется, он его ещё сильнее напугал, судя по надрывному бормотанию.

— Н-нет, вы не понимаете, не понимаете… Да, вы правы, я всех, абсолютно всех напугал и все испортил… но мою силу…

Возможно, Милтона стоит успокаивать не так громко.

— Сабо Гостлен хотела, чтобы ее Источник выбрал истинных героев, — я постаралась выровнять тон голоса, сжав до боли кулаки. Теперь и говорить о Сабо было больно. — Раз осколок Особенного достался вам из всей массы, то именно вы должны исполнить волю своего прапрапрадедушки. Никто из основателей бы не хотел, чтобы мы боялись…

— Елена правду молвит, Милтон, — подхватил Эйдан, кивая своим мыслям. — И Кёртис тоже. Надо держать себя в руках. Агата и Гарри, уверен, все ещё помнят и любят вас, даже ждут.

— Особенные, Елена Гостлен и Эйдан Тайлер, мы пришли! — оповестили сверху Юла и Ула, проводя белыми шлейфами по нашим макушкам.

За всеми разговорами мы и не заметили, как подошли к Озерному домику.

Это был не шалаш, а полноценный двухэтажный дом с кирпичным покрытием, по цвету напоминающим северное сияние. Стены были увешаны камышами и кувшинками, на каждом уголке блестели капельки синей смолы, а в двух голубых колоннах плавали маленькие рыбки. Здесь пробегали ручейки озерной воды, качались круглые стеклянные фонарики с синими сверкающими нитями, и сидели на изогнутой крыше журавли. Запах Бэддайни тут прямо бил в нос, моя магия неустанное исследовала это место.

Только мы подошли к мраморным ступеням, и Юла и Ула опустились к нам, массивную дверь открыла старушка. Её щеки покрылись трупными зелёными пятнами, круглые очки с цепочками запотели, а заколка в виде цветка белой лилии еле держала пучок седых волос. Бархатная чёрная мантия и лазуритовый сарафан с рисунками рыб волочились по полу, руки почти не слушались бабулю.

— Здрасьте, Юла и Ула, — закряхтела дама, протирая очки. — Кто это с вами?

— Особенные, Елена Гостлен и Эйдан Тайлер, мадам Верса, — запели тихонько Юла и Ула, наклоняя головы.

Старушка томно ахнула.

— Точно, Особенные, Елена Гостлен и Эйдан Тайлер, — она отворила дверь до конца, указывая рукой внутрь дома. Виднелись темно-бирюзовые стены с висящими прозрачными горшками и лаковая деревянная лестница. — Вам надо погадать на озерной гуще, да… Пойдёмте за мной, сейчас я все приготовлю. Клэр успела оставить мне целый бочек озерной воды, а Алехандро — пучки растений… так, они вроде лежат на второй полке кладовки.

Юла и Ула пропустили нас, но сами вопросительно выгнули тонкие брови.

— А где остальные вещуньи и вещуны Озерного дома? — поинтересовались они несмело у старухи, на что та резко обернулась и огорчённо вздохнула.

— Потеряли они себя уже, — прохрипела мадам. От её скрипучего тона у меня по спине заплясали мурашки. — Почти одичали. Я заперла их в подвале. Так что не пугайтесь, если случайно услышите рыки…

А от фразы на секунду подошёл ком тошноты.

Поднявшись на второй этаж, мы расположились в просторном зале для гаданий, где тускло горели по бокам в серебряных канделябрах свечи. Шторы оказались занавешены плотным чёрным тюлем с узорами лунных фаз, потолок был зеркальным, под ним лениво маячила дымка. По бирюзовым обоям стекала густая смола, смешиваясь с молочным воском. Мы сидели за круглым деревянным столом, посередине которого был изображён космос с созвездиями. Стол был большим, поэтому ребята и я сидели достаточно далеко друг от друга, каждый на своей стороне. Одно место в центре пустовало — там должна была быть вещунья, что доставала из шкафов все необходимое.

Мы сидели молча, лишь ерзали ногами под столом, когда слышали царапанье где-то внизу. Юла и Ула контролировали весь процесс, скрестив руки.

Сначала бабулька поставила на стол глиняную глубокую миску, чистую, будто новую. Затем положила рядом толстую палочку из белого дерева. Потом поставила каждому из нас по стакану озерной воды Бэддайнилекер и маленькую мисочку с растениями от туда же. Вода была синей, пахла влажностью и одновременно морской солью, а растения оказались мокрыми и размякшими, они почти завяли. Кончики бирюзовых волн все совались в миски и стаканы.

Старуха села и принялась белой краской рисовать на лбу глаз. Мы наблюдали, как появляется изображение на морщинистом лбу, пока мадам не взяла палочку в руки и скрипуче вопросила:

— Ну, кто первый осмелится?

Ребята принялись переглядываться. Тела сглотнула и крепко обняла Юнка, Милтон так вообще вжался в коричневый стул с квадратной спинкой. У меня задрожали пальцы. Стало волнительно.

— Давайте я, — первым откликнулся Эйдан, кладя рюкзак с жезлом на ковёр с рисунками безглазых сов. — Все равно не уколы будете колоть, а это страшнее любого гадания!

Мертвячка медленно кивнула.

— Вытяни руки, юноша, — промолвила металлически старуха, беря его стакан и растения, — закрой глаза и замри. Постарайся думать о своём будущем. И внимательно слушай то, что говорю я от имени озерной гущи.

Эйд дрогнул, посмотрел чуть испуганно на меня, но все послушно выполнил. Он вытянул руки к большой миске, закрыл глаза и почти перестал дышать.

Бабуля же взяла сначала воду и вылила. Та заблестела, начала переливаться всеми бирюзовыми оттенками, как моя магия. Потом вещунья начала легонько мешать воду и мелодично постукивать по краешкам. Когда она высыпала зеленые цветы, то принялась мешать и стучать активней, шепча в миску на валийском языке. Растения смешивались с водой, обрывались, делали её гуще и светлее.

Когда старушка неожиданно вскрикнула певучую фразу и сильно стукнула по миске, вода стала небесно-голубой, она задымилась, поднимая лепестки растений. В этом аквамариновом дыму виднелись какие-то странные черты, глаза, рты, руки… Слышались отдаленные стоны и голоса, такие высокие, точно ангельские. Лепестки складывались в символы и иероглифы, на которые пристально смотрела вещунья и неустанно мешала воду, пока всю комнату осветил озерный дым.

Её голос вдруг стал уверенным и твёрдым:

— Огонь силён, он горит долго, ярко. Его тепло может спасти мир от мертвецкого гнусного мороза. Но и метель не слаба: она обладает красноречием, а в снежинках прячет яд. Метель захочет потушить огонь, отобрать у него самое главное — силу и сердце. Но огонь не привык подчиняться гнусной метели: язычки пламени сожгут в снежинках яд и разобьют на крупицы…

Бабуля прекратила говорить и тут же вылила гущу в ведро. Эйдан встрепенулся, убирая руки, а мы часто, непонимающе заморгали. В голове стоял один вопрос…

— И что это было? — Эйд протер глаза и поглядела всех нас.

— Ты не обязан понимать то, что сейчас сказала тебе гуща, — пояснила спокойно вещунья, беря стакан и миску у Телагеи. — Каждый из вас поймёт предсказание тогда, когда настанет подходящий момент. И, уверяю, до сие момента его никто не забудет, такова сила озерной воды Бэддайнилейкер, — потом она обратилась к Марати: — Давай, дочка, вытягивай ручки и делай все, что я говорила тому юноше. Будет не больно.

Мартисса и Кёртис погладили Телу по плечам, помогая ей вытянуть руки и расслабиться.

Только она это сделала, старуха вновь начала мешать озерную гущу, освещая пространство ярким дымом. Только теперь там сияло сотни искорок, и слышались детские визги.

Вещунья снова заговорила:

— Чёрная дыра почти укрыла тьмой комету. Испачкала в крови одиноких путников, убила на ее глазах радость и блаженство и показала другой мир, отчуждённый, лживый и гнилой. Но свет в чреве кометы настолько яркий, что породил на небе сотни звёзд. Они осветили бренный мир и сожгли клинки и ружья тех, кого обманул сам Дьявол…

После восхищенных вздохов Телы и проговаривания сказанного вслух несколько раз, уже Кёртис смело выдвинул руки. В дыму его озерной гущи мелькало острие шпаги.

— Фемида навсегда замёрзла, её сковали цепи. Немезида — воплощение возмездия и героизма, Луна для смертных. Она потратит все свои силы, чтобы защитить людей. Острию шпаги еретика суждено будет пронзить ее сердце, но Немезида не посмеет сдаться и допустить страдания ее народа. Мертвая, живая, бессмертная, ружьё у Луны уже вросло в руку, а гнев сильнее боли. И тогда еретику придётся бежать быстрее, чем ее патрон…

— Это получается, что меня ранят? — Кёртис вздрогнул.

Старуха пожала плечами.

— Возможно. Говорю же, вы поймёте суть предсказания в нужный момент. А пока… берегите себя.

Когда Мартисса вытянула чуть трясущиеся руки и закрыла глаза, в её лавандовом дыму были видны очертания крыльев и стрелы, а также лицо, напоминающее Ризольда.

— Лебедю всегда были ненавистны стрелы. Острые, наполненные болью и смертью, они напоминали ему о человеческих пороках и потерях. Охотник, пустивший стрелу в прекрасного лебедя, понадеется, что очернит ею чистое сердце. Но лебедь, пусть и ненавидел стрелы, любил природу и людей. Он не забудет о наставлениях своей первой и последней любви и не позволит гневу осквернить его сердце. Лебедь станет вечным рассветом для всего сущего…

Следующим, кому гадали на озерной гуще, был Милтон. Он еле-еле смог держать глаза закрытыми, даже дышать у него ровно не получалось. На это старуха как-то странно отреагировала, сощурившись и хмыкнув в сторону Миля.

А потом, как только она перемешала гущу, серый дым изобразил скопление облаков.

— Облако — защита от всех бедствий. Оно всегда с особым трепетом защищало род людской от свирепых молний, холодных ветров и жалящих лучей Солнца. Но однажды на Земле появится смерч, мощный, несокрушимый. Он попытается заманить в свой серый плен облако, что когда-то защищало людей. Он будет делать все, чтобы белое облако покрыла мгла и вселила отчаяние. И тогда пред облаком предстанет выбор: спасать людей от стихийного бедствия или же… остаться со смерчем.

А потом пришла моя очередь. Я старалась изо всех сил расслабиться, хотя в голове было столько мыслей, что пожирали мозг. Филса, Сабо, Отец, основатели… Все смешалось в одну адскую кашу.

Но поддерживающие взгляды друзей и ласки бирюзовой магии вселяли некую маленькую уверенность. Я должна быть сильной ради них. Не должна бояться будущего.

— Давайте, давайте же, милая Елена, — трясясь, Милтон улыбнулся. Хоть после предсказания он все смотрел на свою грудную клетку и поправлял очки с зелёными бликами. — У вас абсолютно все будет хорошо!..

Я вытянула руки к миске и закрыла глаза. Вещунья, судя по звукам, уже начала мешать. Стуки отдавались эхом в голове, напоминали чарующую мелодию. Я почувствовала аромат озера, дым защекотал кончик носа.

А потом старуха заговорила медленно, растягивая каждое слово:

— Люди издавна считали, что Смерти и Жизни не суждено существовать в гармонии. Люди считали, что круговорот Жизни и Смерти происходит лишь через бесконечную войну. Но в самом деле дуэт Жизни и Смерти — самое гармоничное, что есть в этой Вселенной. А потому они наделили некоторых смертных любовью друг к другу, что живет в них до самого конца. И когда ядовитые плющи почти полностью покроют твоё тело, Смерть, напомни Жизни, что ваша дружба — это и есть гармония…

После гаданий на озерной гуще нам пришлось скоро покинуть старушку, так и не узнав о Предвестнице Отца, и чего она хочет. Вещунья все отнекивалась от этого вопроса… Времени оставалось совсем немного, чтобы ещё посидеть и пообсуждать сказанное, но каждый из нас точно запомнил своё предсказание. И мы уверены, что проговоренные фразы, возможно, спасут в будущем не только Броквен, но и нас.

Четвёртый Уровень. Самый последний Уровень Мистического Холма. Храм То Хомы.

Это была местность, усеянная маленькими телевизорами и проигрывателями. Провода пролегали по коротко подстриженной траве с капельками зеленоватой росы и ручейками озерной воды. Телевизоры и проигрыватели искрились голубыми молниями, что шли прямо из почвы. Искры эти ударялись прямо о купол, а тот на секунду освещал пространство. У каждого проигрывателя садились оставшиеся призраки в позу лотоса. Они клали руки на землю, сжимали землю и смотрели в пустоту, окружённые телевизорами и радио.

Земля под нами пульсировала, я будто слышала отдалённый неразборчивый шёпот. Здесь были кустики с синими светящимися листьями, но они шелестели совсем бесшумно. Звон колокольчиков был нежный и аккуратный. Олени и белки притаились за устройствами и приложили ушки к влажность земле.

А совсем рядом с поляной телевизоров находился дом госпожи Амабель. Он был трёхэтажный, с выгнутой крышей и угловатыми закрученными концами. Темно-синие стены поблескивали от вспышек молний, круглые окна увешаны белыми фонариками с узорами цветов и сияющими в ночи ловцами снов. Около этого дома находилось особенно много маленьких серых проигрывателей, заместо живых цветов здесь развевались растения из пыльной кинопленки, где виднелись кадры призраков и людей, а также плющей. Лестницей в дом были толстые книги, а на веревочках висели некие записи, по стилю напоминающие исследовательские.

В телевизорах и проигрывателях зарябили помехи.

— Рассаживайтесь по свободным местам, Особенные, Елена Гостлен и Эйдан Тайлер, — шептали Юла и Ула, пролетая сквозь медитирующих призраков. Они старались не мешать им, помогая Особенным принимать нужное положение. — Примите позу лотоса, положите напряжённые руки на землю и сожмите её, при этом будьте абсолютно спокойны. Внимательно вслушивайтесь в то, что говорит почва, молчите здесь и общайтесь с ней там. Станьте единым целым.

— А каков шанс того, что мы что-то узнаем от… отравленной почвы? — скептически вопросил Эйд, садясь недалёко от меня.

— Невелик, за ваше короткое медитирование, — пояснила спокойно Ула. — Получить большое количество информации и воспоминаний от почвы можно только промедитировав несколько часов без перерыва, как это делала госпожа Амабель и Силентийцы. Почва шепчет очень быстро и порой неразборчиво, нужно время, чтобы разобраться в ее словах.

— Но что-то да можно понять за короткий срок, — продолжила Юла, улыбаясь. — Не волнуйтесь, вы потратите своё время не зря. Просто окунитесь в мир То Хомы ненадолго и отвлекитесь от внешних проблем.

Сказать это было легко, а вот сделать — трудно. Внешние проблемы уже прямо дышали в затылок, мысль о том, что озеро Бэддайнилейкер совсем недалеко, не давала покоя. Ещё и пятая Особенная поджидала нас с полной историей Броквена…

Но тем не менее мне было интересно узнать, каково это — болтать с почвой, слышать её шёпот и, возможно, понимать какую-то истину.

Медитация была похожа на ментальное соединение с Призрачной брошью, поэтому занять нужное положение оказалось довольно легко, я просто представила, что сейчас буду болтать со своей магией, по-простому и по-родному…

Я, стараясь не задеть ни единого провода, уселась на месте, где была лишь трава да вырытые ямки почти чёрной земли. Пару раз глубоко вздохнула, похрустела суставами… Только магия принялась плавать рядом со мной, окутывая руки и оплетая радиоприемники, я полностью расслабилась. При виде этого бирюзового света в голове закрепилась та мысль о «чаепитии» с волнами, ну и с почвой заодно.

Моргнув и стряхнув слезинки, я распахнула глаза и сфокусировалась на одной точке — кривом месяце, от которого укрывал блестящий купол. Аккуратно положила руки в ямки, а затем резко и крепко сжала землю в них, углубляясь пальцами.

И замерла. Я отгородила себя от всех лишних мыслей, шумов и видов. Погрузилась в полную тишину, перебиваемую только редкими тресками молний. И осталась наедине с пейзажем Силенту и замедлившимися потоками магии. Ощущала лишь лёгкое покалывание в ладонях и стены храма То Хомы. Темные и отдающие отравленной кровью, они поселились прямо в моей голове, гул их отдавался в сердце.

Первые пять минут я так и просидела в позе лотоса, ничего не услышав. Находилась все в том же невидимом храме, с отдаленным гулом и легким телом. Не было слышно вообще ничего, та даже эта земля уже перестала ощущаться.

Но волны, находящиеся вместе со мной в храме и щекочущие запястья, подсказывали, что сдаваться так просто нельзя. Ох, представляю, какая у этой Амабель сила воли…

Незаметно ещё раз вздохнув и вжавшись в землю глубже, я принялась концентрироваться на разговоре с ней. Начала тихонечко звать одними губами, мысленно скитаться по стенам храма и нащупывать в почве «истину», что, уверена, уже ползала за мной по пятам.

А потом… я услышала. Я услышала почву Броквена, которая хранит воспоминания каждого горожанина, живого и мертвого, современного и древнего. Она начала шептаться со мной многими голосами, детскими и хриплыми, женскими и мужскими, звонкими и глухими. Голосов было великое множество, они были то в одном ухе, то в другом, отдавались по всей голове частыми вибрациями, звоном и стуками в висках. Громкие, кричащие на кого-то, тихие, признающиеся в любви, отдающие печалью всхлипы и злые смешки.

Хоть и ошарашенная такими многоликими шепотами, я постаралась разобраться в них, каким людям принадлежали и из какого времени.

Сначала в голове представились широкие двери семидесятых-девяностых годов. Сжав землю с новой силой, я немного походила по храму, слушая хор из разных голосов.

И…

«— Где пацан твой? — вопросил прокуренный грубый голос. Фернандо…

— Нет пацана больше, — фу, это Гуэрино! — Он сам выбрал смерть. Доном мафии захотеть не стал, был сладеньким-добреньким-хорошеньким героем и волонтером… Кёртис весь в свою мать, слабый и ни на что не годящийся. Уверен, вырос бы шизиком, как его древний дурацкий дед.

— Ну, зато нам теперь никто не помешает. Ни твой сын, ни правосудие, ни власть. Ты прямо отец этого гнилого города!»

А что в семьдесят восьмом?

«— Милли, что это ты принёс? — взволнованно вопросил женский голос.

— Это, милая Агата, могильная земля с Ивы! Я изучал это место два года и понял, что оно тоже сыграет роль в создании противоядия! — Милтон!

— Ох, у Ивы кто-то похоронен? И… не опасно брать материал со столь мертвого места, Милли?

— Плита уж вся заросла. Там похоронен… Вай… Ви… неважно, это совсем неважно! Главное, что скоро я спасу вас! Это самое главное!»

Нет, надо немного раньше… Та-а-к, аккуратные двери, малахитовые…

«— Вы погубили мою дочь, — говорил неизвестный мужчина.

— Что?! Да как вы смеете обвинять меня?! — чертов Сай. — Наоборот, я пробудил в ней горячую любовь и верность! А этот Ризольд…

— Она была воплощением любви и верности с самого рождения! Уверен, именно ей завещала наша прапрабабушка спасти Броквен… Она была особенной и без вас!»

Нет, надо совсем-совсем раньше! Надо разобраться. Почва, почва, милая, расскажи воспоминания восемнадцатого века! О, вот эти обросшие двери. Узнаю теперь лианы и цветы. 1770… 1756… 1729…

Вдруг мне в уши полились потоки до боли знакомых голосов. Они были очень громкими и звонкими, правда, часто обрывались. Но все равно я могла слышать радостные возгласы, пьяные смешки, куча улыбок, возбуждения и вдохновения… основателей.

«— Значит, здесь мы воздвигнем каменных нимф! О, а в квартале Хосприл можно принимать приезжих!»

От этого сладкого голоса немного болели уши.

«— Старик, ты чертова улитка! Дай хотя бы попью…

— Осторожней, друг мой несмышлёный, это кислота!»

Послышался заливистый бархатный смех и ругательства на итальянском.

«— Понимаешь, Мистфи, люди не обращают внимания на твои заикания, потому что они мудры. Уверен, в Виллоулене будут самые умные горожане…»

Кто-то курил трубку…

А потом я услышала разговор Сабо и Чарлоутт. Их фразы стали особенно плохо слышны, каждое слово напоминало оглашающий всплеск, долго не покидающий храм и отдающийся гулким эхом…

«Будет витать в умах веками…»

«То, что объединяет город…»

«То, что невозможно будет забыть…»

«Её никто не сможет заточить в кандалы…»

«И не сожжёт…»

«Песнь…»

«ПЕСНЬ».

Это короткое слово все голоса до единого резко вскрикнули, я чуть не оглохла от этого громогласного крика. Казалось, перепонки уже разорвались, а звон в ушах станет вечным.

Я начала охать и ахать, отвлекаясь от медитации и слезливо прося Юлу и Улу о помощи. О концентрации уже никакой речи и не шло, я снова напрягалась и перестала смотреть в одну точку.

А пока вытаскивала руки из почвы, успела услышать последние фразы:

«Что, по-твоему, должна содержать главная песнь города, которая будет жить в памяти людей вечно, Сабо?

Хм, думаю, искренность, патриотизм, любовь, семья, мудрость и… дружба. Уверена, песнь с таким содержанием зажжет огонь в сердцах тысяч людей…?»