Бьется пульс Конго

КИКВИТ — МИРНЫЙ ГОРОД

В нашем новом месте назначения на аэродроме — на этой узкой полоске земли с трудом сел четырехмоторный самолет — было сорок градусов в тени. Перед маленьким зданием «Эр Конго» под палящим полуденным солнцем стояли в ряд автомобили, в том числе санитарная машина и джип с красным крестом. Я подошел к толпившимся рядом людям. Мне навстречу двинулись коротыш ростом меньше полутора метров и высоченный, худощавый парень. Африканские Пат и Паташон протянули мне для пожатия руки.

— Вы новый хирург?

— А вы меня встречаете?

— Конечно. Мы получили телеграмму. Я — директор, — представился маленький, — а это ваш ассистент. Где же ваша жена?

Тут она подошла, и мы, погрузив сначала вещи, сели все вместе в машину.

— Милости просим в Киквит, — сказал ассистент. — Надеемся, вам здесь понравится. Киквит — мирный город.

Разумеется, это сообщение нас обрадовало, хотя я не понял, почему ассистент обратился к директору за подтверждением своих слов.

— Не правда ли, господин директор?

— О, вполне! — сказал тот.

Мы поехали в город. Примерно через два километра нам пришлось остановиться у заграждения, где скопилась целая колонна машин. Два солдата в стальных касках проверяли пропуска. Мы в санитарной машине имели право проезда. Ассистент сказал солдатам что-то на лингала, и они отсалютовали. Насколько я понял, он объяснил, что едет с новым монгангой. Я хотел знать, почему проверяют документы.

— Что-нибудь случилось? — поинтересовался я. — Или объявлено чрезвычайное положение?

— Да что вы! Это из-за военного лагеря. Он стоит как раз на полпути в город! Вот солдаты и хотят знать, кто проезжает мимо, — разъяснил ассистент. — Никакого чрезвычайного положения нет. Киквит — мирный город. Здесь больше никого не трогают.

— А когда же трогали?

Директор заметил ловушку.

— Давно. Когда в Конго были беспорядки.

Тут мы уже въехали на главную улицу, и он переменил тему разговора.

— Это сите! — пояснил он, — Так называют в конголезских городах кварталы африканцев.

Сите представляло собой нагромождение маленьких домиков из бетонных блоков, крытых листами гофрированного железа. Оно занимало около четырех квадратных километров. Через все сите проходила главная улица — широкая дорога с электрическими фонарями по бокам, из кирпично-красноватой глины, выжженной солнцем настолько, что она больше походила на цемент, но пылила, впрочем, под колесами. Она шла мимо баров и трактирчиков, мимо «кафедрального собора», как здесь называют католическую церковь в отличие от евангелической, выстроенной не из красных, а из белых кирпичей; мимо евангелической и новой средней школы, называемой Атеней, мимо больницы с хорошо знакомыми мне вытянутыми корпусами. Я насчитал их двенадцать.

— Вот больница, — сказал директор. — Я здесь пробуду недолго.

— Переходите в другое место? — спросил я из вежливости.

Коротыш помедлил с ответом, затем гордо выпятил грудь и произнес:

— Еду в Бельгию. Учиться. Еще три года в Высшей школе.

— Поздравляю, — сказал я. — Значит, больница остается без директора?

— Нет. На мое место приедет конголезский врач. Одия из первых выпускников Лованиума. — Он помолчал. — А хирургию долго учить?

— Всю жизнь, — сказал я немного грустно, но он не понял.

Я хочу сказать, много ли нужно времени, чтобы научиться оперировать?

— Это зависит от многих обстоятельств, — ответил я непринужденно, но ассистент перебил бесплодный разговор.

— Вот мы и в европейском квартале.

Мы въехали в некое подобие города-сада, где раньше жили бельгийские государственные служащие, бизнесмены, техническая интеллигенция, специалисты, в том числе и врач. Теперь в виллах разместились конголезские чиновники и работающие по договору инженеры, а также европейцы, преподававшие в Атенее. Только вилла врача так и предназначалась для врача. Мы подъехали, все помогли нам выгрузиться. Директор представил нам повара, садовника и шофера — все они, разумеется, переходили в наше подчинение.

Выпили по рюмочке, обменялись приветствиями… Новый период нашей жизни начался.

Больница стояла на равнине, метров на сто возвышавшейся над долиной реки Квилу. Территория больницы была огорожена символической оградой из зелени, которая ни в коей мере не изолировала больницу от внешнего мира. По самой середине двора проходила тропинка, сокращавшая путь из города в сите, и по ней все время ходили взад и вперед. Городом, по сути дела, был деловой квартал внизу, в порту, конечном пункте пароходной линии Леопольдвиль — Киквит. Он состоял кроме доков и пакгаузов из трех-четырех улиц, где находились магазины португальцев, два банка, аптека, почтамт и, разумеется, «Сёкл», бывший бельгийский клуб с теннисной площадкой, кино и баром. Государственный банк день и ночь охранялся солдатами. В магазинах шла бойкая торговля, конголезцы, едва у них заводятся деньги, любят покупать все что ни попало. У португальцев можно было достать любую вещь, от швейных иголок до велосипедных покрышек. Купцы получали не меньше сорока процентов прибыли.

В больнице тоже всегда было оживленно: мы обслуживали город с населением в сорок пять тысяч человек и округ, насчитывавший не менее двухсот тысяч жителей. Округ входил в состав новой провинции Квилу. Провинция была большая, примерно триста километров на четыреста, то есть как некоторые малые европейские государства. Плотность населения здесь в два раза превышала среднюю по всему Конго (шесть и три десятых человека на квадратный километр), всего в провинции жили около полутора миллионов человек. Кроме меня в больнице был еще один молодой американский врач — миссионер, а позднее появился молодой конголезец, сменивший старого директора и ставший моим ассистентом. Он очень старался. Его товарища, кончившего вместе с ним Лованиум, назначили областным врачом. Незавидная должность! Несмотря на недостаток опыта и множество трудностей, он справлялся со своими обязанностями.

Здравоохранение было не так уж плохо поставлено в провинции Квилу, ранее одном из пяти округов провинции Леопольдвиль. Кроме городской больницы на четыреста коек около дюжины больниц в районных центрах имели по полтораста-двести коек. Кроме того, прием больных производился в амбулаториях и миссионерских пунктах.

Позднее я поближе познакомился с теневыми сторонами этой лечебной сети, где многое было еn раnnе. С ухудшением экономического положения Конго непрерывно возрастающий недостаток медперсонала и медикаментов принимал угрожающие размеры.

Когда провинция Квилу выделилась из Леопольдвильской, она преуспевала. Премьер-министр Адула, который летом 1961 года сменил на этом посту знакомого уже нам Илео, называл ее образцовой. Как Экваториальная провинция была вотчиной «Котонко», так в Квилу господствовала «Левер», дочерняя компания всемирно известной «Юнилевер», королевы пальмового масла. Ежегодно из Квилу в Леопольдвиль отправляли морем почти сто тысяч тонн пальмового масла. Однако благоденствие продолжалось недолго, уже в 1962 году из Квилу было отгружено на двадцать пять тысяч тонн меньше пальмового масла. Государственный бюджет Квилу, как и остальных двадцати одной провинции, был отдан на милость провинциального правительства. Одни лишь расходы на жалованье депутатам парламента возросли с двадцати девяти миллионов до тридцати семи миллионов франков, что составляло одну треть всех поступлений. Расходы провинции превысили миллиард франков. В это время депутаты общим числом тридцать восемь проголосовали за бюджет в два с половиной миллиарда франков.

Бесхозяйственность, бесспорно, была одной из причин, почему довольно скоро в образцовой провинции мир нарушился. Возникновению критического положения благоприятствовали центробежные тенденции различных этнических групп. Провинция Квилу в этом отношении представляла собой Конго в миниатюре. Этнические противоречия способствовали мятежу, который вспыхнул годом позже. Это восстание, о котором речь пойдет ниже, стало началом народного движения на востоке Конго в 1963–1964 годах.

Собственно говоря, никакой провинции Квилу не было. Рассказ о ней следовало бы начинать, как Юлий Цезарь «Записки о Галльской войне», фразой: «Вся провинция Квилу разделена на три части…».

Бельгийские колонизаторы уничтожили границы между этническими группами, мешавшие колонизации, и создали огромный административный округ Кванго-Квилу, подразделявшийся на более мелкие административные единицы.

К моменту создания центрального правительства Конго в каждой из трех частей «дистрикта» Квилу наметились противоположные устремления.

Новый комиссар обширного дистрикта, оказавшийся нашим соседом, управлял им искусно и осмотрительно. В сентябре 1962 года он был смещен областным правительством господина Леты.

Преобладающее положение в Квилу занимали этнические группы бапенде, бабунца и бамбала. Они составляют почти половину населения области. Двести или триста лет назад они были вытеснены лунда и чокве из Анголы, с которой Квилу граничит на юге, и, в свою очередь, потеснили вторую этническую группу баянзи — бадзинге, которые оказались зажаты на узкой полосе вдоль реки Касаи у северной границы области.

Эта одна из причин вражды между бапенде и баянзи, населяющими район города Баннингвиль. Баянзи связаны этническим родством с народом монго, населяющим территорию к северу от Касаи, вверх до излучины реки Конго. У баянзи уже значительно развился феодальный уклад, тогда как у бапенде и бамбала сохранялись пережитки родового строя.

Не удивительно, что баянзи не хотели подчиняться властям Киквита, стремились объединиться с родствен-…..ми им племенами в районе озера Леопольда. Этого, однако, не могла допустить компания «Левер». Баннинг-пиль, насчитывающий двенадцать тысяч жителей, — важный перевалочный порт, через который осуществляется жспорт пальмового масла. «Левер» опасалась, как бы ей не пришлось платить вдвое больше налогов: поземельный налог и налог с оборота властям Квилу, а портовые сборы и другие поборы — администрации области озера Леопольда, называемого также Маиндомбе (Черная вода). Баннингвиль и баянзи остались в Квилу, а представитель баянзи Миду стал министром туризма в кабинете Леты.

Западную часть Квилу населяли базука, также стремившиеся отделиться от Киквита. С соседями, баяка в Кванго, их связывали общий язык и обычаи. Киамфу, король баяка, манил их обещаниями лучшей жизни. Базука, причислявших себя к баконго, недолюбливали в Киквите, где еще помнили, как обошлись с баконго в Киквите накануне кровавых событий в декабре 1960 года.

2 декабря 1960 года в город прибыли воинские подразделения, чтобы помешать мятежу жандармов. Произошли столкновения, они продолжались три дня. Погибли двенадцать гражданских лиц и один солдат. Так гласит официальная версия.

На самом деле все было иначе.

— Что тут произошло на митинге? — спросил я своего соседа, бывшего комиссара округа, с которым подружился.

— В конце ноября предупреждали, что могут прибыть войска из Леопольдвиля. Жители Киквита пришли в ярость и начали преследовать баконго, которые занимали большинство административных постов. Их обвиняли в том, что по вине администрации в Киквит прибывают войска. Тогда я телеграфировал в Леопольдвиль, но было уже поздно: войска прибыли.

— Наверно, к тому были основания?

— Да… В Леопольдвиле получили сведения, что в Киквите готовится мятеж жандармов.

— Это было верно?

— Во всяком случае, большая часть жандармов была против путча военных и ареста Лумумбы.

— Но при чем тут население?

— Оно бы и ограничилось протестом против разоружения жандармов. Но произошла ошибка. В ответ на мою просьбу нам послали из Леопольдвиля примирительную комиссию. Мы ждали ее прибытия, и племенные вожди во главе большой толпы направились на аэродром. Солдаты преградили им путь и арестовали вождей. Это подлило масла в огонь. Толпа бросилась на аэродром и заняла его. Прилетел самолет, и пилоты, увидев толпу, быстро улетели обратно, но люди решили, что обратили в бегство транспортный самолет с солдатами. Тут-то стихийно возник митинг. В это время подоспели солдаты. Началась свалка, раздались выстрелы, разъяренная толпа разоружила солдат, при этом один был убит. Часть солдат разбежалась. Разгневанный комендант лагеря потребовал вернуть до вечера недостающие винтовки, иначе грозил ответными мерами. Три винтовки нашлись, но одной или двух не хватало, и это дало солдатам повод отомстить за свой позор.

— Сколько же людей погибло?

— Не знаю.

— Двенадцать?

— Может, и двенадцать.

Однажды я спросил нашего повара:

— Сколько людей погибло тогда в сите во время большой мататы?

Он взглянул на меня испуганно и брякнул:

— О, сто!

— А ты не преувеличиваешь?

— Мосье! Стреляли день и ночь. Они врывались в дома, и если кого находили, то убивали. Мы сразу убежали. Это лучше всего, когда начинается матата. Бежать. В лес. Там надежнее всего.

— Они и детей убивали?

— Детей и женщин. С женщинами они поступали очень плохо.

Повар мог преувеличить. Однако разве самое важное — это выяснить, сколько именно людей погибло, двенадцать или сто?

Важно, что между населением и армией, которая еще совсем недавно была наемной армией бельгийских колонизаторов, их цепным псом, возникла глубокая вражда. Африканцы против африканцев. А до возникновения настоящей национальной армии, подлинной армии из парода и для народа, было еще очень далеко.

До сих пор она служила интересам политиков, а те часто снова становились на службу неоколониалистов. 15 этом и была одна из причин вспыхнувшего позднее в Квилу восстания.

С декабря 1960 года, после торжественной панихиды за упокой душ убитых, Киквит снова стал мирным городом.

В правительстве области Квилу, образованном в сентябре 1961 года, подавляющее большинство принадлежало членам Партии африканской солидарности Гизен-ги, лишь один представлял «Абако», а второй, министр Миду, принадлежал к небольшой партии «Абази». Можно было надеяться, что столь левое правительство в духе Гизенги будет представлять интересы народа. Но это было не так!

Руководимое представителями правой группировки Партии африканской солидарности правительство Квилу забыло, что Гизенга, подобно Лумумбе, стал в своей антиколониалистской политике над этническими противоречиями и именно этому был обязан победой на выборах. Лета, войдя в состав кабинета, заявил, что правительство ставит своей задачей поддерживать и защищать как действующие компании (то есть бельгийские), так и могущие еще возникнуть и тем самым будет бороться против классовой борьбы, а также племенной розни.

В конце концов он только следовал примеру центрального правительства. Оно также раздавало направо и налево концессии иностранным компаниям. Тут произошел скандал с нефтеочистительным заводом компании «Эни» итальянского акционерного общества, и Адула под давлением нефтяной компании «Шелл» торжественно обещал не предоставлять больше нефтяных концессий.

Так возникла еще одна причина для мятежа.

В Квилу и раньше часто происходили восстания против колонизаторов. В 1932 году против бельгийцев выступили сторонники Кимбангу, действовала Змеиная секта. Против компании по производству пальмового масла «Левер» восстали бапенде.