Бьется пульс Конго

ПРЫЖОК В ЛЕОПОЛЬДВИЛЬ[1]

Над Средиземным морем было светло, несмотря на полночь и глубокую пропасть между самолетом и поверхностью волнующегося моря — восемь тысяч метров, — а может быть, именно поэтому. Громадная луна купалась в серебряном зеркале, оставляя за собой сверкающий шлейф — от Марселя до Сицилии. А вот луч последнего маяка на маленьком острове между Европой и Африкой даже не был виден. Затем на небе обозначилась линия североафриканского побережья, точно такая, как в атласе. Луна исчезла, погрузившись в море, и ночь стала синей, словно флакон чернил для авторучки. В стеклянном куполе самолета блистали звезды и непрерывно двигались на север. Сириус, Полярная звезда и Большая Медведица вращались вокруг оси. А может быть, мне это снилось.

Под утро я проснулся. Было четыре часа. В маленьком баре я встретил своих коллег, француза, испанца, швейцарца, они, как и я, летели в конголезский котел, на помощь конголезскому народу. В июле 1960 года, примерно за две недели до провозглашения независимости Конго, среди бельгийцев возникла паника, и бельгийские врачи, подобно остальным своим соотечественникам, уехали. В стране, равной по величине половине Европы, с населением в четырнадцать миллионов человек, осталось не больше ста врачей.

Мои коллеги беседовали с бельгийцем. Как и многие его земляки, он теперь возвращался в Конго. «Дело есть дело», — твердил он. Ему принадлежало агентство по фрахтованию судов в Матади, наиболее крупном транзитном порту Конго. Я вмешался в разговор.

— Почему вы уехали из Конго год назад?

— Видите ли, — сказал он, — началась матата.

Это конголезское слово обозначает все — от простой потасовки до революции.

— Разве в Матади была революция?

— С чего вы взяли? Просто волнения среди солдат. Тогда они происходили по всему Конго. Шайки солдат бродили по городу. Перепившись, они врывались в дома. Само собой разумеется, случались дикие сцены, и за нами пришло судно береговой охраны «Мооре». Распространился слух, будто бельгийские военные корабли пришли, чтобы стрелять в черных, и тогда солдаты совсем осатанели.

Бизнесмен отхлебнул кофе. Мои коллеги слушали его внимательно, я видел на их лицах ужас. Как всегда, поведение солдатни вызывает отвращение, однако причины противоречий гораздо глубже.

— Меня удивляет, что вы после этого возвращаетесь в Конго, — сказал я.

— Милый друг, дело есть дело. — Он посмотрел на меня как бы сверху вниз. — Без нас им все же не обойтись. Они сами просят, чтобы мы вернулись.

— Ага, старая фирма под новым флагом.

— Примерно так. Наконец они получили то, чего хотели: независимость, свой государственный флаг, президента и все прочее.

— Ну да, но мне кажется, что независимость у них весьма ограниченная. Нечто вроде побелки фасада. Старые магазины с новыми вывесками.

— Как понимать! Впрочем, иначе и быть не может. Независимость пришла несколько преждевременно. Даже наш король попался на эту удочку. Вот им и поднесли независимость на серебряной тарелочке.

— Что вы говорите! А я ведь думал, что вашему королю не оставалось ничего иного. Под давлением обстоятельств он, так сказать, был вынужден…

Бельгиец взглянул на меня несколько смущенно и не удостоил ответом. Его враждебность была понятной. Ведь он, как и его земляки, с нетерпением ожидал «Мооре», чтобы тот спас их от взбунтовавшихся солдат, которых они до сих пор использовали как послушное орудие для усмирения их соотечественников. Он был также свидетелем бурной сцены на корабле, когда истеричные женщины умоляли капитана обстрелять эту «черную сволочь».

Он принадлежал к ним. Ему было неприятно даже напоминание о том, что год назад была перевернута последняя и самая постыдная страница почти восьмидесятилетней колониальной истории Бельгии. Начавшаяся вместе с мятежом солдат анархия, которой так хотели бельгийцы, ибо она оправдывала дальнейшее существование колониализма в Конго, обратилась против них самих. Они стали жертвой собственной паники. От игры провокаторов пострадала не только молодая республика. Бельгийцам также пришлось расплачиваться.

Это уже было позади. Прошел год, буря, по-видимому, улеглась. Можно было возвращаться и снова заниматься бизнесом. Так поступали крупные воротилы, почему же фрахтовщику не последовать их примеру?

Загорался день. Горизонт из светло-голубого стал розовым, потом желтым, и вот наступило утро. Под нами испарялся безбрежный океан облаков, африканская земля вставала, словно из ванны. Желто-коричневая, она напоминала львиную шкуру, местами покрытую зеленой плетенкой — скудной растительностью саванны.

Но вот голая земля кончилась. Мы летели над девственным лесом. Густая, черная чаща, сквозь кружево сучьев вьется серебряная дорожка. «Под нами Конго», — сказал пилот. Мы не успели даже щелкнуть языком, как пересекли экватор. Без купели Нептуна. В реактивном самолете романтика погибает.

Впрочем, разве полет в Конго сам по себе недостаточно романтичен? Путешествие в незнакомую страну, где построено сравнительно много больниц, оставшихся теперь без врачей? Конголезских врачей нет совсем. Университет Лованиум в Леопольдвиле открыл свои двери абитуриентам лишь в 1956 году. Позднее я познакомился с двумя из восьми конголезских коллег, окончивших университет.

Всемирная организация здравоохранения решила заполнить брешь и направила в Конго свыше двухсот врачей и эпидемиологов. Это было лишь скромным подспорьем в беде, постигшей Конго, однако в области здравоохранения положение вскоре улучшилось.

В Женеве мне сделали различные прививки, застраховали меня на случай жизни и смерти, и я полетел.

Теперь все мы с любопытством ожидали будущего. Кто ближе людям, чем врач, кто лучше понимает их и подоплеку всех событий? Нужно только быть наблюдательным, не поддаваться общепринятым предубеждениям и, прежде всего, знать, откуда ветер дует.

Самолет начал снижаться. Под нами Конго росло в ширину. Мы пересекли знаменитый Стэнли Пул. Этот огромный водоем длиной почти в тридцать километров образуется на реке Конго после порогов.

Это из-за них путешественник Стэнли[2] высадился в 1871 году на берег, после того как проплыл по реке почти три тысячи километров. Как и девяносто лет назад, вырисовывались в голубой утренней дымке контуры горных вершин, возвестивших Стэнли о конце его путешествия. За горами простирается равнина, спускающаяся к морю. Стэнли, обладавший железной волей, преодолевал горы с помощью динамита. За это его прозвали Мбула Матади — Разрушитель Утесов[3].

Наш самолет описывал большие круги от одного берега Конго к другому, как пчела от цветка к цветку. Цветок справа — Браззавиль, столица Конго, на левом берегу Леопольдвиль — также столица Конго. Почему же у Конго две столицы? Бразза[4], соперник Стэнли, водрузил французский флаг на правом берегу, а Стэнли захватил для Бельгии громадную область на левом. (В 1960 году часть колонии Французская Экваториальная Африка, расположенная на правом берегу Конго, стала Республикой Конго.) Стэнли купил за пять тысяч двести семьдесят франков деревню Кинтано. Она была удобно расположена, и вскоре бельгийцы перенесли туда столицу, которую назвали Леопольдвиль. Это был центр Бельгийского Конго, почти в восемьдесят раз превышавшего территорию Бельгии. В Леопольдвиле еще до тридцатых годов сохранялись нравы дикого Запада.

По обоим берегам Конго живут народы, мало чем отличающиеся друг от друга. Различия и соответственно государственные границы придумали завоеватели.

Мы приземлились в двадцати километрах от Леопольдвиля, в аэропорту Нджили, одном из крупнейших в Африке. Он предназначен для нужд гражданской авиации, а в Нделе, на другом конце города, находится его военный собрат. Однако с 13 июля 1960 года, когда бельгийские парашютисты оккупировали Нджили «для защиты жизни и имущества бельгийских граждан», его не покидают военные самолеты.

20 июля 1960 года парашютистов сменили солдаты Организации Объединенных Наций, которые должны были защищать новое государство от вмешательства иностранных войск. «Голубая армия» — ее солдаты носят каски этого цвета — четыре года держалась «совершенно нейтрально», даже более нейтрально, чем это требовалось. Первая же встреча в таможне с этой странной интернациональной бригадой ошеломила меня. Марокканцы — я однажды видел их в Испании на стороне противника — были здесь братьями по оружию нигерийцев и белокурых шведов в шортах. Они перегружали ящики с оружием из американских в другие транспортные самолеты, летевшие в Катангу, где снова начались острые разногласия между командованием войск ООН и тогдашним властителем Катанги господином Чомбе[5] и его наемниками. Я с удивлением разглядывал высоченных эфиопов, которые также служили в «голубой армии» ООН и стояли на посту перед входом в Нджили. Представители интернациональных вооруженных сил находились в Конго, якобы чтобы помочь конголезцам. Истинную подоплеку этого благородства мог знать только человек, посвященный в тайны политики, я же долго не мог к ним приобщиться.

Вот необходимые формальности выполнены, и я погрузил свои пожитки в микроавтобус, который направился в Леопольдвиль по превосходной автостраде, бегущей вдоль узкоколейной железной дороги Леопольдвиль — Матади.

Узкоколейка, строившаяся с 1877 по 1898 год, в период колонизации Африки, принадлежит к числу первых железных дорог Центральной Африки. Ее протяженность — триста шестьдесят пять километров, и каждый километр стоил жизни ста человекам. В этом, конечно, были повинны только комары!

Пригороды столицы встретили нас прелестными бунгало, утопающими в пышной зелени больших садов. Центр города застроен новыми большими домами, над которыми возвышается здание полугосударственной Транспортной компании. Город протянулся по обеим сторонам семикилометровой авеню Альберта, которая в 1963 году была переименована в улицу 30 Июня, Дня независимости. В начале ее — статуя принца Альберта в тропическом костюме, стоящего между двумя кирпичными колоннами, больше похожими на обломки фабричных труб. Этот большой некрасивый памятник перед вокзалом и одновременно рядом с портом должен был прославить бельгийское господство, точно так же как отель «Руаяль» на границе правительственного квартала Калина в нашем веке олицетворяет американизацию. Сейчас в отеле, современном железобетонном девятиэтажном здании, разместилась штаб-квартира войск ООН. Здесь все так американизировано, что, если бы не жара — тридцать градусов в тени, — трудно было бы поверить, что вы в Африке. Недаром кто-то сказал, что Леопольдвиль — украшение Африканского континента.

Однако авеню Альберта, Калина или даже парк Гембисе, где в красивых виллах живут высокопоставленные иностранцы, — это еще не Африка. Настоящий Леопольдвиль — в Дендале, Нделе, Кинтамбо и других районах, где коренные конголезцы напиханы в дома, как в городские автобусы.

Мне повезло. В отеле «Руаяль» оказался свободный номер. Значит, я смогу познакомиться с городом, прежде чем полечу дальше.

В квартале Калина я осмотрел здание парламента. Ойо считается самым красивым в Африке, хотя больше походит на дворец спорта. Интересна его судьба. До провозглашения независимости некоторые конголезцы бывали в этом величественном здании в качестве… привратников. После провозглашения независимости народное представительство несколько раз разгоняли, так что здание парламента большей частью пустовало: народные представители обычно находятся в принудительном отпуске. Перед зданием — огромная статуя: король Леопольд II[6] верхом на коне. Один конголезец заметил, что он по обычаю властителей повернулся задом к парламенту. У людей еще сохранилось чувство юмора.

Однако меня больше интересовала резиденция Лумумбы[7], где он работал и позднее был под домашним арестом.

Перед зданием, в котором теперь находился новый премьер-министр, стояли часовые в стальных касках, с автоматами, возможно те же, что караулили Лумумбу.

Неподалеку отсюда — Дендале, типичный район Леопольдвиля. Здесь на площади в один квадратный километр проживают сто тысяч конголезцев. От главной улицы ответвляются прямые улочки, которые пересекаются под прямым углом. Образуемые ими прямоугольники забиты маленькими домиками, в большинстве своем лишенными электрического освещения и водопровода. В этих жилых коробках, по сути дела хижинах, перенесенных из глубин первобытного леса, люди живут, как в джунглях. Во время дождей дворы превращаются в болота. Ужин готовят на открытом огне. Комнаты, лишенные мебели, освещаются масляной коптилкой или керосиновой лампой. На стенах скользят тени детей, прыгающих вокруг огня. Острый запах маниоки и сушеной рыбы наполняет воздух. Из бесчисленных бистро, где конголезцы пьют пиво, доносятся крики, смех, ругань. И только здание кинематографа сияет в лучах гирлянд разноцветных лампочек, да из громкоговорителей льются задорные звуки ча-ча-ча.

Городские кварталы имеют незримые границы. Здесь живут бангала, там — баконго. Бангала не рискует поселиться среди баконго, которые здесь дома. А бангала — народ пришлый. Они покинули свою родину в излучине реки Конго и переселились в поисках работы в Нижнее Конго — так называется местность в устье Конго. Баконго считают бангала опасными конкурентами при найме на работу. Это обстоятельство использовали руководители баконго, к числу которых принадлежит и Касавубу[8], чтобы обеспечить своей партии «Абако» большинство в городских органах управления. Так Касавубу создал себе политический трамплин. Когда выяснилось, что бельгийцы предпочитают дешевый труд бангала, постоянно нуждающихся в работе, это только подлило масла в огонь.

Как хорошо, когда рабочие враждуют между собой! Тогда предпринимателям нечего бояться.

Теперь профсоюзы много сделали для объединения рабочих обеих этнических групп, хотя до политического единства рабочего класса еще далеко. К тому же возрастающая дороговизна и безработица стимулируют рост люмпен-пролетариата и задерживают развитие рабочего класса.

Жизнь в Леопольдвиле дорожает. При мне доллар стоил сто восемьдесят франков, год назад — всего шестьдесят, а через три года — триста. Цены на пиво, маниоку, хлеб поднялись в три раза, а заработная плата Осталась прежней, в результате ножницы между зарплатой и ценами все увеличивались.

Мне бросилось в глаза множество молодых людей, слоняющихся без дела. Бесчисленные уличные торговцы двигались по вечерам нескончаемой процессией между столиками кафе в надежде что-нибудь продать. У них можно было купить все что угодно, от шнурков для ботинок до змеиной кожи, от спичек до миниатюр из слоновой кости. Мне понравился молодой человек, который «оживил» мои запыленные ботинки. Он боролся с конкурентами весьма оригинальным способом. Вместо квитанции на двадцать франков, полученных за работу, он дал мне карточку с надписью: «Аль-Капоне, двадцать франков. Очень вам благодарен. Манианга Бонифаче». Далее следовал адрес.

— Зачем мне это? — спросил я.

— На случай, если я вам понадоблюсь, мосье.

— Ладно. Но почему же Аль-Капоне?

— Это мой герой, мосье. Он очень богат. Я видел его в кино.

И в самом деле! В кинотеатрах Леопольдвиля идут гангстерские фильмы, и их герои нередко находят себе подражателей на темных улочках ночного города. Горе одинокому ночному прохожему!

И все же Дендале, гангстерские фильмы, безработица, Калина, парк Гембисе — это еще не истинное лицо Леопольдвиля. Его я видел перед отъездом в Стэнливиль. К моему столу подошел четырнадцатилетний паренек и молча протянул руку. Я видел сквозь разорванную рубашку его ребра, а на лице со впалыми щеками — голодные глаза. Растрескавшиеся губы шептали:

— Три дня, мосье…

— Что ты имеешь в виду?

— Три дня я ничего не ел, мосье.

Ошибается, подумал я про себя. По-настоящему он не ел куда дольше. Я дал пареньку немного денег. Он сразу убежал, но недалеко, перед отелем «Регина» заказал себе кружку пива. Какая разница, начал он с пива или с хлеба? Может быть, он давно мечтал о пиве… Ведь он был один из сотен тысяч, которым не хватало самого необходимого.

На следующий день я вылетел в Стэнливиль.