Бьется пульс Конго

ДЖУНГЛИ В ОГНЕ

18 января 1964 года в Квилу было введено чрезвычайное положение. В Киквите на перекрестках улиц словно из-под земли выросли проволочные заграждения. После восемнадцати часов выходить на улицу разрешалось только тем, кто имел пропуск. На следующий день ко мне в отделение поступил человек, который шел в город купить лекарство для больной жены. Его привезли с простреленным бедром. Весть о первой жертве быстро распространилась в африканских районах города. На следующее утро в испуге пришел наш повар и сказал:

— Лучше я останусь дома.

— До восемнадцати часов еще очень далеко. К чему торопиться?

— Солдаты стреляют без разбора, скоро начнется матата, как три года назад.

— Ну, до этого дело не дойдет.

— Сейчас будет еще хуже, потому что здесь Жёнес.

— Жёнес? — Я притворился непонимающим. — Что это такое?

— Это молодежь, которая идет за Лумумбой, Гизенгой и Мулеле. Они делают революцию.

— Тогда тебе нечего бояться.

— Но солдаты против нас. Для них мы все помощники Мулеле[23].

Этой фразой наш повар метко охарактеризовал положение в Конго. Растущая оппозиция правительству Аду-лы, выражавшаяся и в политических кругах и в форме открытого восстания в джунглях, официально именовалась агентурой Москвы. Правительство каждый день все больше сползало к диктатуре.

Я вспомнил 1 апреля этого года. После полуночи мы вдруг услышали военную музыку и выглянули в окно. Музыканты городской полиции маршировали в свете луны по улицам и играли. Что случилось?

Из Леопольдвиля сообщили по радио, что Гизенга освобожден. Городские полицейские, сторонники Гизенги, выражали свою радость по этому поводу. Однако это оказалась страшная апрельская шутка. Вскоре войска «безопасности ради» разоружили городскую полицию. Отныне полицейским разрешалось носить только дубинки.

В Леопольдвиле растущая оппозиция профсоюзов доставляла правительству много хлопот. Первого мая состоялась демонстрация, какой Леопольдвиль еще не видел. Рабочие, маршировавшие вместе со студентами, несли лозунги, направленные против правительства, против расточительства министров. Один плакат гласил: «Честь рабочему — основе благоденствия!», другой: «Мы говорим буржуазии — нет!» Оппозиция в Конго стала целым политическим направлением. На главной площади Леопольдвиля с необычайно резкой речью выступил руководитель Союза конголезских трудящихся Боболико. Дело дошло до вмешательства полиции. Но и полиция была настроена против правительства, так как три месяца не получала жалованья. 3 мая в полицейском лагере Луфунгула вспыхнул мятеж. Полицейские арестовали своих начальников, отправились к зданию правительства провинции, захватили высших чиновников в качестве заложников и пошли к зданию министерства внутренних дел. Там их, однако, встретили парашютисты, и это был конец анархическим действиям. Полиция распалась. Положение в Леопольдвиле обострялось все больше. Хозяйственная разруха, политическая недееспособность правительства Адулы, бессовестное ограбление казны вызвали новые демонстрации. Депутат Бошеле-Давидсон ясно потребовал: «Освободите Гизенгу, вон Комиссию ООН, долой неоколониалистов!» А в нижней палате депутаты кричали: «Долой американцев!» Боболико требовал отставки недееспособного правительства, создания нового правительства «общественного спасения» и грозил всеобщей забастовкой.

Это было совсем не по душе господам, стоявшим за кулисами политической жизни Конго — финансовым кругам, крупным концернам и монополистам. Боболико был арестован, за решетку засадили также руководителей оппозиции. Правда, спустя пару недель после ареста им удалось бежать. 3 октября 1963 года они основали в Браззавиле Национальный совет освобождения. Он стал генеральным штабом и политическим центром восстания.

В октябре 1963 года произошли первые столкновения повстанцев с правительственными войсками в Кинду. В районе озера Альберта сформировались первые ударные отряды восставших. Во главе их стоял Сумиало. В Альбертвиле и в районе озера Киву — «жемчужины» Конго — брожение не прекращалось. Еще совсем недавно жители Северной Катанги оказали сопротивление жандармам Чомбе. Вновь возродилось революционное правительство в Альбертвиле, сформированное в августе 1960 года. Рабочие Кабало, Маноно, Луэбо и других горнопромышленных центров уже ждали дня освобождения.

В Квилу восстание развивалось по стадиям. До конца 1963 года происходили лишь разрозненные действия. В отдаленных районах то тут, то там случались отдельные выступления, когда взвод солдат встречали стрелами из чащи. Повстанцы разбрасывали листовки Мулеле в Киквите и Идиофе или посылали угрожающие письма иностранному посольству. Между тем гарнизон Киквита был увеличен до полка, командование им принял полковник. Чрезвычайное положение сохранялось, налеты на африканские кварталы превратились в регулярные боевые действия против населения.

Вторая фаза началась 4 января 1964 года в День траура по мученикам революции.

В кафедральном соборе Киквита состоялась панихида в память мучеников. Присутствовали все значительные люди города. Мессу служили черный и белый епископы. Церковь была битком набита. Знамена скаутов, каски пожарных, белые воротнички чиновников — все было торжественно. Я наблюдал за присутствующими, которые разделились на черный и белый нефы, и слушал епископа. Он в высокопарных и вместе с тем осторожных выражениях предупреждал о «красной опасности», угрожающей земному благополучию и душевному покою.

Вдруг кто-то схватил меня за рукав. Посыльный из больницы! «Директор просит вас немедленно прийти!» Вероятно, что-то случилось! Я поспешил в больницу.

— Доставлены два убитых солдата, — сказал директор. — Полковник требует вскрытия трупов.

— Что с ними произошло?

— В районе Кунгулы была стычка. Один убит выстрелом в голову, другой получил пулю в сердце.

— Значит, они пали в бою.

— В какой-то мере.

Я позвонил по телефону полковнику.

— Солдаты убиты в бою?

— Да, — ответил полковник с другого конца. — Они столкнулись с мулелевцами.

— Причина смерти ясна, зачем же делать вскрытие? Выстрел в голову, выстрел в сердце… Самая почетная смерть для солдата. Павших в бою чествуют выстрелами над могилой, а не вскрывают их трупы. Присылайте лучше раненых, мы их залатаем.

Полковник согласился со мной и приказал унести мертвецов.

За инцидент в Кунгуле солдаты решили рассчитаться обычным способом. На следующий день они окружили деревню, согнали жителей в общественную хижину, заперли ее и подожгли. Это послужило сигналом к восстанию в провинции. Известие о злодеянии распространилось по Африке со скоростью ветра. В Идиофе, Нгунгу и других городах восстали сторонники Мулеле. В деревнях воины вооружались и шли в окружные центры, штурмовали общественные здания, освобождали политических заключенных. Воины бапенде и бамбала выступили в поход. Спустя несколько дней они заняли местечко Лучима, расположенное на полпути из города Анкара в Киквит. Еще совсем недавно я вместе с министром здравоохранения ездил в Анкару и по дороге посетил Лучиму. Оба местечка выглядели так мирно! Их жители были доброжелательны и предупредительны, любезно-приветствовали нас… И вдруг разразилась буря. Во всех людях заложена значительная доля терпения и покорности. Но наступает момент, когда ноша, возложенная на их плечи, становится невыносимо тяжелой. Долго наблюдали они за тем, как маниока день от дня становится все дороже. Долго успокаивали своих голодных детей. Долго терпеливо взирали на то, как ненавистные бельгийцы вновь занимали прежние посты.

Ниточка оборвалась, когда не менее ненавистные солдаты начали творить злодеяния. Мулеле был прав. Правительство, которое посылало своих солдат против народа, не могло управлять страной. Он был прав, когда говорил, что правительство в Киквите снова отворило дверь бельгийцам и думало только об обогащении. Налоги, налоги и еще раз налоги, точно так же как при бельгийцах. Ничто не изменилось, разве только то, что темными делами теперь занимались свои же соотечественники.

Серьезные обвинения против правительства выдвинуло руководство профсоюзов Конго в открытом письме, опубликованном 1 марта 1963 года в газете «Африк реэль». Вот несколько цифр оттуда, они говорят сами за себя: министр получает сто тридцать тысяч франков в месяц, депутат парламента — семьдесят тысяч, а рабочий — две тысячи семьсот франков. Не довольствуясь этим, политики и парламентарии использовали свое положение для того, чтобы обогащаться самым бесстыдным образом. Одна группа политиков приобрела в центре Брюсселя отель «Плацца». Министры торговали драгоценными камнями. Полиция задержала министра провинциального правительства, контрабандно продававшего неотшлифованные алмазы. Крупный скандал был вызван тем, что парламентарии контрабандным путем вывезли в Европу слоновую кость, а на вырученные деньги — около двенадцати миллионов франков — кутили за границей. Министерства провинциальных правительств развили не менее кипучую деятельность. Так, например, правительство Экваториальной провинции не могло указать, на какие цели истратило сто семьдесят миллионов конголезских франков; в бывшей провинции Леопольдвиль растраты достигли внушительной цифры — двенадцати миллионов конголезских франков. И ни для кого не было секретом, что министры и депутаты, используя свои должности, выступают в роли посредников и торговцев лицензиями, а то и берут себе лицензии на доходные импортно-экспортные операции. Народная молва откровенно окрестила таких господ «десятипроцентными депутатами».

В Лучиме партизаны сожгли маслоочистительный завод, захватили грузовики португальских купцов, утопили паромы, разрушили деревянный мост. Значительный район оказался отрезанным от остальной провинции, и партизаны стали неограниченными хозяевами на территории диаметром примерно в сто километров. Они вышли победителями из стычки с солдатами Национальной армии Конго, и тогда правительство в Леопольдвиле направило в Киквит батальон парашютистов. Он был усилен жандармским батальоном, в который влились жандармы Чомбе, и вскоре маленький город стал походить на военный лагерь.

В больницу непрерывно привозили раненых — солдат и гражданских лиц, друзей и врагов. Солдаты при подавлении восстаний несли большие потери. Обычно подобная операция выглядела так: солдаты окружали деревню, одних мужчин убивали, а других доставляли в Киквит в качестве «военнопленных». Там их допрашивали, избивали и увозили. Что было с ними дальше — мне неизвестно. Репрессии, разумеется, приводили лишь к дальнейшему расширению повстанческого движения. Жители деревень, подвергшихся репрессиям, убегали в джунгли и присоединялись к повстанцам.

К сожалению, движение Мулеле позднее претерпело значительные изменения и утратило свою революционную сущность. Первоначально политическое движение сопротивления, ставившее перед собой задачу коренного изменения режима, превратилось в оппозицию местным властям. К этому следует добавить вражду крестьян к европейским поселенцам и исконные требования жителей: «Вон колониалистов и миссионеров!» В конечном счете возникло крестьянское движение, которому не хватало политического руководства. Оно пересилило первоначальные намерения сподвижников Мулеле.

Повстанцы поджигали плантации и маслоочистительные заводы, угрожали христианским миссиям, а во многих местах просто грабили их и пускали «красного петуха». Иногда миссионеров убивали. Впрочем, до «штурма» им почти всегда присылали требование покинуть миссию. В Киквите правительственные чиновники передвигались в сопровождении телохранителей. Паника охватила даже персонал больницы, и мы все нашили на халаты красные кресты. Господин министр и мои коллеги даже нарисовали красные кресты на окнах своих домов. Европейцы из близких и дальних селений устремились в город, их примеру последовали многие деревенские жители, которые боялись попасть в водоворот событий. Однако часто им было трудно принять правильное решение. Если в деревне появлялись сторонники Мулеле, жителям приходилось следовать за ними. Если же приходили солдаты, то населению в любом случае было худо, независимо от того, сочувствовали они Мулеле или нет. Ездить по дорогам стало опасно. Паромы были погребены на дне рек. Города Гунгу и Булунгу находились в руках повстанцев, но господин Лета уверял, что его кабинет полностью контролирует положение.

Тогда центральное правительство прислало комиссара, облеченного чрезвычайными полномочиями… Этот господин Экамба, по профессии бармен, немедленно низложил правительство Лета и передал власть армии.

В больнице оказывали медицинскую помощь и врагам и друзьям. Здесь матата кончалась. Отчасти это объяснялось тем, что после завершения «операции» наемники не обращали внимания на раненых, если не убивали их на месте. С другой стороны, наша решительная позиция нейтралитета внушала всем уважение. Тот, кто переступал порог больницы, был табу. Для раненых солдат мы выделили отдельный корпус, а гражданских лиц, получивших ранения, размещали между другими хирургическими больными, чтобы они меньше бросались в глаза. Солдаты получали в основном легкие травмы, преимущественно от стрел, но встречались и тяжелые ранения, нанесенные выстрелами из охотничьих и шомпольных ружей старого образца. Лишь позднее, когда у повстанцев появилось оружие, которое они отобрали у солдат и полицейских, стали поступать раненые, пострадавшие от огня из карабинов. О масштабах боев говорят некоторые цифры. В марте у нас было, например, сорок пять раненых солдат, из них одна треть с тяжелыми ранениями. Притом это была лишь ничтожная часть раненых. Остальные, попав в руки повстанцев, распростились с жизнью. Многих подобрали вертолеты и доставили в военный госпиталь Леопольдвиля. Между тем в мае, когда восстание было уже почти подавлено, правительственные газеты сообщали, что погибло всего лишь одиннадцать солдат. О жертвах среди гражданского населения газеты вообще не писали.

А ведь убитых были сотни.

При штурме Идиофы повстанцы, противопоставлявшие пулям стрелы и амулеты, понесли большие потери. Пулеметные очереди сразили пятьсот воинов, разрисованных белой глиной. На улицах города осталось четыреста трупов мирных жителей. В другом местечке солдаты, потерпевшие очередное поражение от повстанцев, перебили триста человек.

Министерство здравоохранения предложило моему конголезскому коллеге поехать туда и принять меры против возможного возникновения эпидемии. Он пришел ко мне очень расстроенный.

— Знаете ли вы, что меня ожидает, если я приеду туда из Киквита? — спросил он.

Я легко мог себе это представить и помог ему найти выход из положения. Он был мне необходим! Мы оперировали с ним каждый день, с утра до вечера. Даже начальство наконец поняло, что мне одному не справиться. На эпидемию поехал главный врач провинции в сопровождении сильной военной охраны.

Гражданских лиц часто привозили с ужасными ранами. Расскажу лишь об одном случае, показывающем исключительную жестокость солдатни. В одной деревне, недалеко от Луэбо, из которой солдаты «выкурили» жителей, они взяли в плен повстанца и доставили в Кик-вит. Пленного так скрутили проволокой, что она прорезала мясо до кости. Пришлось ампутировать ему руки.

С незапамятных времен существует латинская пословица: Vae victis — горе побежденным. Никогда еще за все время пребывания в Конго я не переживал так остро свой вынужденный нейтралитет. Мне не подобало выражать возмущение или отвращение. А между тем мне хотелось кричать на весь мир о том, как именем правительства, послушного воле иностранных монополий, совершается насилие над народом, который своей кровью платит по счету. Пленный, который лишился рук, — лишь одна из многих жертв. Однако для меня он был чем-то большим. Это был мой страдающий брат, восставший против насилия, олицетворение конголезского народа, который хотели сделать беззащитным.

Было разрушено много миссий, когда повстанцы узнали, что миссионеры с помощью раций передают сведения о передвижениях повстанцев. Вертолеты помогали миссионерам эвакуироваться.

Газеты не скупились на слова возмущения. Повстанцы убивают миссионеров! Однако о зверствах солдат в печати не было ни слова. Пропаганда против коммунистов велась вовсю. Писали о поставках оружия из Москвы и Пекина, я же видел только раны от стрел, топориков и старых охотничьих ружей, стрелявших мелкой дробью. И почему с таким презрением писали о колдунах племени бапенде, которые благословляли оружие воинов и давали им амулеты против пуль? Разве в Европе епископы не освящали пушек, а солдаты не шли в бой, повторяя: «С нами бог»?

Лагерь Идиофа действительно штурмовали люди, одурманенные гашишем. А в Европе перед наступлением солдатам чаще всего дают двойную порцию спиртного.

После «освобождения» Пдиофы солдатами в городе оставалось около трехсот жителей. Из пяти тысяч населения четыре тысячи бежали в леса. С трупами в большинстве случаев не церемонились. Их просто бросали в реку. Красный Крест доставил на вертолетах продукты питания и одеяла. Лекарства были переданы санитару, который в лагере ухаживал за больными. Над городом стояло густое облако дыма. Стаи коршунов кружились над разрушенными домами. Мы не могли эвакуировать больных, так как они не хотели покидать родные места. Вокруг костров сидели на корточках голодные дети. Женщины совали пустые груди плачущим младенцам. Хлеб и сгущенное молоко, доставленные Красным Крестом на вертолетах, спасали людям жизнь.

Хотя солдаты заняли Идиофу, повстанцы продолжали наступать и все ближе подходили к Киквиту. Их авангард уже появился на правом берегу реки Квилу. Река, отделявшая город от джунглей, стала границей.

На правом берегу еще осталось около ста домиков и школа художественных ремесел одной из миссий. Однако домики были покинуты жителями, а миссия однажды оказалась на линии огня: в дом ворвались повстанцы, и монахиням пришлось бежать. Две из них были ранены и доставлены к нам в больницу.

На аэродроме стояли вертолеты Комиссии ООН в Конго и находился оперативный штаб, занимавшийся эвакуацией европейцев. Вертолеты водили контрреволюционеры из Кубы, служившие теперь в войсках ООН. Толстомордые молодчики в летных блузах, с ручными гранатами за поясом, обвешанные кинжалами и пистолетами, слонялись вокруг. С одним из них я заговорил, услышав, как он проклинает «банду, которую следует выкурить». Видимо, сильно задетый за живое, он сказал с горечью:

— Да, господин доктор, действительно очень жаль, что мы имеем право пускать в ход оружие только тогда, когда опасность угрожает непосредственно нам.

— А был такой случай?

— Конечно! Мы приняли нескольких беженцев, и на нас тут же напало около сотни дикарей с копьями и стрелами. Остальное можете сами себе представить… — После небольшой паузы он добавил: — Если бы нам развязали руки, мы бы им задали перцу, с этим восстанием было бы быстро покончено.

— Кое-что здесь делается, — я показал на пять геликоптеров и полдюжину «сабрэ», под крыльями которых висели бомбы. — И все же восстание продолжается.

— Да нужно бы побольше наших сюда, — сказал этот молодчик и выплюнул жевательную резинку.

Он как в воду глядел. Вскоре появилось много подобных авантюристов, а потом и бельгийских парашютистов. Конголезцы еще не имели своих летных кадров, и пилоты все были наемниками. Среди них выделялись латиноамериканцы, говорившие по-испански. Наемники, объяснявшиеся по-французски, были, по-моему, бельгийскими ультра, которые поступили на службу к правительству Адулы для борьбы против «красных».

Конголезская национальная армия пополнялась подобными авантюристами и наемниками. Оружие она получала из США. Транспортные самолеты перебрасывали отряды Конголезской национальной армии в Нгунгу, Булунгу или Идиофу, где они восстанавливали «порядок». Спустя несколько дней их сменяли, чтобы они, обогатившись опытом и добычей, могли отдохнуть.

Я видел, как они возвращались. Один тащил радиоприемник, другой — швейную машину, несколько человек были нагружены чемоданами и ящиками. Газеты сообщали о грабежах, но отнюдь не о тех, которые совершала солдатня!

Повстанцы сначала бежали от армейских самолетов, которые сбрасывали бомбы и ракеты, но потом научились их обстреливать, и многие вертолеты и транспортные самолеты возвращались с пробоинами в фюзеляже. Пришлось им летать выше. Скоро мы почувствовали, что повстанцы окружают Киквит. Бомбы падали все ближе, явственно слышался гул взрывов. Солдаты вели себя не как защитники осажденного города, а скорее как вражеские оккупационные войска. Вот, например, такой случай. Как-то утром наш повар пришел, дрожа от ярости.

— Что случилось? — спросил я.

— Господин, сегодня ночью к соседям ворвались солдаты и увели жену, а мужа, который пытался помешать, избили до потери сознания. Мы забаррикадировались, а то, может, и с нами случилось бы то же.

— А не приснилось ли тебе это?

— Господин! В Киквите такое случается чуть не каждый день!

— Я не верю.

И все же я поверил. В то же утро у себя в отделении я увидел соседа повара. Они сломали ему руку. Он не жаловался, ничего не говорил. Он молчал как могила. Спустя пару дней, еще с рукой в лубке, он исчез. Знали, что он пробился к повстанцам.

Взятие Идиофы и Нгунгу правительственными войсками было использовано для самой широкой пропагандистской кампании в печати. В Киквит прилетел американский истребитель с послом США в Леопольдвиле на борту. Прибыли высшие офицеры конголезской армии. Они полетели в Идиофу, чтобы лично удостовериться в победе. Им очень нужна была победа в Идиофе. Адула снова выпрашивал заем, но из Америки пришли ясные указания: сначала покончить с мятежниками, а потом просить доллары.

Фотографы снимали посла, офицеров, гарнизон Идиофы, солдат с широкими улыбками на лицах.

Два французских фотографа, которые также прибыли в Киквит, но снимали главным образом сожженные деревни и разбомбленные дома, были арестованы властями. У них конфисковали фотоаппараты с отснятой пленкой, а их самих выслали.

Как в Киквите, маниока вскоре стала в Леопольдвиле недоступно дорогой, и премьер-министр был вынужден бороться против ухудшения экономического положения. Адула не хотел уходить в отставку, как его коллега Лета в Киквите, и делал все возможное, чтобы угодить своим хозяевам. Уже давно советское посольство в Леопольдвиле стало для западных держав бельмом на глазу. Повстанческое движение было самым подходящим предлогом для его ликвидации. Однажды в леопольдвильском порту были арестованы два сотрудника советского консульства, возвращавшиеся с покупками из Браззавиля. Такие поездки разрешались членам дипломатического корпуса. Свободный проезд в Браззавиль был запрещен после того, как там образовалось революционное правительство. Мощные массовые демонстрации трудящихся под руководством профсоюзов прогнали серое преосвященство Юлу[24]. Новое правительство состояло из настроенных антиимпериалистически представителей молодой интеллигенции, отражавшей интересы трудящихся. Оно предоставило политическое убежище членам Комитета Национального совета освобождения, бежавшим из Леопольдвиля, что совсем не понравилось правительству в Леопольдвиле. Больше всего Адула боялся воздействия революционного примера Браззавиля.

Как только ничего не подозревавшие сотрудники советского консульства сошли с борта корабля, они были арестованы конголезскими чиновниками, обысканы и подвергнуты оскорблениям. Официально сообщалось, что у них нашли пропагандистский материал Национального совета освобождения, который Советы хотели распространить в Конго.

Сотрудников консульства заключили в тюрьму, пребывание советского посольства в Леопольдвиле объявили нежелательным, что, разумеется, ни в коей мере не изменило положения в Конго. Бои продолжались, в Киву и в Северной Катанге произошли первые стычки между подразделениями Сумиало и правительственными войсками. Уже шли бои за Альбертвиль.

Узел вокруг Киквита стягивался все туже. Киквитское городское управление отрядило четырех старейшин, представлявших четыре основные этнические группы области: бапенде, бамбала, баянзи и базере, для переговоров с повстанцами. На следующий день два парламентера были доставлены в больницу. Выздоровел из них один. Он рассказал, как было дело:

«Приблизившись к месту назначения, мы помахали белым флагом. Из чащи леса выскочили несколько воинов и закричали:

— Стой!

— Мы парламентеры, — сказали мы. — Из Киквита. Правительство хочет вести переговоры. Достаточно было пролито крови.

— Изменники, лгуны! — закричали нам в ответ. — Так же нас обманули в Нгунгу, а потом пришли солдаты и всех убили.

— Но мы же из Киквита! — сказал я.

— Тем хуже, — сказали они, — почему вы не покончите с вашим продажным правительством?

Тогда мы сказали, что мы ведь не правительство, а представители населения. Но они нам не поверили, закричали, что мы пришли от бельгийцев, и начали стрелять. Старый Мупенде потерял много крови, я тащил его на спине, хотя понимал, что состояние его совершенно безнадежно».

Вот как трудно было отличить друга от врага. Линия раздела прошла через африканское население.

Однажды утром по дороге в больницу я встретил с полсотни растерзанных, окровавленных, босых пленных в цепях из области Бумба. Солдаты гнали несчастных прикладами.

Мы остановились, чтобы пропустить их. Мой шофер-стиснул зубы.

— Повстанцы? — спросил я.

Он кивнул головой.

— Что с ними сделают?

— Их ведут в лагерь.

— А дальше?

Он пожал плечами.

Подавление восстания в Квилу затянулось до конца лета 1964 года. Конго вступило в новую фазу своего развития. До 1960 года на первом плане было требование политической независимости, теперь же, спустя три года, конголезцы научились различать независимость формальную и действительную. Национальная революция, которой руководил Лумумба, переросла в социальную. Люди поняли, что новые господа из числа их соотечественников превратились в прислужников неоколониалистов, которые теперь набросились на Конго. Народ понял, что свобода дается не волею бога и не милостью короля, что ее надо завоевать.

Неудача восстания в Квилу была обусловлена многими причинами. Несмотря на руководство Мулеле и членов молодежной организации, движению не хватало твердого руководства партии с четкой программой. Не хватало обученных политических и военных кадров. Связь с Национальным советом освобождения была очень слабой. А главное, не было оружия и военного опыта. Боевые группы партизанским действиям в джунглях предпочитали лобовые атаки, которые требовали много жертв и не могли противостоять превосходящей военной технике. К тому же вновь вспыхнула старая подозрительность между отдельными племенами. Некоторые вожди преследовали свои узкоэгоистические интересы, тормозили этим движение и вредили его единству. Всему надо учиться. В том числе и искусству революции. В Квилу она еще переживала младенческий возраст. Но конголезцы уже поняли, что замена одной формы эксплуатации другой не может быть целью их борьбы. Новая национальная буржуазия, из среды которой вышла большая часть ведущих политических деятелей, видела в повстанцах лишь крестьян, натравливаемых «коммунистами», членов партии Гизенги или честолюбивых вождей племен, которые хотели полновластно распоряжаться в провинциях, чтобы без помех их эксплуатировать. Национальная буржуазия не понимала, что происходит.

Это я заметил, когда в апреле министр внутренних дел прибыл в Киквит и между прочим осчастливил посещением наших раненых. Он снисходительно хвалил меня за то, что у нас умирают немногие раненые. Я принимал его комплименты как долг вежливости. У одной кровати он остановился и спросил меня:

— У этого сержанта пулевое ранение?

— Он ранен дробью, ваше превосходительство.

Я протянул ему три дробинки, извлеченные из раны. Министр посмотрел на них и сказал:

— Ну если мулелевцы думают выиграть войну с таким оружием, то мне их очень жаль.

У меня чуть не сорвалось с языка, что эти дробинки получены из Москвы. А стрела, которую мы извлекли из шеи соседа-сержанта, — прислана из Пекина. Но я соблюдал строгий нейтралитет.

Спустя шесть месяцев его превосходительство сошел с политической сцены. Революционеры в Конго его пережили.