Бьется пульс Конго

«МОНГАНГА, ПОМОГИ!»

Во всем этом хаосе больница стояла непоколебимо, как утес. Это избитое сравнение здесь подходит как нельзя лучше. Часто я говорил себе: «Сверчок, знай свой шесток! — ну какое тебе дело до этой мататы?» Однако у меня нет шор на глазах, и я не хочу их иметь. Врач живет вместе со своими больными, принимает близко к сердцу все их горести и заботы и страдает за них.

Он знает, где что плохо. Я имел много возможностей научиться этому. Со мной работал конголезский врач. Любознательный, старательный, заботливый. На свое скромное жалованье он содержал большую семью. Он выполнял у нас обязанности директора. Быть директором больницы на четыреста коек нелегко даже в Европе, что же говорить о Конго, где почти всегда все еn раnnе!

Однажды он пришел ко мне.

— Я хотел бы присутствовать при ваших операциях.

— Пожалуйста! Но это отнимет у вас много времени. И к тому же вы ведь, кажется, терапевт?

— Я врач-практик. Я не хочу стать хирургом, но мне надо уметь оперировать. Здесь врач должен уметь как можно больше. Никакая специализация не помогает, помогает только помощь больному. Приходит больной с переломом и требует: «Монганга, помоги!», а я вынужден посылать его к вам, и больной думает: «Наш африканский врач вовсе не врач». А ведь я здесь для того, чтобы помогать своим соотечественникам.

Через год он уже оперировал не только переломы. Учился он быстро. Как сейчас вижу его сияющее от счастья лицо, когда он сделал первое кесарево сечение и дал миру нового гражданина.

Кстати, знаете ли вы, что новорожденный африканец вовсе не черный? Он рождается светлым и медленно темнеет в первые дни жизни.

Африканские врачи и фельдшеры в общем люди очень способные. Разъезжая по провинции Квилу, я видел многих ассистентов, которые в отдаленных пунктах сами делали операции. Я знал в Дунгу ассистента, который запросто удалял слепую кишку, а в больнице в Булунгу, где больше года не было врача, ассистент имел на своем счету не одно кесарево сечение.

А вот новые директора часто бывали нерадивы, злоупотребляли своим положением. Многим власть вскружила голову, они становились маленькими диктаторами.

Однажды гвинейский коллега пригласил меня на консультацию в легочный санаторий в Мозанго. Мы проехали около сорока километров по огромной равнине, покрытой желтой, иссохшей травой. Перед самым Мозанго жители подожгли степь. Мы промчались несколько километров на большой скорости по огненному морю, испытывая странную тяжесть в желудке. Директор санатория, мужчина лет тридцати, не больше, встретил нас улыбаясь. Мой коллега спросил:

— Вы знали, что тут жгут траву?

— Да. Время от времени здесь это делают.

— Надо было нас предупредить, мы бы отложили визит.

— Зачем? Ваш визит был назначен на сегодня, — сказал директор высокомерно. — Для вас, иностранцев, это ведь пустяки.

Мой коллега промолчал. Я спросил его потом:

— Почему вы не ответили? Я бы сказал этому дураку, что я о нем думаю.

— Бесполезно, господин коллега. Он здесь высший закон, как он сам говорит.

— Разве он не подчиняется вам, врачу?

— Для него я иностранец. Он делает все, что хочет. В его подчинении аптека санатория, он увольняет неугодных ему врачей и выписывает больных по своему усмотрению. Я не могу ему приказывать.

Знакомая песня! Мне тоже было нелегко, когда я пытался запретить санитарам «самообслуживание» в больничной аптеке или ввести ночные дежурства. Даже новый директор — и гот не мог ничего сделать!

— До сих пор нет ночных дежурств, господин директор, несмотря на ваше распоряжение, это, — бывало, говорил я, — грубое нарушение дисциплины.

— Я составлю расписание дежурств.

— Никто с ним не считается. Вас не трогает, что ваши распоряжения не выполняются?

— Я не могу приказывать. Приказывали бельгийцы.

— Но вы же директор?

— Но я не колониалист.

— Значит, если я что-нибудь прикажу, то я колониалист?

— Вы можете себе это позволить. От белых привыкли получать приказания.

Это было неплохо сказано. Я решил зайти с другой стороны.

— Но вы же можете заставить уважать себя!

— Что вы! Я здесь чужой.

— Как, разве вы не конголезец?

— Да, конечно, но я из Бунин, это другая область.

Санитары делали все, что хотели. Раньше дипломированные санитары имели право вести небольшую частную практику, если получали от врача так называемое патронажное свидетельство, гарантировавшее минимальный контроль над их деятельностью. Теперь они занимались частной практикой на свой страх и риск. Можно себе представить результат. Лечение больные получали весьма сомнительное, но зато их бессовестно обирали. Не удивительно, что многие санитары стремились уйти из больницы и заняться исключительно частной практикой. Иногда доходило до абсурда. В Инонго ко мне на прием пришел молодой человек, уселся и сказал:

— Господин коллега, мне нужно удостоверение.

— Вы врач?

— Нет, я санитар. Мне нужно удостоверение, что я могу лечить мой народ.

Эта напыщенная манера выражаться озадачила меня.

— Но у вас ведь есть диплом.

— Конечно. Но министр финансов отказал мне в лицензии на частную практику.

— Наверное, у него есть для этого основания.

— Если вы подпишете удостоверение, они отпадут.

Не желая казаться нелюбезным, я сказал:

— Покажите мне ваш диплом.

Он обещал показать его на следующий день. И действительно, пришел и принес диплом… помощника санитара.

— Это не дает права частной практики.

— Какое это имеет значение? Вы подпишете, и все будет в порядке.

— Но это же противозаконно.

— Ба! В Леопольдвиле все врачи выдают удостоверения за деньги.

— Вы обратились не по тому адресу, — сказал я ледяным тоном.

— Но ведь я мог бы помочь моим соотечественникам! Там, на другом берегу озера, далеко вокруг нет ни врачей, ни амбулатории.

Как мне от него избавиться?

— Знаете ли вы, что такое воспаление легких?

— Конечно! Его лечат пенициллином.

— Поточнее, пожалуйста.

— Ха! Вы думаете…

— Я ничего не думаю. Я хочу услышать ответ.

— Это не имеет никакого отношения к моей просьбе! — воскликнул он возмущенно.

— Воспаление легких…

Он ушел и хлопнул дверью. Позднее этот случай представился мне в ином свете. В его словах было зерно истины. Тысячи людей жили в джунглях без всякой медицинской помощи. И для них помощник санитара лучше, чем никто.

Как выглядит область, где плохо поставлено медицинское обслуживание, я увидел в Мпаи. Неплохо оборудованная больница уже много месяцев не имела врача. Несколько санитаров старались сделать все, что могли. Я и моя жена поехали туда с областным врачом, который хотел ознакомиться па месте с положением дел. Я же сопровождал его по просьбе министра здравоохранения, чтобы составить акт. В окрестностях Мпаи еще бывала сонная болезнь, и ни один врач не желал там оставаться надолго. Все селение состояло из дюжины бунгало и больницы. Каучуковая плантация, на которой раньше люди зарабатывали на жизнь, уже давно опустела. Печальный край! Кусты дрока, трава, засохшие деревья… В самом Мпаи несколько манговых деревьев вдоль единственной улицы отбрасывали жидкую тень. Перед зданием больницы на ступеньках сидели апатичные больные. Нашу машину окружили дети со вздутыми животами. Почти все они страдали мбоаки, что буквально означает «красный цвет». Эта детская болезнь возникает при недостатке в питании белков, что задерживает образование пигмента в организме. Поэтому у больных детей не черная, а красно-коричневая кожа. Постепенно увеличивающееся истощение и малокровие приводят к смерти. Детская смертность в этой области была катастрофически высокой. В тени манго — это единственные плодовые деревья в Мпаи и его окрестностях — женщин десять разного возраста сидели вокруг корзины и выуживали из нее горстями черные бобы, создавая себе иллюзию обеда. Моя жена раздала детям все наши запасы. Такая нищета даже для Конго была необычной.

В административном корпусе мы поговорили с директором, у которого в это время сидел финансовый ревизор. По-видимому, в больнице были еще и какие-то злоупотребления.

Приняли нас очень хорошо и угостили чаем, но к чаю ничего не подали. Единственный магазин давно закрылся: где нет денег, ничего нельзя продать.

Когда мы шли к машине, к нам подошел старик.

— Монганга, оставайся, — сказал он.

— Скоро к вам приедет хороший монганга, — обещал областной врач.

Я подумал о моем конголезском коллеге, который не забывал эти слова: «Монганга, помоги!». Он учился, чтобы помогать, потому что хотел этого.

Как часто наши усилия бывали напрасны! Однажды ко мне привезли ребенка, который поел ядовитой маниоки. Было поздно, мы не смогли его спасти. Пока мы хлопотали вокруг малыша, родители стояли рядом как вкопанные и боялись даже дышать. Когда он скончался, они бросились наземь, рвали на себе волосы, бились головой о пол… и вдруг словно онемели. Мать взяла тело ребенка на руки и вынесла из палаты. На дворе собрался весь род. Не переставая причитать «моана нкуфа» — «ребенок умер», они все вместе ушли.

Однажды после грозы в больницу доставили женщину, пораженную молнией. Целый час мы пытались привести ее в чувство, хотя было ясно, что она мертва. Все это время муж сидел рядом и гладил ее волосы. Когда я поднялся и он по моему поведению понял, что ничто не может ей помочь, он опустился на колени и стал говорить. Его слова хватали за душу сильнее любых рыданий. Палата была полна людей, и он обращался ко всем. Он рассказал, как познакомился со своей будущей женой, как она родила ему пятерых детей, как она их воспитывала, как трудолюбива была, как заботилась о нем, если он болел. Это была полная биография его подруги, полезного и хорошего человека.

Ни на одних похоронах я не слышал такого трогательного некролога.

Бывали случаи и комические.

Одна женщина разрешилась от бремени уродом, лишенным мозга. Ее муж, высокопоставленный чиновник, хотел обязательно поговорить со мной, хотя сестра ясно сказала ему, что ребенок родился мертвым и тут ничего нельзя изменить. Он настаивал на своем, и меня вызвали. Выслушав мои объяснения, он спросил:

— Вы говорите, у него не было мозга?

— Да, не было.

— И я должен этому поверить?

— Вы можете сами убедиться, что это так.

Он помолчал, подумал, а затем сказал:

— Не хотите ли вы этим сказать, что я безмозглый дурак?

— Что это вам пришло в голову?

— Как может мой ребенок не иметь мозга?

Я объяснил все сначала, хотя понимал, что зря стараюсь. Он ушел, не сказав ни слова. Я знал, что его угнетало: коллеги будут смотреть на него свысока. Ведь он произвел на свет сына без мозга.

Как монганга я должен был помогать и там, где было меньше оснований для печали и больше для радости. Юмор — одна из важных сторон нашей жизни, и читатель имеет на него право.

Как-то в приемные часы ко мне пришел сержант.

— Доктор, мне нужно свидетельство, что я не могу носить солдатскую обувь.

— Почему же?

— У меня опухают ноги.

— Покажите! — Я покачал головой. — Никакой опухоли.

— Опухоль появляется после пяти километров!

— Вы пришли из лагеря?

— Да.

— Это как раз пять километров. А опухоли нет.

— Я сказал, свыше пяти километров.

— Хорошо. Сходите в город и обратно. Посмотрим, опухнут ли ноги.

— Вы меня не поняли. Мне нужно свидетельство, что я не могу носить сапоги. Если я не буду носить сапоги, я не смогу маршировать. Если я не буду маршировать, ноги не будут опухать. А вы хотите наоборот.

Собственно говоря, он был прав, но я настаивал на своем, и он ушел, возможно даже в город, но обратно не вернулся.

Одному человеку все же удалось меня перехитрить. Он ворвался ко мне с криком:

— Господин доктор! Помогите моей жене!

— Что случилось?

— Идите скорее в корпус Д! — Это был женский корпус.

Там я увидел женщину, укладывавшую вещи. Утром ее выписали после операции. Я пристально посмотрел на мужа.

— Ну что? Где горит?

— Моя жена не может так уйти из больницы!

— Чего ей не хватает?

— Витаминов! Как же она восстановит свои силы? Ей забыли их прописать!

Однажды молодой человек попросил меня прописать ему что-нибудь против импотенции. Учитывая его юный возраст, я спросил, как давно у него такое состояние. С самым серьезным видом он ответил:

— Со вчерашнего дня, господин доктор!

Или вот другой случай: мы зашивали парню раны, полученные в драке.

— С чего это он так тебя порезал? — спросил я.

— Он был разъярен, как бешеный слон.

— Что же ты ему сделал?

— Я… Я его оскорбил… Обозвал Чомбе.

Удивление вызывал выбор имен. В Бута один врач сделал роженице кесарево сечение. В благодарность родители так и назвали дитя: Кесарево Сечение. Я много раз становился крестным отцом новорожденных, которым родители из благодарности давали мое имя. Встречались и очень странные имена. В детском отделении у нас был мальчик Нескафе: его отцу понравилось это название сорта кофе. Другого мальчика, сироту, звали Жамэ, что по-французски означает «никогда». Кто его так окрестил, не знаю. Однако постепенно я выяснил, как детям дают имена. Недели две родители ждут: надо убедиться, что ребенок будет жить. Если он умрет, получив имя, то станет духом с именем, и, как всякий дух умершего, будет иметь право на живых. Детей называют в соответствии с родовыми обычаями. В Узле имена давали по названию амулета, например Змея, Бешеная Собака… Такое имя якобы защищало ребенка от этого животного. Неподалеку от Левервиля среди сборщиков пальмовых плодов был один, которого звали Сломавший Себе Шею, так как его брат свалился с пальмы. Мы знали парня по имени Пилипили и другого — Фингила, что означает «Жди».

У банту каждый человек считается членом рода, поэтому он имеет также родовое имя, которое чаще всего хранится в тайне. Женщины сохраняют свои девичьи имена. Только теперь их все чаще меняют при церковном венчании. Кроме родовых имен — отнюдь не равнозначных с фамилиями — существуют имена групповые — Пантера или Лев. Их дают юношам, которые совместно проходят посвящение в члены рода. Этот обычай существует и у масаев, у которых юноши пять лет служат в «войске» своего рода и только потом получают право жениться. Каждая сотня ровесников имеет свое имя. В Инонго у нас служил некто Моана Китоко Нкой Пиус. Моана Китоко означает «Красивый Ребенок» — так его назвали родители. Нкой — Леопардом он стал при посвящении в члены рода. В двадцать лет он был крещен и наречен Пиус. Некоторые конголезцы берут себе позднее новые дополнительные имена — по профессии. Например, бизнесмен может называться Богатый Карл или Честный Густав.