Бьется пульс Конго

ПЛАНТАТОР НЕ ПОНИМАЕТ

«Быть в Африке и не побывать на плантациях, все равно что осматривать Рим без Форума».

С этим афоризмом нельзя не согласиться, и мы приняли приглашение господина К-, которого я недавно оперировал.

Нам не пришлось об этом пожалеть.

Владения господина К. занимали немногим более тысячи гектаров. «Не очень большая плантация», — обычно говорил он. Скромный человек! Прибитая к пальме деревянная дощечка гласила: «Плантация К. Частная собственность».

Миновав ручей, мы въехали в легендарное царство латифундий. Здесь все было частной собственностью: дороги и тропинки, земля и деревья, дома и стада. Только воздух оставался еще свободным. И конголезцы. А может быть, тоже нет? Через несколько километров мы остановились у большого дома в красивом розовом саду. Розы были везде — на стенах дома, на крыше. В саду росли также дынные и апельсиновые деревья и бананы. Хозяин встретил нас очень сердечно, познакомил с женой и детьми. Все выглядело весьма дружественно. За обедом завязался общий разговор, уже менее дружественный. Хозяин жаловался на ненадежность слуг и рабочих, на большие налоги и низкие цены на его продукцию. Мы вежливо слушали. Затем он предложил показать нам свое «государство». Мы ехали в его собственной машине по его собственным дорогам, и он с гордостью показывал нам свои собственные посадки кофе.

— Посмотрите, — сказал он, — как джунгли поглощают плантацию. А ведь это все посадки кофе прекрасного сорта — «арабика».

Действительно, плантация зарастала, это бросалось в глаза.

— Почему? — спросила моя жена.

— Рабочие требуют повышения зарплаты, а я не в состоянии платить больше. Ставки, введенные правительством, и так достаточно высокие.

— Сколько они составляют?

— Два с половиной франка в час.

Это примерно два американских цента. Четырнадцать центов в день.

— Они, наверно, часто бастуют?

— Нет, просто уходят. С сезонными рабочими — это, главным образом, женщины — мы заключаем договор на сезон. Больше они не приходят, и мы не можем его возобновить.

— У вас гниет кофе, — вдруг воскликнула моя жена и показала на сантиметровый слой преющих на земле кофейных зерен. — Я повысила бы рабочим зарплату.

Плантатор пожал плечами.

— Трест против. Раньше давали премии за каждые двадцать килограммов. А теперь трест против. Кофе обойдется слишком дорого.

— Сколько вы платили раньше?

— Пятьдесят франков за килограмм. Женщины работали как одержимые. Чем больше килограммов, тем больше франков. Они работали от зари до зари и не ворчали.

Затем мы поехали на каучуковую плантацию. Деревья стройные, как серебристые березы. Это гевеи. На каждом стволе с подветренной стороны, на высоте около полутора метров от земли виднелись глубокие спиральные надрезы, заканчивавшиеся «усами» — двумя боковыми канавками. В этом треугольничке стояла чашка, в которую по каплям стекал латекс — млечный сок гевеи. Каучук… Рабочий специальным ножом прочищал желобки на гевеях, чтобы их не залеплял латекс. На краю тропинки стояли сосуды, похожие на молочные бидоны. В них сливали содержимое чашек.

Господин К. повел нас на фабрику, где латекс перерабатывали в каучук-сырец. Почасовая оплата, объяснил господин К., и здесь привела к тому, что работать стали хуже. Но тут еще помогали премии, так как сохранился достаточно большой разрыв между себестоимостью продукции и продажными ценами.

Ворота большого цеха раскрылись, и мы увидели вделанную в пол огромную кафельную ванну вроде плавательного бассейна, разделенную цинковыми перегородками на ячейки. В ванну стекал латекс, из него муравьиной кислотой осаждали каучук-сырец.

Цинковые перегородки вынимали, плотные сгустки сырого каучука пропускали через пресс. Оттуда выходили пластины. Их передавали в следующее здание. Там в подвальном этаже была установлена камера для копчения каучука. Во встроенной в камеру топке, сжигали поленья гевеи, дымовые газы поступали в камеру. Несколько охладившись, они далее через решетку в потолке камеры проходили в коптильню. Мы поднялись в первый этаж. На длинных шестах, как свиные окорока, были развешаны пластины сырого каучука. Дым не раздражал, однако выносить его долго было трудно. Мы не без удовольствия покинули этот источник богатства господина К.

Далее мы направились к прессам для выжимания масла. У господина К. несколько гектаров были засажены масличными пальмами. Сборщики их плодов работали по договорам, и бельгийские законы предусматривали для них определенный минимум условий жизни. Поэтому господин К. выстроил небольшой рабочий поселок: приземистые одноэтажные домики с крышами из гофрированного железа. В домах было электричество и водопровод, однако все еn раnnе, но это, по-видимому, не беспокоило господина К. В сарае плоды взвешивали и отправляли в другое помещение, где из них вынимали косточки. С косточек сдирали кожуру в цилиндре, обогреваемом паром, и в маслобойном отжимном прессе выжимали из них масло. Сырое масло стекало в приемники, которые затем поступали на маслоочистительный завод компании «Левер».

— Мы вынуждены все больше вводить монокультуры. В сфере влияния компании «Левер» мне приходится сажать масличные пальмы.

— Да, да, понимаю. Я уже видел в другом месте, как «Котонко» заставляет местных крестьян разводить хлопок.

— Монополии устанавливают цены. Мы от них зависим. Мы, частные колонисты, владеем лишь четырьмя процентами земли. Остальное принадлежит монополиям.

— А разве земля не принадлежит конголезцам? — спросил я с невинным видом, хотя, конечно, знал истинное положение вещей.

— Конечно, раньше земля была их и заполучить ее было нелегко. Обычно она находилась в общинном владении, африканцы обрабатывали ее сообща. Некоторые деревни и сегодня представляют собой одну семью, один род. Мужчины обрабатывают землю, женщины сажают, урожай снимают вместе. Землю можно было откупить только у вождя, но и это было непросто, так как он имел лишь формальное право распоряжаться ею. Он распределял участки среди членов рода, а отдавать посторонним не имел права.

— Как же вы получали землю?

— Разные были способы. Где не действовал подкуп, помогали колониальные законы. Они давали колонистам право присоединять к своему участку граничащие с ним «свободные» земли. Каждому роду принадлежал довольно большой район, однако при экстенсивном земледелии и быстром истощении почвы род был вынужден передвигаться, бросать на время истощенные земли и осваивать новые. Огромные участки оказывались якобы свободными, хотя на самом деле это было не так. Львиную долю скупали крупные акционерные компании. Земельные спекулянты тогда нажились вовсю! Кое-кто из них даже продавал землю, которую в глаза не видел. Сам король Леопольд имел сорок процентов акций в одной такой компании.

Я знал, что слова плантатора соответствовали действительности, так как был знаком с историей «Котонко». Эта компания, основанная в 1920 году, приобрела сорок округов, а затем еще больше расширила свои владения. Так «Котонко» получила целую область, где каждый округ имел в диаметре около сорока километров. Сфера ее влияния не уступала территории Франции. Другой закон помог «Котонко» производить в ее владениях монокультуры: он предписывал африканцам в районах хлопководства выращивать хлопок на участке в тысячу квадратных метров, в районах масличных пальм — содержать не менее десяти пальм, а там, где компания «Белга» монополизировала производство риса и земляных орехов, — разводить земляные орехи на площади не менее двух тысяч квадратных метров. Ослушавшихся сажали за решетку или подвергали телесным наказаниям. Тюрьмы появились в Конго раньше, чем больницы.

К 1933 году владения «Специального Комитета Катанги» составляли двенадцать миллионов гектаров, то есть в несколько раз превышали территорию Бельгии. В 1955 году эта компания владела тридцатью девятью банками и пользовалась монополией в деревообрабатывающей промышленности. «Округа» компании «Котонко», если их выстроить в ряд, протянулись бы от Берлина до Москвы. «Белга», имевшая двадцать девять фабрик, обладала монополией на выращивание риса, земляных орехов и табака. Владения компании «Левер» составляли пять с половиной миллионов гектаров. Мясокомбинатам в Киву принадлежали все пастбища. Не хуже шли дела и у компании «Профриго». В провинции Лепольдвиль она пасла на африканских лугах семьдесят процентов скота, которому было суждено стать мороженым мясом.

Как реагировали на это местные жители? Разумеется, они сопротивлялись. Вначале действовали тайные союзы, затем борьба велась в открытую. Это, например, движение Кимбангу, направленное против фирмы «Левер», восстание под руководством короля Киамфу в Кванго.

— Когда акционерные компании овладевали землей, — разоткровенничался господин К — они вынуждали вождей признавать их приобретения. За пустяковое вознаграждение вожди подписывали договоры на продажу земельных участков. Где не помогали ром и деньги, появлялись «форс публик». Солдаты занимали деревню и устанавливали ежегодную контрибуцию каучуком. Для этой цели колониальное управление ввело подушную подать. Денег у африканцев не было, им приходилось подать отрабатывать. Часто они спасались бегством в джунгли, но тогда жандармы располагались в деревне и ждали. Рано или поздно жители вернутся! Вождя сажали в тюрьму и требовали с него согласно закону четыре килограмма каучука в месяц с каждого жителя. Сто человек? Четыреста килограммов и сто килограммов штраф, итого пятьсот килограммов. Вождь, конечно, сам следил, чтобы каучук был доставлен в срок.

— Так это же настоящая барщина!

— Ну, до барщины еще далеко! К африканцам пришла цивилизация, а налоги платят везде. Денег у бедняг не было, вот они и отрабатывали налоги.

— Но ведь, кроме того, они еще выполняли общественные работы, строили, например, дороги, что также шло на пользу монополиям. Значит, бедняги гнули спину на других, ничего не получая за свой труд. Наверно, это им не нравилось.

— Да, было Много осложнении с традиционными вождями. Потому-то и были созданы мелкие административные единицы — секторы, которыми руководили африканцы, назначаемые властями и проводившие в жизнь предписания колониального управления. Конго было разделено на шесть провинций, каждая имела своего губернатора-бельгийца и подразделялась на дистрикты, во главе которых стояли начальники, также из числа бельгийцев. Дистрикты, в свою очередь, подразделялись на районы. Наконец, были еще территории и округа. Управлявшие ими бельгийские администраторы представляли собой последнее звено колониальной системы управления Конго. В стране было свыше ста тридцати шести территорий, около тысячи семисот чиновников осуществляли власть на местах, однако без начальников секторов эта система не могла бы действовать.

— А как вы теперь улаживаете отношения с населением?

— Через профсоюзы, но они сильно раздроблены. Люди не хотят работать. Правительство не проявляет гибкости при решении вопросов заработной платы, из-за этого мы не получаем прибыли. Лучше всего уехать отсюда, но держит земля. К счастью, у нас хороший банк. Мы заключили с ним соглашение о возмещении убытков. В прошлом году, например, цена на какао упала на один франк за килограмм. Я произвожу сто тонн какао-бобов, следовательно, должен был бы иметь сто тысяч франков убытка. Но моим ста рабочим я в соответствии с договором о скользящей зарплате заплатил на один франк в день меньше, а еще пятьдесят тысяч франков возместил банк.

— Ловко придумано, — заметил я сухо. — А рабочим нравится получать меньше, пусть на один франк в день?

— Да, конечно, не нравится. Достаточно есть людей, которые натравливают рабочих против нас, хотя мы слепо следуем букве закона и договорам.

— Ну вам-то нечего бояться. Страхование гарантирует плантаторам их права.

— Мятежники на это не обращают внимания. Это непостижимо.

— Как, разве есть мятежники?

— Еще бы! Они ждут только подходящего случая. Господин К- не ошибся. Случай вскоре представился.

В один прекрасный день и его маслоотжимные прессы вспыхнули ярким пламенем. Возможно, что сам господин К. был симпатичным человеком и искренно полагал, что никому не делает зла, даже животным, но ведь и его имущество было приобретено ценой несправедливости.

Не удивительно, что были поджоги и убийства. За три поколения накопилось столько ненависти к монополиям и плантаторам, что она должна была вылиться наружу. Правительство не делало ничего, чтобы изменить положение. Монополии командовали, как прежде. До провозглашения независимости молодежь бежала из деревень в города. В 1917 году в Конго насчитывалось едва сорок тысяч работающих по найму. Благодаря притоку деревенского населения их число увеличилось до миллиона человек. Конго быстро пролетаризировалось. В 1959 году в рудниках и шахтах было занято девяносто тысяч организованных рабочих. Свыше шестидесяти тысяч рабочих «Отрако» были членами профсоюза. Кроме того, было зарегистрировано двадцать тысяч рабочих на разных предприятиях текстильной и сахарной промышленности, свыше трехсот тысяч — на плантациях. Профсоюзы транспортных и текстильных рабочих, а также рабочих других отраслей промышленности объединились для совместных действий. Произошло слияние многих мелких профсоюзов.

Отлив населения из деревень продолжался. В свое время колониальная администрация пыталась удержать крестьян на земле. Она готовила помощников агрономов, направляла в деревни «пропагандистов», которые «убеждали» крестьян оставаться и выращивать монокультуры — хлопок, земляные орехи, главным образом на пользу «Котонко», «Белга», «Левер». Была даже в 1958 году предпринята попытка выделить «государственные поля», однако безуспешно.

Лишь в 1955 году на плантациях прекратили применять телесные наказания за отказ от работы. Еще в 1947 году господин Жерар, представитель плантаторов Восточной провинции, официально заявил, что розга — единственное средство заставить негров работать. Итак, в Конго существовал почти принудительный труд.

Только в 1957 году принудительный труд был упразднен. «Левер» своевременно оценила преимущества «контрактов». Знакомство с гигантским концерном «Левер» весьма полезно для понимания условий эксплуатации африканцев. Эта компания пережила все бури и восстания эпохи.

В Конго многие города названы именами колонизаторов: Кокийавиль, Жадовиль (в честь основателя «Юньон миньер»), Левервиль (в память братьев Левер).

Когда мы по пути в Леопольдвиль проезжали через Левервиль, то за километр до него почувствовали терпкий запах горящего пальмового масла. На противоположном берегу реки Кванго к небу вздымались указательными перстами трубы маслоочистительных заводов. Даже больница, школа, церковь, домики, построенные компанией «Левер» для рабочих, никого не могли ввести в заблуждение. Было совершенно ясно, на кого работают конголезцы.

В конце XIX века в Англии слились двадцать мыловаренных компаний. Новое акционерное общество владело шестьюдесятью тремя процентами мирового производства мыла. В 1908 году братья Левер завоевали также Северную Америку. В Европе под их контролем находилась столь огромная территория, что им позавидовал бы даже Наполеон. Во время первой мировой войны спрос на глицерин господ Левер возрос в обоих борющихся лагерях настолько, что оборот фирмы стал миллиардным. Братья Левер связались с банком Барклая, который спас их после войны от кризиса. Банк Барклая объединил их с голландским мыловаренным трестом, и так возник концерн «Юнилевер». Сеть поставщиков пальмового масла раскинулась от Таити до Конго. Но каким образом «Левер» попала в Конго, а Конго — к «Левер»?

В 1911 году «добрый» король Леопольд II предоставил братьям Левер концессию. Уже год спустя господин Вильгельм Левер из чистой благодарности преподнес королю ящичек из слоновой кости с первым куском мыла «Мейд ин Конго». Однако больший кусок мыла братья Левер оставили себе. На основе закона о «свободных» землях и условий концессии они контролировали округ Кванго — Квилу площадью в пять с половиной миллионов гектаров. Правда, жители не желали собирать плоды масличных пальм и бежали в леса, что еще больше увеличивало число «свободных земель», но не давало мыла. Тогда была проведена перепись населения и введена подушная подать. Возвращавшиеся из джунглей конголезцы не только не находили больше своих земель, но и лишались свободы. Они обязаны были сдавать пальмовые плоды, так как закон есть закон, даже если он введен чужеземцами.

Когда в 1932 году наконец удалось подавить восстание племен в Кванго, компания «Левер» поняла, что необходимо отказаться от подушной подати и перейти к свободному найму рабочих. Отныне небольшие бригады заключали контракт на сбор определенного количества пальмовых плодов. После сдачи их на приемный пункт рабочий получал причитающуюся сумму, и все были довольны. Рабочий — потому что имел деньги, бригадир — потому что получал десятую часть суммы, а больше всего — компания. Система себя оправдала. В 1959 году «Левер» получила в среднем сорок пять процентов прибыли. В Конго наряду с Левервилем выросли другие городки с красивыми названиями: Альбертвиль, Элизабетвиль… Но красивые названия не могли скрыть то обстоятельство, что после введения на маслоочистительных заводах сдельной оплаты труда эксплуатация рабочих усилилась еще больше. Африканским рабочим не оставалось ничего другого, как служить компании «Левер» не за страх, а за совесть. Об их благополучии заботились в рабочих поселках, школах, больницах, церквах… Даже было введено социальное страхование. Лазить по пальмам и срывать грозди плодов весом почти в пять килограммов — не медом лакомиться. Сборщик мог сорваться с дерева и разбиться. Он попадал в больницу, хотя часто медицинская помощь была уже ни к чему.

В мою бытность в Конго один человек упал так неудачно, что налетел на столб, который, словно копьем, пронзил ему грудь. Его принесли в больницу: в отверстие в груди можно было просунуть руку. Я вынул из раны несколько обломков ребер и две большие щепки. Рану пришлось зашивать через диафрагму. У пострадавшего был еще перелом бедра, но это уже казалось пустячной травмой. Человек этот выжил, доказав собственным примером жизнеспособность африканцев и «преимущества» патернализма[20]. Не будь компании «Левер» с ее заботой о рабочих, никому бы и не пришлось карабкаться по пальмам.

Когда я беру в руки кусок мыла с маркой «Палмолив», перед моими глазами встает тот парень с дыркой в груди, и я думаю об акционерном капитале в двадцать семь миллиардов. Двадцать семь миллиардов! Они помогают мне понять, отчего разыгралась буря в Квилу.