Бьется пульс Конго

СТЭНЛИВИЛЬ

В голубом небе над аэропортом Стэнливиля парили крупные белые облака. Самолет мягко покатился по посадочной полосе. Нас обдало жаром, несколько смягченным приятным ветерком с реки. Меня встречал руководитель нашей областной организации. Тут же без дальних церемоний он дал мне необходимые инструкции. Я должен?ждать дальнейших распоряжений в отеле «Сабена», как раз напротив аэропорта. Еще не прибыли джипы, без которых трудно добираться до глубинных районов страны. А так все в порядке… Стэнливиль мирный город, он мне непременно понравится. Осмотреть его я успею, а к чаю должен обязательно быть в доме у моего начальника. Посетить надо зоологический сад и водопады Стэнли.

Рукопожатие — и я уже свободен. Начальник мой мне понравился: немногословен, деловит. Врач с Гаити, он, подобно многим своим соотечественникам, предпочитает жить за границей. Там режим диктатуры.

В аэропорту, и в самом деле, царил порядок. Из транспортных самолетов высаживались солдаты. Огромные машины напоминали китов, рождающих черных детей в стальных касках, которые сразу же после рождения знали, что им делать. Отель состоял из двух десятков бунгало, расположенных в виде подковы за рестораном в большом саду. В такое бунгало и поместили меня. Соседями оказались два врача, также ожидавшие отъезда в глубинные районы. Они сообщили, что пароход с джипами из Леопольдвиля уже две недели находится в пути, но до сих пор нет разрешения на въезд от властей Восточной провинции, поэтому он застрял в Кокийавиле. Еще одно доказательство напряженных отношений между правительством в Леопольдвиле и правительством Гизенги в Стэнливиле.

В ресторане мы очень выделялись: как только начали прибывать солдаты, большинство европейцев покинули Город. Солдаты сидели в обеденном зале, не снимая оружия. Многие не сняли даже касок. На нас они смотрели с нескрываемым неодобрением, но держались вполне корректно, если не считать нескольких сильно подвыпивших вояк, которые бросали на нас злобные взгляды и выкрикивали непонятные, но явно враждебные слова. Один даже подошел, очевидно, с недобрыми намерениями. Но я отчетливо произнес «монганга» — «врач». Тогда лейтенант отвел парня в сторону и растолковал ему что к чему.

С солдатами были шутки плохи. В Стэнливиле находилось слишком много войск для города, в котором было все в порядке, как уверял мой шеф. Каждый день прибывали новые части, они несколько дней столовались в отеле «Сабена», а затем отправлялись дальше. Армия эта состояла из одних унтер-офицеров: каждый второй — ефрейтор, каждый третий — сержант. Тогда я еще не понимал, в чем тут дело, и только спустя некоторое время узнал, что это результат африканизации армии, вокруг которой велось столько споров. Раньше офицеров-конголезцев не было вообще. Генерал Янсене[14], следуя генеральной линии колониализма, — никаких специалистов из местного населения! — до последнего момента возражал против создания офицерской школы для конголезцев. В 1959 году колониальным властям пришлось пойти на уступки. Однако какая насмешка! Из тысячи абитуриентов Янсене допустил к приемным экзаменам только девятнадцать. Солдаты и унтер-офицеры, естественно, ненавидели бельгийских офицеров, особенно Янсенса, и после провозглашения независимости «форс публик» прежде всего потребовали немедленного повышения военнослужащих в воинских званиях по всей иерархической лестнице. В результате все унтер-офицеры были произведены в офицеры, например сержант Лундула стал командующим армией, а штаб-сержант Мобуту[15], служивший в штабе Янсенса, — полковником и начальником штаба армии. Ёсе сверхсрочники были произведены в унтер-офицеры.

Стэнливиль напоминал военный лагерь. Здесь находилась «голубая армия» ООН, соблюдавшая строжайший нейтралитет, которая должна была помешать столкновениям между обеими группами конголезцев. На одной стороне были третий армейский корпус под командованием генерала Лундулы, большая часть которого еще хранила верность Гизенге, жандармерия и полиция (ее начальником был товарищ Лумумбы Фатаки); на другой — войска леопольдвильского правительства, которые в целях совместного наступления против Чомбе устремились в Стэнливиль. Солдаты, прибывшие из Леопольдвиля, должны были проследовать дальше, в гарнизонный город Кинду в верховьях Конго, в пятистах километрах к югу от Стэнливиля, но транспорты где-то застряли. Третье наступление против Чомбе, казалось, завязло в песках, а позднее захлебнулось в ливнях. Поэтому в Стэнливиле с каждым днем становилось все больше солдат. Бар и бистро были переполнены, «вольные» девицы не могли пожаловаться на отсутствие клиентов, точно так же как и врачи, — в этом меня заверили польские коллеги из конголезской больницы. Каждый день между двумя группировками происходили стычки, и, разумеется, не было недостатка в жертвах. Плоды перестрелок — здесь солдаты всегда ходили с оружием — мои коллеги обрабатывали на операционном столе. А войска ООН, конечно, не вмешивались в эти междоусобные побоища, они занимались мирной деятельностью: торговали виски и сигаретами. На одном из оживленных перекрестков Стэнливиля стояла, как памятник, безучастная ко всему, одинокая полевая пушка времен первой мировой войны. Когда-то она служила угнетателям, а теперь напоминала об эпохе колониализма и словно хотела сказать: эти стычки мне на руку.

Небольшие эти стычки отражали, по сути дела, серьезный конфликт, происходивший в те дни в Конго. Осенью 1961 года в стране было, собственно, три правительства. Власть правительства Адулы распространялась лишь на три провинции: Леопольдвиль, Экваториальную и Касаи. Этому «центральному» правительству лишь в недавнем прошлом удалось пресечь анархию в Касаи. А вот с Чомбе справиться не удалось. За ним стояла могущественная «Юньон миньер дю О-Катанга», дочернее общество громадного бельгийского концерна «Сосьете женераль де Бельжик». Правительство в Леопольдвиле утверждало, что сделало все, чтобы вернуть Катангу, дававшую до той поры половину государственного бюджета, в лоно конголезской семьи. Однако угрозы применить силу, переговоры, войска ООН, заседания Совета Безопасности ООН, Хаммаршельд и его представитель в Конго — ничто не помогало. Кроме того, Гизенга после убийства Лумумбы объявил Стэнливиль временной столицей Конго. Гизенгу, выступившего против неоколониализма, поддерживали провинции Восточная и Киву, а также северная часть Катанги. Балуба, населявшие Северную Катангу, участвовали в непрерывных мелких стычках с жандармами Чомбе.

Гизенга опирался не на «Юньон миньер» и не на «Компанию Кило-Мото», которая до 1959 года ежегодно добывала двенадцать тонн золота. Его поддерживало неорганизованное население: рабочие, молодежь и небольшая часть интеллигенции. Солдаты же, как повсюду в Конго, служили тому, кто больше платит.

Против Гизенги выступали европейцы — их осталось в его провинциях около пятисот, особенно после того как он назначил на бельгийские предприятия конголезских доверенных, национализировал некоторые рудники и заводы и заставил бывших владельцев работать консультантами на предприятиях. Его противниками были также церковники и часть депутатов провинциального парламента, подкупленных «центральным» правительством. Вот какое положение было в стране, когда осенью 1961 года я ходил по улицам Стэнливиля.

В погоне за пропуском в Восточную провинцию я познакомился в министерстве внутренних дел с братом Лумумбы. Это невысокий молодой человек, не похожий на Патриса ни лицом, ни фигурой, несколько застенчивый. О брате он отзывался с восторгом. Поняв, что я не принадлежу к неоколониалистам, он сразу стал очень обходителен и даже показал мне томик стихов Лумумбы. За кружкой пива он откровенно излагал свои мнения, отвечая без обиняков на все вопросы. Он основал молодежную секцию созданной П. Лумумбой партии Национальное движение Конго, ставшую бельмом на глазу правительства в Леопольдвиле. Это она помогла отразить попытку ликвидировать правительство Гизенги, предпринятую в 1960 году солдатней.

— У нас об этом знают слишком мало.

— Началось с Чомбе. Кто владеет Катангой, тот диктует в Конго свою волю. Центральное правительство пело переговоры с Чомбе, он, однако, заявил: возвратиться в лоно конголезской семьи ему мешает только Лумумба. Лумумбу устранили. Тогда Чомбе придумал новые уловки. Он-де согласен, но его парламент возражает. И так далее. Гизенга понял, что переговоры бесполезны. Тогда он сам начал наступление против Катанги. Идея неплохая. У него был третий армейский корпус, а в Северной Катанге нашу сторону держали балуба. Однако операция не имела успеха и обратилась против нас самих. Мы не учли армии и поплатились за это.

— Я этого не понимаю.

— Отдельные армейские подразделения были против нас, вернее, отказались подчиниться приказу. Они разбежались под тем предлогом, что им не уплатили жалованья.

— Они взбунтовались?

— Называйте это, как хотите. Когда бандам надоело жить в джунглях, они явились в Стэнливиль и, чтобы избежать наказания, перекинулись на сторону Леопольдвиля, тем самым объявив нам войну. После трехдневной катавасии в Стэнливиле и его окрестностях мы взяли верх. Разумеется, все было гораздо сложнее, однако самое главное в общих чертах я вам рассказал.

— Сейчас солдаты из Леопольдвиля снова здесь?

— Готовится наступление.

— Разве такое скопление войск не опасно для Гизенги?

— Возможно.

— Какие же он принимает меры?

— Этого я не знаю.

— Простите. Итак, вы полагаете, что могут быть столкновения?

— Неоколониалисты сделают все, чтобы нас ликвидировать. Но мы будем бороться.

Я понял, что он не мог сказать больше иностранцу. На следующий мой вопрос он также ответил общими словами.

— Знаете ли вы, кто убил вашего брата?

— Многие приложили к этому руку.

— Несколько человек?

— Я мог бы указать на них пальцем.

— Почему же вы этого не делаете?

— Доказательств недостаточно. Если судьи не хотят судить, они всегда прикроются доводом об отсутствии улик.

— Зачем Лумумбу перевезли из лагеря Харди в Тисвиле в Элизабетвиль, с одного конца Конго на другой? И почему он был выдан своему заклятому врагу — Чомбе? Этого никто не может понять.

— Есть две версии. Официальная гласит, что солдаты в лагере угрожали убить Лумумбу и правительство ради его же безопасности намеревалось перевезти его в тюрьму в город Жадовиль в Катанге. В Элизабетвиле пришлось сделать остановку. По неофициальной, но весьма вероятной версии, солдаты в лагере Харди хотели использовать Лумумбу как заложника для давления на правительство. Они предъявили ультиматум: либо им повысят на тридцать процентов жалованье, как было обещано полтора года назад, либо они освободят Лумумбу. Для контингента в полторы тысячи солдат прибавка в тридцать процентов, да еще за полтора года, составляла кругленькую сумму. Чомбе согласился выплатить эти миллионы и потребовал в обмен моего брата.

— Как вы думаете, господин Лумумба, какая версия правильная?

— Есть еще и третья.

— Какая же?

— Самая простая. Патрис представлял собой большую опасность. Весь империалистический мир боялся его. Но клика в Леопольдвиле не могла решиться ликвидировать его собственными руками.

Вероятно, он был прав. Физическая ликвидация противника — самый убедительный аргумент.

На прощание мы обменялись крепким рукопожатием.

Стэнливиль — третий по величине город Конго, насчитывающий около восьмидесяти тысяч жителей. Вопреки названию город не был основан Стэнли.

Город основал в 1898 году бельгийский колонизатор Роже, оценивший важное значение водной артерии для эксплуатации этой провинции. От Стэнливиля до Леопольдвиля добрых две с половиной тысячи километров но Конго, причем река на всем этом пути судоходна. В порту Стэнливиля встречаются грузы из глубинных районов: хлопок, кофе, рис, земляные орехи, каучук, нефть, бокситы, олово, вольфрам, золото. В Леопольдвиле товары перегружают в железнодорожные вагоны, отправляют в Матади, а оттуда на мировые рынки. И наоборот, в Стэнливиль после двухнедельного плавания вверх по реке прибывают грузы из Леопольдвиля.

Наших джипов все не было, и я мог познакомиться со Стэнливилем. Широкие асфальтированные улицы, неоновые светильники, кино и, разумеется, деловой квартал… В нем преобладают греки и португальцы. Большие магазины принадлежат бельгийским акционерным обществам, например «Седек» — «Котонко». Важнейшие предприятия уже контролируются правительством провинции, их управляющие — иностранцы оставлены на положении технических советников.

Как и всюду, между современными европейскими кварталами и кварталами африканцев резкий контраст. Между ними — военный лагерь. Для безопасности, говорят здесь. Я впервые увидел лагерь без казарм. Вдоль учебного плаца тянулись длинные здания с двухкомнатными квартирами. В них живут солдаты с семьями, включая матерей и тещ. В Национальной армии Конго солдаты служат дольше, чем в Европе: после семи лет службы они остаются еще на сверхсрочную. Не могут же они всю жизнь быть холостяками!

У памятника Лумумбе я поближе познакомился с солдатами. Памятник этот представляет героя во весь рост в гробу. Установлен он за четырехугольным железобетонным зданием главного почтамта, где Лумумба работал почтовым чиновником. С широкого крыльца этого здания Лумумба произнес в 1959 году речь перед многотысячной толпой. Его требование немедленного провозглашения независимости было встречено громов гласным «Ухуру!» — «Свобода!». Тогда вмешались «форс публик» и на площади остались десятки убитых.

Я хотел подойти к памятнику и сфотографировать его. Оба солдата, стоявшие на часах перед гробом, угрожающе шагнули ко мне. Пришлось отказаться от своего намерения. Позднее я узнал, что один испанский врач лишился таким образом своего фотоаппарата. На допросе в полицейском участке ему с трудом удалось доказать, что слова «испанец» и «шпион» не равнозначны. Два польских товарища, пригласивших меня в гости, тоже немало рассказывали об опасных ситуациях, в которые они попадали.

Однажды они оперировали в конголезской больнице солдата, раненного выстрелом в живот, жертву столкновения двух враждующих групп. Вдруг в операционную ворвался отряд солдат в касках с автоматами наперевес.

«Вот! — закричал их главарь. — Они распотрошили нашего Ндуку!»

Мой коллега схватил руку крикуна и положил ее на грудь оперируемого:

«Смотри, сержант, твой Ндуку дышит. А вот пуля. Мы вытащили ее из живота».

— Это помогло?

— Да. Заметьте, всегда нужно найти пулю.

Позднее этот совет мне пригодился. Я всегда держал в запасе пулю. На всякий случай.

Коллеги посвятили меня в тайны медицинской службы в Конго. Ухода за больными в нашем понимании этого слова не существовало, и мне следовало раз навсегда избавиться от иллюзий о планомерной подготовке к операциям. Медицинских сестер, если не считать небольшого числа монахинь, не было совсем. Что же до санитаров, то из-за недостатка подготовленных медицинских кадров санитары часто взлетали вверх по иерархической лестнице здравоохранения и нередко становились даже директорами больниц, от которых потом приходилось немало терпеть. Так называемые операционные ассистенты знали не больше фельдшеров, но благодаря многолетнему опыту набили себе руку.

Напротив, дипломированные санитары — они работали потом помощниками операционных ассистентов — были значительно менее надежны, интересовались преимущественно заработком и стремились вырваться вверх. Даже министр здравоохранения провинциального правительства был раньше дипломированным санитаром.

— Все же это гораздо лучше, чем профан, который ничего не смыслит в медицине, — заметил я.

— Безусловно. Однако, если такой вобьет себе в голову, что разбирается во всех вопросах, разубедить его нелегко. К счастью, врачи еще пользуются полным доверием и глубоким уважением населения.

Вскоре я смог в этом убедиться. Гуляя по набережной, я и мой швейцарский коллега поравнялись со зданием, походившим на дворец. Оно стояло в саду, окруженном невысокой стеной. Постройка была безвкусная, голубого цвета. Зубцы украшали фронтон и окна — этакая смесь готики и ренессанса, с налетом колониального стиля. Позднее я узнал, что здание принадлежало ранее одному из самых богатых отцов города Стэнливиля. Пальмы, затенявшие это неудачное творение, должны были замаскировать позор архитектуры. И все же его нельзя было не заметить.

Неожиданно к нам подошел солдат в кепи со значком командира. Рядом шла его жена с кувшином. Он остановил нас и что-то произнес на лингала, языке народа бангала, одном из четырех главных языков, который стал официальным в конголезской армии. Я не понял ни слова, так как изучал суахили — основной язык восточных областей Конго и всей Восточной Африки. Позднее, когда я служил в Квилу, я выучил еще киконго — язык, распространенный в низовьях Конго. Чилуба, четвертый основной язык страны, на котором говорят балуба, так и остался для меня непонятным.

— Мне очень жаль, господин майор, — обратился я по-французски к лейтенанту, — но я ничего не понял.

Он зло посмотрел на меня и ответил, также по-французски:

— Вот как! Пойдемте со мной. Мы вам покажем, как разгуливать возле резиденции Гизенги.

Тут мы заметили, что неподалеку в кустах расположился взвод жандармов, по-видимому охрана дворца.

— Мы не знали, что здесь живет его превосходительство. Мы врачи, идем навестить больных. Понимаете? Монганга!

Волшебное слово подействовало, нас сразу отпустили, предупредив, чтобы мы больше здесь не появлялись. Мы решили продолжить прогулку в другом направлении и пошли вверх по реке к вагениям. Этот некогда воинственный народ в наше время стал достопримечательностью для туристов. За небольшую мзду они охотно исполняют перед гостями военные пляски и танцы. После провозглашения независимости доходный промысел почти полностью прекратился.

Вагении — отважные рыбаки. Они ловят рыбу у порогов Конго. Лет сто назад случилась необычайная засуха, уровень воды в Конго упал настолько, что пороги пересохли. Находчивые люди забили тогда столбы между обломками скал, перегораживающими реку, перевязали их лианами и к этим сетям подвесили плетеные корзины, в которые попадала рыба.

Теперь вагении снова спускаются в узких пирогах вниз но течению, к порогам. В подходящий момент они ловким движением ставят пирогу поперек течения и снимают со столбов корзины с уловом. Затем они, умело маневрируя между скалами, плывут дальше вниз, достигают спокойной воды и гребут к берегу. Это требует смелости и ловкости.

Наконец наш пароход прибыл. Мы поспешили в порт. Это было огромное судно, разумеется по масштабам Конго, водоизмещением около четырех тысяч тонн.

Достаточно взглянуть на карту страны, чтобы постигнуть «анатомию» конголезского транспорта. Сеть судоходных речных артерий насчитывает почти двенадцать тысяч километров. Река Конго — как бы хребет, ее притоки — ребра. Каждое ребро, в свою очередь, является костяком для окружающей территории. Почти половина всех грузов доставляется по водным путям. Кроме того, так называемая национальная артерия — железная дорога — связывает Элизабетвиль с Порт-Франки — перевалочным пунктом на Касаи, притоке Конго. Руды Катанги оттуда направлялись в Леопольдвиль, а затем по железной дороге — в Матади.

Национальную артерию, пересекающую всю территорию Конго, перерезал Чомбе, создав сепаратную республику. Руды Катанги стали отправлять по северородезийской железной дороге в порт Бейру, который находится в португальской колонии Мозамбик на Индийском океане.

Наши джипы мы получили еще нескоро. Несколько дней местные власти никак не могли их выдать, затем начались тропические дожди. Ливни разразились неожиданно. Дождь шел ежедневно чуть ли не по двадцать три часа в сутки. Мы сидели в своем бунгало, как в тюрьме. Вода в реке быстро прибывала, набережная местами была уже залита водой. Наши джипы прочно осели в портовых пакгаузах, которые вскоре также очутились под водой. Мы коротали время главным образом у радиоприемников.