Чувствовать его прикосновения — будто жалить себя вновь и вновь. Его глаза ласкают, дотрагиваются туда, где всё ещё больно. Где я всё ещё та самая Юля, которую унизили и уничтожили.
Это пытка.
Только не та сладкая, о которой пишут в страстных романах. А болезненная и мучительная, которая заставляет проживать те мгновения снова. Они словно ржавчина во мне, и я не могу избавиться от этих рыжих пятен.
И что самое ужасающее — именно эти ощущения говорят о многом. В первую очередь о том, что я его не отпустила до конца. Что он всё равно цепляет меня крючком, и я, как рыба, бьюсь и болтаюсь в попытке сорваться и уплыть. Но острый конец уже зацепился за сердце, заставляя его кровоточить и при этом держаться.
— Мне больно, Саш… — шепчу я. Он кивает, и его касания становятся лишь крепче.
— Я знаю, родная, — он хрипит, прижимая меня к себе. — И я хочу забрать эту боль.
Качаю головой, потому что никто не способен заставить меня чувствовать себя так, как раньше. Как раньше уже не будет. Там, где в прошлом были мы, остались лишь кривые, острые осколки той жизни, которая больше нам не нужна.
— Ты её источник, Озеров, — озвучиваю наконец в попытке отстраниться от него.
Он прикрывает глаза, но не отпускает, гладит пальцами мою кожу и прислоняется лбом к моему.
— Юлька…
Шёпот, в котором ощущается лишь боль. Она, как липкая паутина, пристала, и от неё не избавиться.
В каждом его звуке — мука, которую он сейчас отчаянно хочет пережить. Но этого не случится. Не сейчас.
А может быть, и никогда.
— Давай просто попробуем? Дадим друг другу крохотный шанс… — слова вызывают мгновенное желание отказаться.
Громко выкрикнуть «нет», потому что я не переживу предательства вновь.
— Нет, — шепчу ему в ответ, отталкиваясь от себя.
Смотрю в глаза, полные страдания. Но тогда его не тронули мои — полные слёз и отчаяния.
— Сейчас главное помочь девочкам, — продолжаю я. — Не хочу лезть не в своё дело, но твоя жизнь сейчас рядом с человеком, которого я считаю как минимум опасным…
Он понимает, о чём я, и согласно кивает. Но я вижу, что он рассчитывал на другой ответ. Рассчитывал на то, что я поддамся. И все его оправдания в отношении женщины, которую он выбрал, не работают. Он уже сделал этот выбор, исключив меня из уравнения. Без попыток исправить и узнать.
И да, нельзя в себе носить обиды. Нужно прощать, чтобы в первую очередь твоя жизнь пошла дальше, стала лучше. Но невозможно навсегда выкинуть из памяти поступки человека. Хочу продолжить и сказать именно об этом, но Саша опережает меня.
— Юль, только не лишай меня надежды, — тяжело повисает в воздухе его мольба. — Не смогу справиться…
Признание заставляет чувствовать себя извергом, и хочется поскорее закончить этот сложный и болючий разговор.
Как по заказу, в этот момент входная дверь в квартиру открывается.
— Мам… — Карина переводит глаза с меня на Озёрова. — Пап?
На долю секунды в глазах дочери будто вспыхивает надежда, но она быстро прячет её за своей привычной маской. Я отхожу подальше от Саши, а он нехотя убирает руки.
— Я не хотела мешать, — виновато озвучивает она.
— Ты не помешала, Карин, — мягко убеждаю её с теплотой.
— Ты уже собрала вещи? — оглядывается она немного шокировано на беспорядок и не закрытый чемодан в прихожей.
— Да, только он мне не поддаётся, — усмехаюсь, указывая головой на него.
— Я помогу, — оживает Озеров.
Старается бодриться, но я-то чувствую. Да и убеждена, что Карина тоже чувствует.
— Давай, пап, — Карина принимается помогать, наседая на крышку. — Мам, столько вещей, как будто ты навсегда вернулась к нам, — с улыбкой озвучивает дочь.
И только спустя паузу осознаёт, что сказала. Слова трогают меня за самую сердцевину души, а Саша прячет заминку, яростнее дёргая молнию чемодана.
Слова, сказанные дочерью, и вроде бы такое обычное действие с этим чёртовым чемоданом, а ощущение — что значит оно куда больше, чем кажется.