Звук домофона настораживает меня. Сердце будто делает маленький скачок. Я знаю, что каждый ключ относится к определённой квартире, и никто, кроме меня и Даши, не может открыть эту дверь. Но мы ключи не теряли… А я отчетливо слышу характерный щелчок домофона.
Ладно… У меня, похоже, уже паранойя. Особенно после общения с Аленой.
После её запугиваний, подбрасываний странных предметов я действительно начинаю верить, что она способна на всё. Даже прилететь в Питер только ради того, чтобы нагадить мне здесь?
Легко. Очень легко.
Но я с усилием отгоняю эти мысли. В жизни и так хватает переживаний, зачем добавлять в копилку страхов ещё один? Я должна остановиться. Хватит давать ей место в моей голове. Нужно перестать бесконечно прокручивать прошлое.
Каждый раз, когда я возвращаюсь к этому вопросу — «а могло ли всё быть иначе?» — внутри всё равно приходит один и тот же ответ: нет. Если когда-то я сделала именно такой выбор, значит, на тот момент он был единственно возможным. Другого не существовало.
А мучить себя тем, «как могло бы быть» — это настоящее издевательство. Прошлое не перепишешь, кассета не отматывается назад.
Но вот настоящее — оно гибкое. Его я могу менять. И этим настоящим я формирую будущее. Главное — слушать себя. Слушать не только мозг, но и сердце. Потому что если позволить сердцу зачахнуть… то какая вообще ценность у жизни, где главная живая мышца перестала быть нужной и важной?
Звонок в дверь резко обрывает мои мысли. Я вздрагиваю. И уже не понимаю, чего ждать? Гостей я не жду. Разве что… Маришка могла прислать курьера с документами? Но это вряд ли. Обычно она предупреждает заранее. И вообще, кто носит деловые бумаги в одиннадцать ночи?
Хотя… в большом бизнесе исключений хватает.
— Мама, открывай! Это я! — доносится знакомый голос.
Мир внутри меня останавливается. Карина? Сердце гулко бьётся, пропуская удар. Я резко напрягаюсь. А вдруг что-то случилось? Почему она прилетела без предупреждения?
Я торопливо дёргаю дверь, не успеваю даже как следует сообразить, что происходит, и вдруг в меня обрушиваются звонкие голоса, радостные и слишком громкие для позднего вечера.
— Сюрприз!
Ещё немного, и они бы, наверное, конфетти в меня запустили.
Ладно, признаюсь: я терпеть не могу сюрпризы. Каждый раз это ступор, как будто у меня отнимают возможность правильно среагировать. И сейчас именно так. Я стою на пороге, абсолютно ошарашенная, вглядываюсь в Сашу, Карину и Дашу и не могу поверить своим глазам.
— Кажется, сюрприз не удался, — вздыхает Даша, а Саша только мягко улыбается.
— Мама в шоке, дайте ей время.
— Как вы здесь оказались? — нахожу в себе силы задать хоть какой-то вопрос.
— Ну, мам, пока ещё летают самолёты и ездят поезда, — отвечает Карина в своей привычной манере.
— Юль, мы хотели тебя порадовать, — говорит Саша спокойнее, чуть серьёзнее: — Врач разрешил Дашке продолжить лечение дома, но под строгим наблюдением. Динамика хорошая. Мы решили тебе не говорить сразу… хотели сделать сюрприз. Знаешь, было непросто уговорить врача не сообщать тебе об улучшениях. А вот из нашей младшей дочери получился настоящий партизан.
— Мам, прости, — Дашуля виновато пожимает плечами, её глаза чуть блестят, — Мы приехали тебя отговаривать увольняться. По телефону ты бы не стала слушать.
— Откуда вы знаете? — я всё ещё держу их на пороге, будто боюсь впустить в квартиру вместе с ними лавину новых событий. Шок никак не отпускает.
— Ты таскала меня часто на работу… А твои сотрудники меня развлекали, мам, — младшая хитро улыбается, — Ты только не ругайся на Марину, она мне всё рассказала, а я уже папе. Ну и в общем, мы тут. Ты должна соглашаться на Краснодар! Мам! Нельзя упускать этот шанс! Я видела, как ты ночами работала, как падала без сил. И точно не для того, чтобы теперь сделать шаг назад.
Я убью Марину! Но это потом… сейчас я просто пытаюсь переварить всё происходящее.
Наконец отхожу в сторону, уступая дорогу и впуская семейство домой. Их шаги в коридоре звучат слишком громко и суетно, словно подчёркивают, что они вторглись в мой отлаженный хаос. Предлагаю всем поужинать, но они вежливо отказываются, уверяя, что поели в самолёте.
— Я сейчас растеряна и не знаю, что сказать… — признаюсь, чувствуя, как пересыхает горло, — Предлагаю всем лечь спать. Утром будет разговор!
Дашка, едва дождавшись моей «разрешающей» интонации, убегает в свою комнату и, почти на бегу, просит Карину поспать с ней. Старшая только кивает, даже не споря. И вот они исчезают за дверью, а мы остаёмся с Озеровым вдвоём в полутёмном коридоре.
— Я снял номер в гостинице, так что не волнуйся, — он говорит спокойно, но я ловлю в его голосе ту самую осторожность, когда человек готовится к отторжению.
— А я и не волнуюсь, — отвечаю почти автоматически. И вдруг вспоминаю: — Мне Алена, кстати, звонила.
— Правда? — он сразу напрягается. — Что сказала?
— Саш, это ты её заставил извиняться, да? Зачем?
— Потому что она виновата. И я виноват. Я больше, конечно.
— Да я давно простила… — вздыхаю. — Если держать обиду внутри, то больно сделаешь только себе.
— Я просто люблю тебя, Юля, — он смотрит прямо, не отводя взгляда, — И хочу, чтобы ты понимала, каким дерьмом я себя ощущаю. Я бы сам себя не простил никогда. Поэтому спасибо тебе… Карина, кстати, уже на таблетках. Я не стану за неё говорить — она сама расскажет, какой диагноз ей поставили. А Дашка… Юля, я устрою её в лучшую клинику Краснодара. Она сможет наблюдаться там, а если потребуется, я буду оплачивать перелёты в Москву. Хочешь, сам её возить туда-обратно буду. Только не отказывайся, ладно?
— Так легко всё, Саш? — в моём голосе слышится и усталость, и горечь, и едва заметная надежда.
— Когда любишь, то легко. Не знаю, почему мы тогда всё усложнили.
И я не знаю. Может, потому что нам всем с детства внушают: взрослая жизнь — это сложно. Словно мы сами её нарочно наделяем качествами, делающими её невыносимой. А на деле… любая проблема решаема, любую мысль можно переписать, любое действие остановить, если успеть.
Вопрос лишь в том, насколько тебе нравится страдать.