Царь грозной Руси

24. АНАСТАСИЯ ПРОТИВ СИЛЬВЕСТРА

Житие муромских чудотворцев свв. благоверных князей Петра и Февронии наверняка знакомо многим читателям. Это великолепный памятник литературы XVI в., написанный живым, красочным языком народных сказаний и былин. Это и замечательный духовный памятник, представляющий нам идеал великой и чистой любви. А создавался он как раз в то время, которое мы сейчас рассматриваем. Об авторе Жития уже говорилось в этой книге. Им был псковский монах Ермолай-Еразм, которого царь, заинтересовавшись его работами и проектами реформ, перевел в столичный дворцовый собор Спаса-на-Бору.

А свв. Петра и Февронию Иван Васильевич особо чтил. Напомню, государь поклонился их мощам, направляясь на войну. Но они являются и покровителями православной семьи. И взятие Казани, а одновременно рождение сына, конечно, свидетельстовало о их заступничестве. После победы государь благодарил Господа строительством храмов, в том числе в Муроме. Святых заступников, способствовавших победе, почтили и иными способами. Приближенный царя Аркадий — тот самый, у которого исцелилась рука у гробницы св. Александра Невского, составил Житие этого князя [114]. Очевидно, тогда же Ермолаю-Еразму было поручено написать Житие свв. Петра и Февронии. Для этого автор собирал муромские предания (не исключено, что он вместе с многими другими священниками участвовал в походе).

Но как только мы уточняем время написания, невольно обращает на себя внимание сюжет Жития. Св. Петр убивает лютого змея, потом следует тяжелая болезнь. Петра выхаживает мудрая красавица Феврония, дальше — бунт бояр, не желающих служить княгине низкого рода, и супруги садятся на струги, плывут в изгнание… А теперь сопоставьте с реальными событиями, происходившими как раз тогда же, в 1552–1553 гг. Иван Грозный берет Казань. Вслед за этим — опасная болезнь, Анастасия днюет и ночует у постели царя. И боярский бунт. Отношение заговорщиков к царице было в точности таким, как описано в Житии, князь Ростовский возмущался, что царь «нас истеснил… поял рабу свою, и нам как служити ей?» Разве что до изгнания дело не дошло, было другое плавание, паломническое.

Сколько совпадений! Учтем, что автор был близок ко двору. В ходе работы над столь важным Житием его обязательно должны были читать и царь, и царица. А отсюда напрашивается в общем-то логичный вывод. В литературных образах свв. Петра и Февронии Ермолай-Еразм так или иначе, вольно или невольно, должен был отразить какие-то черты… Ивана и Анастасии! И это подтверждается текстом Жития. Например, в нем настойчиво подчеркивается, что муромские князья были «самодержцами» в своих владениях. Историческим реалиям XII – начала XIII в, когда жили и правили свв. Петр и Феврония, это не соответствует. Но во времена Ивана Васильевича было очень актуально.

Причем стоит обратить внимание, св. Петр изображен в Житии довольно схематично. Главное действующее лицо — св. Феврония. Конечно, это вовсе не означает, что в царской семье лидировала жена. Это может означать другое — что Ермолай-Еразм был ближе к ней, чем к царю. В своем произведении он (в отличие от Адашева и Сильвестра) явно не симпатизирует крамольным боярам. А это свидетельствует о близости Ермолая-Еразма к партии Захарьиных. (Кстати, вполне может быть, что и его реформаторские проекты попали к государю тем же путем, как работы Пересветова — через родственников царицы).

Ну а в итоге получается, что в образе св. Февронии, который изображен в Житии, мы с вами имеем литературный портрет Анастасии. Нет, разумеется, не доскональный «рисунок с натуры». Автор был глубоко верующим человеком и писал именно о святой. Тем не менее, в произведении должны были отразиться реальные черты царицы. И ее портрет оказывается очень далеким от того, какой обычно изображают Анастасию — эдакой бессловесной «тенью», сидевшей где-то в тереме, молившейся потихонечку и не игравшей никакой самостоятельной роли. Напротив, мы видим весьма яркую личность. Умную, деятельную, волевую, женщину-правительницу, женщину-политика, советницу царя, «чадолюбивую мать» для народа.

Неожиданно? Но, как ни парадоксально, все это подтверждается другими источниками! Если русские летописи приводят для Анастасии «стандартный» набор эпитетов: добродетель, смирение, набожность, то отмечают и ум — а его выделяли отнюдь не у всех цариц. Уже говорилось, что Иван IV, уезжая на войну, дал своей супруге «царскую волю». Вряд ли такие права могли быть даны женщине, не имевшей понятия о политических проблемах, чуждой вопросам государственного управления. Ну а англичанин Горсей пишет, что Анастасия была «мудрой», «влиятельной». А к тому, что ее почитали и любили подданные, добавляет — «боялись». Кто боялся? Уж наверное, не простонародье, которое души в ней не чаяло. Зато изменник Курбский в своих обвинениях откровенно нападает на «жен-чародеек», якобы дурно влиявших на московских властителей, настраивая их против «лучших» советников. Здесь имеются в виду жены прежних государей Софья Палеолог и Елена Глинская — и Анастасия тоже (и Курбский подтверждает, что все «зло» шло «от Захарьиных»).

После мартовского мятежа 1553 г. царица стала главной противницей «избранной рады». Факты показывают: в страшные дни кризиса Анастасия видела или слышала нечто такое, чего не знал муж, метавшийся в беспамятстве. Она не просто заподозрила, она вынесла твердое убеждение, что Сильвестр и Адашев — тайные враги царя и его семьи. Конечно, она поделилась сомнениями с супругом. Но Иван Васильевич не придал им значения. Может быть, счел необоснованными, плодом женской фантазии. Или допускал, что советники проявили временную, вполне простительную слабость. В конце концов, они же не ушли к мятежникам, и в делах помогают, столько пользы приносят. Но Анастасия была уверена, лидеры «избранной рады» — враги. Только доказательств она не имела. И она повела собственную борьбу.

Вскоре для этого представился подходящий соучай. Летом 1553 г. вдруг открылось, что в России по-прежнему процветает ересь жидовствующих. Репрессии Ивана III и Василия III так и не искоренили ее. Обнаружилась она совершенно случайно. Знатный дворянин Матвей Башкин, служивший при дворе в личной царской дружине, был соблазнен еретиками, но оказался дураком. Взялся доказывать правоту обретенного учения своему духовнику, священнику Благовещенского собора Симеону [53]. Тот ужаснулся, доложил начальнику. То есть настоятелю собора — всемогущему Сильвестру. Но Сильвестр, вместо того чтобы арестовать еретика, попытался спустить дело на тормозах. Велел Симеону шума не поднимать, просто наблюдать за Башкиным. Однако преступник был слишком глуп. Болтал направо и налево, хулил Христа, Св. Писание, называл иконы «окаянными идолами», а Симеону принес книгу «Апостол», где пометил места, казавшиеся ему неправильными.

Оставить без внимания такую улику было уже невозможно. Сильвестр доложил митрополиту, царю. Иван Васильевич начал следствие и фактически возглавил его. Взял Башкина под стражу, допрашивать его поручил специалистам по ересям — старцам Иосифо-Волоколамского монастыря Герасиму Ленкову и Филофею Полеву. Преступник некоторое время запирался, потом стал давать показания. Выяснилось, что речь идет именно о ереси жидовствующих. Сохранилась записка Сарского епископа (а до того игумена Иосифова монастыря) Нифонта, что он сейчас не может прислать в монастырь принадлежавшую ему книгу «Просветитель», поскольку «митрополит ея емлет и чтет, да и царь князь великий ея имал и чел». Как видим, святитель Макарий и Иван Васильевич дополнительно штудировали труд св. Иосифа Волоцкого, направленный против жидовствующих.

А в октябре 1553 г. царь посетил Ростовский Богоявленский Авраамиев монастырь — в годовщину взятия Казани там освящали храм Богоявления. И в монастырских записях указано, что государь взял здесь великую реликвию. Посох. Как раз тот посох, с которым мы видим Ивана Грозного на картинах. Но он был не обычным ремесленным изделием. По преданию, он принадлежал св. Авраамию. А святому достался от св. Евангелиста Иоанна Богослова, явившегося по его молению. И этим посохом св. Авраамий сокрушил бесовских идолов в Ростовской земле [69]. Очевидно, и царь взял его, чтобы укрепиться для схватки с ересью.

Следствие выявило, что Башкина обработали выходцы из Литвы аптекарь Матюшка и Андрюшка Сутеев. В секте состояли Иван и Григорий Борисовы-Бороздины, монах Белобаев, они были связаны с рязанским епископом Кассианом [49]. Но исследователи обратили внимание и на другие связи еретиков. Башкин вместе с Федором Адашевым и Шуйским прежде выступали поручителями за князя Турунтая-Пронского, пытавшегося сбежать в Литву. А Борисовы-Бороздины были братьями Ефросиньи Старицкой, приходились дядями Владимиру Андреевичу и поддерживали его во время бунта (как, вероятно, и Башкин) [138].

Осенью 1553 г. состоялся Освященный Собор. Царь лично допрашивал обвиняемых, начал их «испытывати премудре». «Они ж, видевше благочестиваго царя, крепко поборающе о благочестии и убояшесь». Башкин то ли симулировал сумасшествие, то ли действительно впал в прострацию, принялся плести околесицу. Впрочем, Иван IV даже к еретикам проявил милосердие (против смертной казни выступал и его наставник Сильвестр). Всем сохранили жизнь, ограничились монастырским заключением. А престарелого епископа Кассиана, которого разбил паралич, вообще оставили в покое.

Однако на процессе прозвучало еще одно имя. Башкин проговорился, что видным наставником жидовствующих являлся Артемий Пустынник. Тот самый «старец» Артемий, которого Сильвестр пытался навязать царю в качестве «учителя»! И которого он протолкнул на пост игумена Троице-Сергиева монастыря! Как стало известно, уйдя в Порфирьев монастырь, он успел создать там общину еретиков. От нее отпочковалась группа во главе с учеником «старца» Феодосием Косым, понесла заразу в Новоезерский монастырь… Когда Артемия вызвали на церковный Собор, он вел себя довольно независимо, отвечал уклончиво. Башкина объявлял вполне православным — дескать, он ошибался лишь в частностях. Но после первого допроса «старец» попытался сбежать из Москвы. Его задержали и взялись уже более строго. Обнаружилось, что он выступал против борьбы с еретиками, искажал учение о Св. Троице, отрицал целесообразность панихид, даже был повинен в каких-то «блудных грехах» (может быть, гомосексуализме). В январе 1554 г. Артемия отлучили от Церкви и сослали на вечное заточение в Соловецкий монастырь.

Государь велел арестовать секты, созданные под эгидой «старца». В Москву доставили еретиков из Порфирьева и Новоезерского монастырей. Тут уж выявили «полный набор». Феодосий Косой считал Христа не Богом, а лишь «наставником», утверждал, что мир существует «безначально», живые существа «самобытны», а за Богом оставил лишь функции художника, «подновляющего» мир. Не признавались Св. Таинства, Церковь называлась «кумирницей». Отрицались святые, монашество, даже само христианство. Доказывалось, что «все веры в всех землях одинаковы». И царство отрицалось! Следовательно, властям можно было не повиноваться. А управлять людьми и заменять Церковь должны были «соборы верных» — таких, как сам Феодосий и его учитель Артемий.

Кстати, религиозные столкновения тоже косвенно отразились в Житии свв. Петра и Февронии. Оно открывается предисловием, большим и довольно необычным для агиографической литературы. Перед нами как бы развернутый «символ веры». Кратко излагаются основные догматы Православия, учения о Св. Троице, сотворении мира, пришествии Христа, прославлении Господа через Его святых. Наличие такого предисловия становится понятным, если учесть, что Житие писалось в 1553–1554 гг., когда шли процессы над жидовствующими, и Ермолай-Еразм буквально по пунктам противопоставил православные взгляды утверждениям еретиков.

А Анастасия со своей партией как раз и попытались использовать эти процессы, чтобы привлечь к ответственности Сильвестра. С обвинением выступил дьяк Висковатый. Но из материалов суда видно, что он действовал не от себя лично. Нужные книги, чтобы подкрепить доводы, дьяку дали Василий Захарьин-Юрьев и Михаил Морозов (свояк Захарьиных). Висковатый подал митрополиту «писанье», что «Башкин с Артемьем советовал, а Артемий с Сильвестром». Глава Посольского приказа Висковатый и сам был выдвиженцем «избранной рады», но у него возникли трения с временщиками — Адашев старался подмять внешнюю политику под собственное руководство. Поэтому Захарьины переманили дьяка. Но удар был нанесен неумело. Желая поразить противника посильнее, к обвинениям добавили «до кучи» все что можно. В том числе, что Сильвестр поместил в Благовещенском соборе неканонические иконы. А это легко опровергалось. К тому же, получалось, что Висковатый три года видел иконы и молчал, а сейчас вдруг выступил. Сильвестр имел сторонников среди церковников, бояр. Нажали на митрополита. И наряду с иконами все обвинение в целом было признано клеветой. За это Собор наложил на Висковатого трехлетнюю епитимью.

Но при этом стоит отметить еще один красноречивый факт. Главные еретики, Артемий Пустынник и Феодосий Косой, вообще ускользнули от наказания! Казалось бы, как должны везти и содержать преступника, осужденного самим царем и Освященным Собором? Но «старец» Артемий сбежал, не доехав до Соловков. Благополучно пробрался в Литву. А Феодосий и несколько его единомышленников сумели удрать из-под ареста прямо из Москвы! И тоже очутился в Литве — причем в протестантской среде Косого признали выдающимся мыслителем [36]. В итоге пострадала лишь мелкая сошка. Отсюда видно, что в самых высших эшелонах власти у еретиков действительно существовали могущественные покровители.

Между прочим, наличие сектантских гнезд в верхушке русского общества дает нам ответы на многие неясные вопросы, затронутые в предыдущих главах. Например, почему жидовствующий Вассиан Косой так яро протестовал против развода Василия III и Соломонии Сабуровой, чтобы трон унаследовали братья государя. Можно вспомнить и скандал у постели умирающего Василия III, когда Андрей Старицкий с группой бояр пытался не допустить его пострижения. Смысл станет понятен, если учесть — жидовствующие выступали против монашества и, подобно европейским реформатам, лелеяли планы упразднить его. А предсмертное пострижение популярного монарха поддерживало авторитет монашества. Наконец, это еще один ответ на вопрос, почему Сильвестр, принуждая царя каяться, всячески препятствовал паломническим поездкам. Так было не только в 1553 г., он каждый раз возражал.

Но если первая попытка свалить временщиков не удалась, это вовсе не означало, что Анастасия примирилась с ними. Родив сына Ивана, царица предприняла какие-то свои меры для его охраны. В результате он стал первым ребенком Анастасии, которому удалось дожить до совершеннолетия. В 1557 г. родился Федор и тоже уцелел. Их явно стерегли и оберегали не в пример лучше, чем Анну, Марию, Дмитрия. Готовилась и новая атака против «избранной рады».

Проявилось это летом 1554 г. Внезапно задумал бежать в Литву князь Семен Ростовский. Он участвовал в мятеже, но был прощен, даже получил боярство — а полтора года спустя он и его родня Ростовские, Лобановы, Приимковы, Катыревы почему-то забеспокоились и решили спасаться за рубежом. Чего же они перепугались? А перепугались-то не на шутку, если готовы были бросить свои обширные вотчины, богатства, абы самим уцелеть… Как позже выяснилось, многие важные подробности боярского бунта 1553 г. царю еще не были известны. А Ростовский обнаружил — к нему подбирается следствие, и запаниковал, что «не удастся это дело укрыть». Спрашивается, кто же вел расследование? Не царь. Его действия по-прежнему контролировались «избранной радой» (куда входил и Ростовский). Остается единственный вариант — разбирательство вели Анастасия и ее родственники.

Бежать не удалось. К Сигизмунду II был послан Никита Лобанов-Ростовский, договориться, чтобы приняли высокопоставленных эмигрантов. Его задержали в Торопце, он раскололся. Изменники представли перед судом Боярской Думы. Семен Ростовский действительно выложил много нового о прошлом мятеже. Назвал организаторов, планы, признался, что царевича Дмитрия (а значит и царицу) хотели умертвить. Сообщил, что в заговоре, кроме уже известных царю лиц, участвовали Куракины, Семен Микулинский, Петр Серебряный «и иные многие бояре, дети боярские и княжата». Но, как отмечает академик Р.Г. Скрынников, исследовавший материалы процесса, судьи «намеренно не придали значения показаниям князя Семена насчет заговора… Главными сообщниками Семена Ростовского были объявлены княжие холопы». То есть дело замяли, не стали раскручивать клубок в боярской верхушке [119].

Однако обвинений и без того хватило. Открылось, что крамольники были связаны не только с еретиками, а уже давно поддерживали контакты с Литвой. Ростовские вели переписку с Сигизмундом II, договаривались о переходе к нему в подданство. А летом 1553 г. в Москве Семен Ростовский тайно встречался с литовским послом Довойной, выдал секретные решения Боярской Думы, хулил свою страну и царя. Рассказав о восстании, охватившем Казанский край, советовал королю и панам использовать ситуацию и ударить на Россию [138]. Боярский суд приговорил Ростовского «со товарищи» к смерти.

Теперь царь знал, что планировалось уничтожить его семью. Был законный приговор, вынесенный самими же боярами. Но… и в этот раз кары не последовало. С ходатайством выступили митрополит, бояре. Сильвестр очередной раз напомнил царю о греховности гнева и пользе «кротости». Да и сам Иван Васильевич все еще не хотел проливать кровь своих подданных. Он помиловал осужденных, вместо плахи их выставили «на позор» и отправили в Белоозеро — традиционное место ссылки знатных особ, где они могли жить со значительными удобствами, семьями, слугами. А временщики помогли, чтобы условия наказания были еще мягче. Впоследствии Грозный писал Курбскому, что после осуждения Ростовского «поп Селивестр и с вами, своими злыми советниками, того собаку учал в великом бережении держати и помогати ему всем благими, и не токмо ему, но и всему его роду».

В общем, вторая атака Анастасии тоже окончилась ничем. Сильвестр и Адашев остались в полной силе. Да еще в какой! Наместник Казани князь Горбатый-Шуйский, один из самых знатных и могущественных аристократов, счел нужным обратиться не к царю, а к Сильвестру, просил у него инструкций, как лучше управлять краем. И человек, не имеющий никаких официальных постов, кроме настоятеля придворного собора, направил ему подробные указания! Мало того, велел прочесть его послание «прочим государским воеводам… и священному чину». И Горбатый-Шуйский не возмущался, не протестовал, воспринял как должное [49]. А Адашев широко пользовался правами, которые открывало перед ним руководство Челобитным приказом. Инспирировал жалобы на неугодных. Обвинял своих противников в том, что они «волочат» челобитные, переданные на их расмотрение — а за это, по царскому указу, полагалось наказывать. Современники-летописцы отмечали: если кто-либо посмел вызвать неудовольствие Адашева, такому человеку «бысть в тюрьме или сослану».

И у нас есть доказательство, что именно царица и ее сторонники инициировали дело Ростовского, подтолкнувшее его к бегству. Сразу после суда над ним «избранная рада» нанесла ответный удар — по партии Анастасии! Летом 1554 г. Данила Захарьин-Юрьев был отстранен от должности дворецкого Большого Дворца, вслед за ним Владимир Захарьин-Юрьев снят с поста тверского дворецкого, отправлен в Казань. Опалам и ссылкам подверглись родственник Захарьиных казначей Головин, близкий к ним хранитель государственной печати Никита Фуников Курцов [138]… Партия царицы подверглась самому натуральному разгрому!

Зато возвышались другие. В 1555 г. получили боярские чины Курбский, Катырев-Ростовский — один из вчерашних подсудимых, не сумевших сбежать в Литву. Да и Семен Ростовский через год был возвращен из ссылки и очутился при дворе, только чин боярина ему не восстановили (видимо, за то, что на суде не держал язык за зубами). А дьяк Висковатый, получив урок, покаялся перед временщиками и переметнулся обратно на их сторону. Ни малейшего непослушания им он больше не проявлял. Напротив, выслуживался, заглаживая вину. Отныне на поприще внешней политики Адашев и Висковатый всегда выступали неразлучной парой. Лидировал в ней, ясное дело, Адашев.

Но рядом с царем оставалась Анастасия. Любовь мужа делала ее недосягаемой для врагов. И она с поражением не смирилась… В Житии свв. Петра и Февронии изменники-бояре сами истребили друг друга. Изгнав княжескую чету, передрались за власть и «погибли от меча, кто хотел править — сам себя погубил». А святые супруги, вновь призванные народом, правили долго и мирно. На старости лет приняли монашеский постриг и ради своей любви испросили у Господа великую милость — преставиться в один день и один час [121]. Благоверным Иоанну и Анастасии такого счастья было не дано. Им выпал иной подвиг — борьбы.